«Я видел возможность снять что-то подобное “Триумфу воли”»

Недавно на петербургском кинофестивале «Послание к человеку» состоялась российская премьера «В лучах солнца» Виталия Манского — уникального дока о КНДР, который задумывался как канонический северокорейский фильм о жизни школьницы, вскрывающий механизмы тоталитарной пропаганды, а получился едва ли не трагикомедией в жанре making of (подробнее о фильме можно прочесть здесь). Василий Корецкий выяснил у режиссера обстоятельства этих почти беспрецедентных съемок и расспросил его о личных впечатлениях от антропологического эксперимента, осуществленного в КНДР.

— Почему вообще вы заинтересовались Северной Кореей? Это был какой-то давний интерес?

— Северная Корея интересовала меня еще со времен Советского Союза. Так что к тому моменту, как возникла первая надежда на реализацию этого проекта, у меня уже накопился определенный объем знаний, который помогал мне более-менее уверенно входить в тему; я уже успел отсмотреть некоторое количество документальных материалов и даже провести на «Артдокфесте» своего рода фестиваль северокорейского документального кино.

— Вы не знакомы с Николасом Боннером, англичанином, спродюсировавшим все четыре существующих в мире условно инсайдерских дока о КНДР?

— Я случайно встретил его уже во время съемок, в Корее; эта встреча меня очень удивила. Мы стояли в такой комнате для VIP-гостей Мавзолея вождей с сопровождающими, которые были со мной очень строги и доставляли мне постоянную головную боль. И вдруг их лица расплылись в улыбках; в первый раз я увидел на лицах северных корейцев счастье от встречи с иностранцем! Им был вот этот человек. Он был тоже очень любезен с корейцами, они тут же стали обсуждать какие-то вещи человеческого свойства. И потом они мне сказали: это вот англичанин, который снимал здесь фильмы, и мы все так счастливы работать с ним. И я подумал: боже мой, что же это за фильмы, от которых корейцы счастливы?! А потом я посмотрел на фестивале во Владивостоке его игровой фильм «Товарищ Ким отправляется в полет».

— Между прочим, после фестивальных показов «Товарища Кима» северокорейское консульство в Хабаровске направило фестивалю ноту протеста.

— Да ладно! Тогда я вообще не понимаю, что может устроить корейцев, потому что их собственное кино тоже несет в себе подрывные элементы. Я, например, многое узнал про реальную Корею из, казалось бы, выхолощенных, тщательно отобранных северокорейских пропагандистских клипов. Если из таких клипов убрать текст, убрать музыку, разложить эти клипы на отдельные кадры и их просто проанализировать, возникает понимание реального положения вещей в Корее. А в результате этого понимания — безусловное ощущение ужаса. Что я имею в виду: когда в быстрой нарезке, смазанной бравурными маршами, мы видим абсолютную преданность народа вождю и его неустанный ратный и трудовой подвиг, то это выглядит одним образом. А когда вычленяешь кадры, то видишь такую картину: зима, ночь, снег, одетые люди находятся по пояс — а иногда и по грудь — в воде и передают из рук в руки какие-то металлические или деревянные шпалы; все происходящее освещено факелами. Всю эту ситуацию ты раскладываешь в логическую цепочку и понимаешь: круглосуточная работа, ручной немеханизированный труд и так далее. Хотя в клипе это выглядит похожим на «Как закалялась сталь».

— Как вы вышли на контакт с официальной стороной КНДР?

— Это была многоходовая операция. Первым, кстати, был контакт во Владивостоке, на фестивале. У меня не было тогда еще плана снимать кино, но было желание попасть в страну под любым соусом. Я начал с ними общаться, я пригласил их на свой фильм, я попросил, чтобы во Владивостоке мне дали какую-то более-менее вменяемую характеристику для корейских властей. Вот оттуда все пошло, а потом уже выходило на разные официальные уровни. Я находил для них определенные интересы в своем проекте и аккуратно им вбрасывал. В конечном счете они тоже увидели какой-то смысл в этой истории, и, забегая вперед, хочу сказать: я предполагал, что так картина, которую я бы снял, должна была бы быть принята северокорейской стороной. Я хотел проскочить, как когда-то говорили о Микояне, «между струй».

— То есть вы надеялись на то, что они просто не считают определенные культурные коды?

— Да. Потому что я видел их фильмы, которые не менее разоблачительны — но это их собственные фильмы! И они для них приемлемы. Просто я хотел это все довести до какого-то логического конца. Если говорить предельно понятно, то ведь «Триумф воли» был не просто принят заказчиком... Я видел возможность снять что-то подобное «Триумфу воли».

— Что помешало вам сделать фильм таким, каким вы его планировали вначале? И каким он должен был быть?

— Прежде всего, помешало то, что нам закрыли въезд в страну. Во время первых двух съемочных экспедиций мы по сценарию снимали первую треть картины. Все это заканчивалось приемом в пионеры, а третья, главная, экспедиция должна была занимать 45 съемочных дней, мы планировали приехать в августе, когда шла подготовка к празднику «Ариран» и параду в честь юбилея Трудовой партии, в котором, собственно, и должна была участвовать Зин Ми — она должна была превратиться в один из пикселей панно, изображающего абсолютное счастье, самого большого живого полотна в мире. Но нам закрыли въезд.

Проблемы начались сразу, как мы приехали снимать, — а мы работали по очень жесткому контракту, с четким описанием всевозможных пунктов. Но помимо пунктов этого контракта корейцы по окончании первого же съемочного дня потребовали выдать им для проверки все материалы — снятые под их же неусыпным контролем! Я был крайне возмущен — у меня еще накопилось раздражение первого рабочего дня, когда я уже понял, что снять там ничего невозможно. И я им говорю: этого нет в контракте, я этого делать не буду. Тогда корейцы подняли контракт и показали мне пункт, где было написано: северокорейская сторона оказывает содействие в прохождении материалами таможенного контроля. Я говорю: какая связь между таможенным контролем и отсмотром материалов? Они отвечают: мы будем все заранее отсматривать и уничтожать все, что не проходит таможенный контроль, — и вы спокойно выедете из страны.

— Интересный намек! (Смеются.)

— Тогда мы стали совершать некие действия, которые не позволяли им увидеть, что мы снимаем на самом деле. То есть между окончанием съемки и моментом передачи материала мы успевали сделать копию, а иногда и сразу снимать на другую карту, и успевали уничтожить с карты, передаваемой корейцам, те блоки, которые могли вызвать вопросы. Поэтому они не могли нас ни в чем прямо обвинить. Более того: если бы они могли к чему-то придраться, съемки были бы моментально прекращены, были бы применены жесткие меры. Мы же спокойно покинули страну, и нам даже обещали, что во время третьей экспедиции меня ожидает аудиенция самого Ким Чен Ына. Что там произошло, пока нас не было? Может, они наконец-то добрались до интернета и что-то прочитали обо мне. Отказ же был не сразу, сначала пошла какая-то мутность. И было видно, что они отказывают как бы с чистой совестью: они видели весь материал и думали, что с этим материалом я ничего не могу сделать. То есть они меня просто кидали — все деньги они получили, и фильма нет.

— То есть вы им платили за возможность снимать?

— Конечно, и немало. Платил официально, по квитанциям.

— Как вели себя с вами сопровождающие? Пытались ли они установить какой-то неформальный человеческий контакт, связать вас гостеприимством, чтобы включить у вас внутреннюю цензуру?

— Они пытались. Они думали, что если они улыбнутся, то что-то произойдет. На кого-то это действует. Я знаю, что люди, которые были в поездках по КНДР, говорили: «Я не снимал, потому что боялся повредить своему сопровождающему» А для меня этот вопрос не стоит априори, для меня работа важнее всего, и очень скоро их инструментарий был выработан. Поэтому мы достаточно быстро перешли в режим серьезного, жесткого обсуждения реальных потребностей, и это сняло улыбку с их лиц. То есть они тоже поняли, что никакие хихи-хаха тут не пройдут. Вообще забавная ситуация: ты приехал снимать, а они стараются тебя максимально от этой съемки отвлечь. То есть перевести максимум времени на протокольные мероприятия, на поездки на какие-то предприятия, на какие-то официозные бессмысленные действия, которые крадут рабочее время. Постоянно приходится кого-то долго ждать. Вот ты говоришь, что нужно обязательно выехать на съемку в семь утра. «Зачем в семь, мы поедем в полдень, будет все то же самое!» Ты говоришь — нет, в семь, потому что нужно снять, как встает солнце. «Так оно встанет, и будет лучше». Ну вот приблизительно такой разговор. Я в первые же съемочные дни понял, что мною пытаются манипулировать, что мне морочат голову и в таком режиме я не сделаю и одной десятой запланированного. Поэтому я начал снимать всю эту маскарадную условность и пытался переходить к сутевым вопросам.

— Насколько сильны оказались расхождения между теми представлениями о Северной Корее, которые у вас сформировались за время этого многолетнего ресерча, и тем, что вы увидели в стране?

— Я предполагал, что режим в Северной Корее — это в той или иной степени форма нашего советского прошлого. Поэтому я надеялся найти какие-то страхи, сомнения, какие-то человеческие проявления, на которых, кстати сказать, я и планировал строить драматургию. Но когда я провел в Северной Корее достаточное время, то стал замечать какие-то вещи... Сперва я гнал от себя подозрения — не мог сразу поверить в то, что дела обстоят именно так. В конечном счете я столкнулся с обществом людей, принципиально отличающихся от советского человека — хотя бы потому, что они живут уже за границей страха. То есть на советского человека еще действовала система давления, человек под ней пытался как-то приладиться, найти удобную позицию для в той или иной степени комфортного существования в заданных рамках игры. А в Северной Корее люди по сути уже решили для себя все вопросы, ничего человеческого в широком смысле слова там уже не присутствует. Дай бог, чтобы там присутствовали инстинкты — я их там тоже не то чтобы наблюдал, кстати. Того же секса — в смысле гендерных, межполовых отношений — я не наблюдал в Северной Корее. Ты их везде наблюдаешь — хоть в Индии, хоть в Иране. А тут нет.

— У вас не возникало подозрений, что все, что вам позволено увидеть в стране, — это грандиозный спектакль? Не было ощущения тотальной инсталляции, декорации, за которой скрывается реальная жизнь — где, возможно, есть место всему этому?

— Смотрите: пройти иностранцу одному по улице в Пхеньяне совершенно невозможно. Я не знаю, какая должна быть степень доверия к тебе, чтобы это было позволено. Тем более в Пхеньяне улицы так устроены, что вход во внутренние дворы — через такие извилистые арочки. То есть ты не можешь посмотреть насквозь. Пять-семь лет назад в этих арках еще и стояли контролеры, которые не пропускали внутрь не то что иностранцев — а просто людей, не живущих в этих домах. То есть ты никак не можешь заглянуть за этот фасад. Самое смешное — это когда людей поднимают на памятник Идеям чучхе. Там есть смотровая площадка — круглая. Никто тебе там руки не выкручивает, но тебя направляют так, чтобы ты смотрел в сторону, обращенную к площади проспекта Победы. Потому что, если ты посмотришь в противоположную строну, ты увидишь бараки, которые видеть в принципе не должен. Для иностранцев вообще разработана — причем тщательно разработана — очень четкая программа посещения страны. Например, целый день заложен на посещение определенного парка, который находится (что тоже забавно) достаточно далеко от центра города, практически на пустыре, окружен забором. И вот ты ходишь по парку, а вокруг отдыхают люди: перетягивают канаты, танцуют, в бадминтон играют. И, конечно, это вызывает какие-то вопросы. Но главный вопрос заключается в том, что эти же люди играют в бадминтон и завтра, и послезавтра! Это их работа — играть в бадминтон.

Или вот еще один из странных моментов. В Северной Корее вообще мало что продается, 90 процентов товара распределяется по карточкам, и один из немногих поступающих в официальную продажу товаров — это газеты. И за ними стоит реальная очередь. При том что в Пхеньяне всего две или три газеты, я видел целую подшивку их в российском посольстве. Ты их перелистываешь, и такое ощущение, что это все одна и та же газета. Они сделаны по абсолютно одинаковым лекалам. И тем не менее за ними стоит очередь. Я как человек с советским бэкграундом предположил, что их покупают ради бумаги, которая имеет какое-то прикладное использование. Как я был потрясен, когда узнал, что эти газеты, прочитав, нужно сдать обратно! Вот тут я совершенно обалдел. Смысл стоять в очереди за газетами, в которых ничего не написано, чтобы их купить и сдать обратно? Оказалось еще, что и посольство обязано газеты или сдать, или по акту утилизировать.

— Ну, тут как раз смысл понятен — стирание прошлого. Люди, бывшие в КНДР несколько раз, рассказывали мне, что сталкивались с этим феноменом: приезжаешь через пару лет и пытаешься узнать, чем кончилась та или иная кампания, которая шла во время твоего прошлого визита. А корейцы все отрицают. Якобы не помнят никакой кампании.

— Версии тут могут быть разными, но вот эту могу подтвердить такой историей. В августе я приезжал в Корею на ресерч. По телевизору тогда постоянно показывали музыкальную группу: девушки были одеты в разноцветные костюмы, у них были юбки до колена, каблуки. И они на скрипках играли какие-то поп-обработки Моцарта и т.п. Через шесть месяцев мы приехали уже на съемку — и следа этих девушек не было на телевидении. И я как-то спросил у сопровождающего, куда они делись. Он ответил мне: «Никаких девушек не было». Но именно с ним мы смотрели их выступление! При этом он не сказал «я не помню» или «потом объясню», как они любят. Никакого «потом», он сразу четко сказал, что такого не было.

— Но никакого двоемыслия вы там не обнаружили? В фильме все-таки есть намек на то, что в КНДР все эти официальные ритуалы выполняются для галочки, для проформы. Что у людей существует два режима поведения — выхолощенный официозный спектакль и реальная жизнь. Например, в репетициях сцен на швейной фабрике видно, что персонажи буднично и как будто цинично договариваются о том, как они будут играть чуждые для себя социальные и профессиональные роли...

— Для меня двоемыслие очень важно, потому что при наличии двоемыслия, вообще говоря, рождается мысль. Там же я не видел двоемыслия, там существовали разные формы одномыслия, в этом разница. Я не могу сказать, что пристально наблюдал за этой семьей, — я наблюдал за ней в те моменты, когда меня туда пускали. Семья всегда уже ждала нашего прихода. То есть это была реальная семья, но я бы не удивился, если бы узнал, что ее специально в этой квартире собрали для съемок. Что мама живет отдельно, папа отдельно, дочка отдельно. В принципе, я это и видел — например, все работницы швейной фабрики жили на территории фабрики, и с ними жили дети дошкольного возраста. Я видел, как они возвращались из душевого зала с детьми в бараки. Я видел, что дети живут в школах, — с другой стороны, в этом нет ничего особенного. Но что такое в Северной Корее семья, семейные отношения — мне сложно сказать.

— Вы можете сказать, что поняли логику этих людей? Не власти, а обычных людей, героев вашего фильма.

— Никакого понимания у меня не произошло, я остаюсь на уровне гипотез. Вот, скажем, все мы видели кадры: ИГИЛ (организация запрещена в РФ. — Ред.) расстреливает людей или отрезает головы пленникам. И я задаюсь вопросом: почему они так покорны? Вот они стоят, слышат выстрелы, рядом разлетается голова человека. И в теле жертвы я не вижу никого действия, как будто ему все равно. Я не знаю, что предшествует тому моменту, который снимают на камеру, — избиения, унижения, как доводят человека до такого состояния, когда он не соединен с телом. Вот мне кажется, что в Северной Корее нечто подобное. Они как бы живут — но словно все происходит не с ними. Я не видел никаких признаков того, что эти люди как-то могут повлиять на свою жизнь. Они просто выполняют функции. Выполняя эти функции, они могут улыбнуться, как-то загрустить. Но никакого отношения к себе у этих людей нет. Это только гипотеза, кто-то, возможно, считает иначе — вот мы как-то летели из Кореи вместе с Прохановым, и потом я посмотрел его сюжет по телевидению...

Понятно, что каждый видит то, что хочет увидеть, но я ничего из того, что надеялся там увидеть, не нашел. Я действительно хотел там обнаружить страх, сомнения, иронию, потому что это рождает мысль, а мысль рождает свободу. Но ничего такого там не было!

Понравился материал? Помоги сайту!