Письмо человеку Икс
Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202451728 октября художнику, одному из основоположников московского концептуализма Андрею Монастырскому исполняется 65 лет. Он поговорил с COLTA.RU о социально-политической составляющей искусства, левом дискурсе и новой изоляции.
— Вам не надоел этот ярлык — «отец российского концептуализма» (например, тут и тут)?
— Я ему никакой не отец. Основоположник советского, или российского, концептуализма — Илья Кабаков. Для меня лично московский концептуализм начался в 1971 году с его работы «Ответы экспериментальной группы». Я же начал заниматься концептуализмом только в 1975-м.
— Но по-настоящему объяснить его сумели именно вы. Почему концептуализм — по-прежнему главный экспортный «продукт» российского современного искусства? На Венецианской биеннале в 2015 году, например, Россию будет представлять Ирина Нахова.
— Не только концептуализм. Еще икона, русский авангард и соцреализм, который для западного зрителя — что-то вроде матрешки или балалайки. Когда в конце 1980-х в стране начались перестройка и слияние наших художников с мировым художественным процессом, так уж вышло, что это произошло через концептуализм. Но прошло уже больше 20 лет, сейчас появились другие направления, не менее интересные, чем концептуализм. И время сейчас совсем другое.
Художник не зависит от социального поля.
— Вы думаете? Сейчас все вспоминают 1970-е, и кажется, что время движется в обратном направлении.
— Конечно, возвращение России в изоляционизм, залегание ее в берлогу отвратительно и ничуть не способствует появлению чего-то хорошего, в том числе в искусстве.
— Вы всегда подчеркивали, что именно 1970-е были для вас самым плодотворным временем, когда вы создали свои главные работы. Это связано только с молодостью?
— Конечно. К политике это не имело никакого отношения. На Западе в 1960-е делали то же самое, что мы в 1970-е. Никакой разницы не было. Вообще художник не зависит от социального поля, он может рефлексировать над теми или иными общественно-политическими темами, но они не обязательно определяют его творчество. Даже у Малевича. Эстетически я никогда не был погружен в социум, у меня свои камертоны, свой экзистенциальный Stimmung.
— А вообще искусству нужна социальность, политизированность?
— Почему нет? Есть ведь художники политического направления, и весьма неплохие художники. Сейчас, к примеру, появился артивизм — то, что делали группа «Война», Pussy Riot, делает Петр Павленский, который занимает правильную гражданскую позицию, но лично для меня недостаточно убедителен в эстетическом отношении. Впрочем, о вкусах не спорят.
Глубинные формалистические находки случаются раз в столетие — языковая событийность в искусстве очень редка.
— Сейчас, есть ощущение, происходит рождение нового языка, в том числе художественного. Вам интересно за этим наблюдать?
— Каждое поколение по-новому осознает и описывает мир. Собственный язык выражения, конечно, важен, но он не является определяющим в искусстве. Кулик и Бренер в 1990-е годы использовали в том числе и язык венского акционизма 1960-х. Но это не имеет ровно никакого значения, потому что их высказывания были чрезвычайно мощными. Сейчас может использоваться любой язык — «Мира искусства», сюрреализма или того же концептуализма. Главное — адекватность эстетическому аспекту времени, которое всегда новое. Глубинные формалистические находки случаются раз в столетие — языковая событийность в искусстве очень редка. На поверхности чаще всего заметен только художественный, а не философско-эстетический жест.
— Но разве сейчас не складываются предпосылки для возникновения новой эстетики?
— Не знаю, возможно. Но я не уверен. Сейчас все чаяния нового связываются вроде бы с дигитальным искусством, которое вряд ли сможет породить новый художественный язык в силу своей не более чем инструментальности. Я вообще стараюсь не думать и не говорить о будущем, оно меня мало волнует. Я погружен в прошлое.
— А настоящее вам совсем не интересно?
— Интересно. Я очень внимательно слежу за тем, что делают молодые художники. В начале октября мы делали очередную акцию «Коллективных действий». Там было около 40 человек, больше половины из которых — художники нового поколения: Ольга Кройтер, Андрей Кузькин, Марина Руденко, «МишМаш», Давид Тер-Оганьян, Алиса Иоффе, Ира Штейнберг, Ира Корина и многие другие. Именно они делают погоду в современном искусстве, и мне очень интересно наблюдать за их творчеством.
Если мы не имеем интересных работ и объясняем это тем, что художники вынуждены зарабатывать деньги, значит, просто художники плохие.
— Практика коллективных выездов еще не потеряла актуальности, первоначального смысла?
— Нисколько, раз это интересно такому количеству участников акции. Среди этих 40 человек были ведь не только художники. Наши зрители, которые, конечно, не вполне обычные зрители, входят в саму структуру акции как ее значимая часть, а не просто как посторонние наблюдатели. Когда мы устраиваем коллективные выезды за город — это случается два-три раза в год, — то приглашаем определенных людей или вообще никого не зовем. Загородная акция — это как пьеса или музыкальное произведение. Она может длиться одну минуту (или шесть часов), но по контексту и ментально-эстетической «затратности» сил это как полноценное драматическое произведение.
— Вы часто говорите о том, что глобальный интерес к современному искусству угас после того, как оно перестало отражать левые ценности. Сейчас левый дискурс понемногу возвращается в поле зрения отдельных художников. К чему это приведет?
— Художники левой ориентации периодически появляются (например, Арсений Жиляев) на сцене, но очень быстро изменяют свою траекторию (так было и с Анатолием Осмоловским). При высокой степени современной автоматизации производства понятие «левый» очень сильно распылено, и более убедительны левые теоретики, а не художники-практики.
— Возможен ли этот поворот в условиях тотальной коммерциализации искусства?
— Я не вижу ничего плохого в том, что искусство является частью рынка. Если мы не имеем интересных работ и объясняем это тем, что художники вынуждены зарабатывать деньги, значит, просто художники плохие. Кафка каждый день ходил на работу и при этом писал гениальные вещи. Деньги ни при чем. Если художнику есть что сказать, он сделает это при любых обстоятельствах.
— Возможно ли в таком случае появление нового концептуализма?
— Для меня концептуализм — это искусство идеи, когда какой-то большой контекст, система выражается через маленький предмет (материальная часть произведения). Содержание концептуального произведения выходит далеко за рамки наглядной предметности. Концептуализм — это метод, такой же, как абстракционизм или любое другое направление в искусстве, и он будет всегда. Новые повороты в нем не только возможны, но и неизбежны.
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиИван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 2024517Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом
29 ноября 202326273Известный публицист о проигранной борьбе за факт и о конце западноцентричной модели журналистики
17 ноября 202325309Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся
19 октября 202330339Ни с теми, ни с этими. Известный журналист ищет пути между медийными лагерями и обвиняет оппозиционно-эмигрантский в предвзятости
10 октября 202348143