«В книгах из библиотеки не встречалось насилия. А телевидения тогда не было»

В ближайшее время издательство «Киноведческие записки» выпустит русский перевод сборника эссе Иржи Менцеля, ключевого режиссера «новой чехословацкой волны». Эти тексты — колонки Менцеля-публициста, опубликованные им с начала 90-х в журнале Story и вышедшие на чешском в двух томах — «Tak nevím» (1996) и «Tak nevím podruhé» (1998); русское издание включает избранные эссе из обеих книг. Накануне выхода книги (и ретроспективы Менцеля, которая начнется 19 сентября в московском кинотеатре «Пионер») COLTA.RU публикует две из этих уморительных колонок, касающиеся актуальных и в сегодняшней России проблем — цензуры и дилеммы «авторское или коммерческое?».

Некоторые вещи должны сохранять недоступность: ведь, становясь доступными, они тут же теряют свое волшебство

У нас тут разразилась короткая дискуссия о том, что следует запрещать, а что не следует. Правильно ли, чтобы особого рода фильмы и сцены из них, насквозь пропитанные сексом и насилием, оставались доступными для детей. Сторонники абсолютной свободы грозились адом дальнейших несвобод, бедные родители высказывали опасения, что телевидение, этот промыватель мозгов, воспитает из их детей и внуков равнодушную и бесчувственную шпану. Чистота духа и нравов — с одной стороны, право людей полагаться на свой разум и угроза авторитаризма — с другой.

Мой добрый мудрый папа! Едва я научился различать буквы, как он дал мне понять, что вся его большая библиотека — целиком в моем распоряжении, что я могу копаться в ней и листать книги на свое усмотрение, читать о тех вещах, в которых ничего не буду понимать. Для меня тут не было цензуры, не было запретных книг — ни для маленького мальчика, ни, чуть позже, для подростка, который мало-помалу стал постигать то, что не положено. Конечно же, весьма быстро между братьями Чапек и Достоевским я наткнулся в отцовской библиотеке на издание, которое носило многообещающее название «Красота женского тела», и эта книга стала предметом моего пристального изучения. Конечно же, вскоре я обнаружил, что в задних рядах, за собранием сочинений Ярослава Врхлицкого, среди прочего находились и такие сокровища, как мемуары Фрэнка Харриса, этого современного Казановы. Прелестная книга под названием «Моя жизнь и любовные приключения» — ценное свидетельство того, как работала цензура во времена Первой республики. Эти мемуары были изданы в трех томах. В двух первых описывался жизненный путь Харриса, его путешествия и встречи с заморскими красавицами, но самые интересные эпизоды в кульминационный момент обрывались многоточием со ссылкой на третью часть. Эта книга вышла как частное издание, пронумерованным тиражом, и только там можно было дочитать, чем закончились описанные авантюры, и узнать опущенные ранее подробности. Для четырнадцатилетнего пацана — неоценимая вещь! Не нужно было прогрызаться сквозь биографию мистера Харриса. Цензоры Первой республики подали мне на блюдечке самые лучшие куски.

Передо мной не было поставлено ни одного запрета. В нашей семье царили терпимость, демократия и взаимное доверие. И все же свои экспедиции в задние ряды отцовской библиотеки я предпринимал лишь в безопасное время, то есть когда был дома один. Скорее всего, меня бы не наказали, но я должен был понимать, что делать можно, а чего не подобает. И это не лицемерие, просто так уж в мире заведено, что некоторые вещи должны сохранять недоступность: ведь, становясь доступными, они тут же теряют свое волшебство. (Большинство женатых мужчин, думаю, это подтвердят.)

Много же я тут понаписал о доступности темы секса... Но в книгах из отцовской библиотеки не встречалось насилия, а телевидения тогда не было, и, чтобы меня шокировать, обычно хватало струйки крови из носа, когда какому-нибудь моему другу доставалось в пацанской драке.

Ну не знаю.

В истории человечества все то время, что существует Homo sapiens, существовали и некие табу. Пусть с течением лет или со сменой места на карте табу начинают казаться смешными и ненужными, но в них был свой резон, по крайней мере, на протяжении долгих веков. Не думаю, что мы настолько sapiens, настолько зрелые, чтобы обойтись без некоторых табу.

От некоторых речей об Искусстве я покрываюсь крапивницей

Много лет прошло с тех пор, как кто-то обратился ко мне, впервые назвав меня Мастером. В тот момент я только закончил свой первый фильм. Поначалу я сконфузился от этого «мастера», а поразмыслив, даже воспринял это отчасти как оскорбление. «У меня нет верстака», — отвечал я со всей своей юношеской дуростью. Лишь позднее я понял, что сам титул, по сути дела, абсолютно честный. Ведь мастер — мастер-столяр, мастер-сапожник, мастер-кузнец — это тот, кто является мастером своего дела, кто носит запачканный фартук со следами ремесленного труда. Я начал ценить обращение «мастер», ведь это — наивысшая оценка ремесленника.

В свое время я побывал в шкуре педагога в институте творческого профиля. Адепты кинематографа и прочих искусств (точно как я в молодости) чаще всего презрительно морщат нос, едва заслышав слово «ремесло», оно кажется им полной противоположностью понятию «искусство». (Думаю, что этот пейоративный оттенок привнесли именно те, кто, собственно, не был способен овладеть ремеслом.) Они забывают, что слово «искусство» — производное от слова «уметь» (в чешском языке слова «искусство» (umění) и «уметь» (umět) — однокоренные. — Ред.), а «уметь» значит овладеть ремеслом. Искусство, по мнению этих молодых людей (атеистов по жизни), — нечто от Бога, нечто, данное свыше, нечто, что поднимает художника над низменной толпой, что освобождает его от обязанностей. (И вместе с тем дает художнику право считать себя лучше других.) Мне кажется, именно легенда о том, что творцу во многом простительны необязательность и безответственность, и тянет молодых людей в искусство. К сожалению, слово «ремесленник» носит для них уничижительный смысл, понятие «ремесло», по их мнению, отдает душком коммерции. Однако, на мой взгляд, истинная проблема тут в том, что это слово ассоциируется для них с некоей дисциплиной, тяжелым, изнурительным и часто неблагодарным трудом. По-настоящему великие художники — Шекспир, Бах, Чаплин — прежде всего овладели ремеслом, а кроме того, каждый из них в свою эпоху боролся за коммерческий успех. Если бы в то время они успеха не имели, сегодня мы бы о них не знали.

Любопытно, что один из тогдашних студентов (замечу в скобках, очень одаренный), который полемизировал со мной о праве художника на самовыражение без оглядки на зрителя, в качестве первой самостоятельной работы снял один из худших китчей кинопроката, не имевший в том числе и коммерческого успеха. Во многом это произошло именно потому, что он чувствовал себя «свободным художником» и пренебрегал ремеслом.

Ну не знаю.

Иметь коммерческий успех, быть популярным у зрителя — в этом нет ничего стыдного. Вопрос лишь в том, за счет чего вы достигаете успеха. Некоторых средств достижения успеха и правда следует стыдиться — за примерами далеко ходить не надо. Что до меня, то я отдаю предпочтение ремеслу. От некоторых речей об Искусстве я покрываюсь крапивницей.

Понравился материал? Помоги сайту!