Сьюзен Страйкер: «Трамп — это дурная копия Путина»

В 2005-м Сьюзен Страйкер получила «Эмми» за фильм «Кричащие королевы: беспорядки в кафе Комптона» — док о выступлениях транс-комьюнити против полицейского беспредела в Сан-Франциско 1966-го. В эти дни Сьюзен представляет на московском фестивале «Бок о бок» мини-сериал «Мы прошли через многое», публицистический док, рассказывающий истории трансгендерных людей — знаменитых и нет. Ксения Реутова поговорила со Страйкер о главных проблемах в изображении ЛГБТ-персонажей в кино, о Трампе, Путине и о предубеждениях, существующих даже в академической среде.

— О каждом герое «Мы прошли через многое» можно снять отдельную биографическую драму. Но зрителям о них рассказывают в виде пятиминутных короткометражек. Почему был выбран именно такой формат?

— Концепция использовать короткие истории родилась у создателей фильма «Девушка из Дании». Его продюсировала и выпускала в прокат компания Focus Features. Они хотели как-то ответить на негативную реакцию со стороны трансгендерного сообщества и решили дать денег транс-художникам и кинематографистам. Показать, мол, мы вас поддерживаем, мы знаем, что есть и другие персонажи, достойные того, чтобы о них рассказали. Это должно было стать частью маркетинговой кампании фильма. Предполагалось, что «Мы прошли через многое» будет дополнительным материалом на DVD-диске «Девушки из Дании».

— То есть выбора как такового у вас не было?

— Мы сами выбирали выразительные средства. Предполагаю, что российская аудитория не сможет считать важный для этой картины контекст. В 60-е и 70-е годы по американскому телевидению в субботу утром всегда показывали мультфильмы. И одна из сетей транслировала серию под названием «Schoolhouse Rock!». Это были анимационные короткометражки для детей, которые выполняли образовательную функцию: учили зрителей американской истории, математике или экономике. И картину «Мы прошли через многое» мы задумали как новый эпизод «Schoolhouse Rock!», но про трансгендерных людей.

— Как вы выбирали героев?

— Методом мозгового штурма. В команду входили режиссер Рис Эрнст, я и еще несколько человек. В результате у нас получилось около сотни историй. Потом мы просто сужали этот круг. Для нас было важно показать историческую перспективу — отсюда сюжет из XIX века. Важно было включить и трансгендерных мужчин, и трансгендерных женщин.

— А что вы, кстати, думаете о «Девушке из Дании»?

— Это красивый фильм. Актеры проделали большую работу. Но я не могу сказать, что он представляет трансгендерных людей. Для меня это скорее история о трансвестите. В реальности Герда Вегенер и Лили Эльбе вели весьма эксцентричный образ жизни. А если посмотреть на портреты Лили, выполненные Гердой, то в них очевидна гомоэротика. Кажется, Герда как раз полностью приняла тот факт, что Лили — женщина. И сумела отразить это в своих произведениях. «Девушка из Дании» превратила этот сюжет в гетеросексуальный роман, где одного из супругов фрустрирует поведение другого, потому что оно не соответствует заявленным ожиданиям. Но это не имеет ничего общего с исторической правдой.

— Трудно ли снимать и продюсировать кино о трансгендерах?

— Я бы сказала, что это трудно делать людям, не являющимся трансгендерами. Тяжело говорить о вещах, в которых у тебя совсем нет опыта. Это не значит, что другие кинематографисты не могут браться за эту работу, но в идеале они должны делать ее в тесном сотрудничестве с теми, кто знает о проблемах не понаслышке. С кастингом тоже трудно. До сих пор идут споры о том, можно ли брать цисгендерных людей на трансгендерные роли. Но главная и по-настоящему сложная проблема — это storytelling. Для большинства авторов единственная история, которую они хотят рассказать о трансгендерах, — это их переход. Все сводится к трансформации тела, к изменению пола. Точно так же, как на протяжении долгих лет все истории о гомосексуалах были историями о каминг-аутах. Но это же так скучно!

— На «Оскаре» в этом году победил «Лунный свет». Мне кажется, это как раз фильм, решающий задачу, о которой вы говорите.

— Он мне очень понравился. Его ритм, немногословность, трехактная структура. Мы наблюдаем за тем, как главный герой существует в окружающем пространстве, следим за языком его тела. Кроме того, эта картина постоянно идет против течения, вдребезги разбивая стереотипы, раскалывая типажи. Брутальный драгдилер оказывается самым добрым человеком во Вселенной. Повзрослевший герой — груда мышц — прячет за этой броней свою хрупкую личность, свою гомосексуальность. Да, тут есть прямая зависимость: чем шире становится нарративный круг, тем аккуратнее и точнее становится репрезентация различных групп и меньшинств.

— На сайте фестиваля «Бок о бок» опубликовано ваше приветственное слово. Оно начинается фразой «Мы живем в увлекательные времена…»

— Меня очень интересует тот исторический момент, в котором мы оказались. Я родилась в 1961 году, росла во времена холодной войны. Советский Союз в США демонизировался. В 90-е многое было переосмыслено, но стереотипы частично сохранились. И вот теперь то, что нам на протяжении последних пяти или десяти лет рассказывали о России, стало реальностью и у нас. Трамп — это дурная копия Путина. Человек, который мыслит схожим образом, но которому недостает badass-качеств. Тот же тип плутократа, популиста и коррупционера. А предполагаемые связи администрации Трампа и американских консерваторов с постсоветскими олигархами? Это же все в голове не укладывается! Позиция страны теперь меняется стремительно, меняется каждый день. Сначала мы вроде как собираемся налаживать отношения с Россией, но потом в Сирии происходит химическая атака — и теперь мы во всем Россию виним. За этой повесткой невозможно угнаться.

— Что делать в такой ситуации отдельно взятому индивиду?

— Отдельно взятый индивид лишен контроля: он почти никак не может повлиять на происходящее. И поэтому так важно устанавливать личные контакты, развивать горизонтальные связи. Продолжать говорить, выдвигать свою повестку. Все существующие меньшинства сейчас оказались под угрозой. На мой взгляд, маргинализованные группы должны выйти из этого круга и поддерживать друг друга. Формировать сеть.

— Вы преподаете в университете, занимаетесь гендерными исследованиями. Этот выбор был связан с вашим желанием разобраться с собственной идентичностью?

— Лишь отчасти. Осознание себя пришло ко мне еще в детстве. Даже будучи ребенком, я вела себя совершенно не так, как принято. И решение делать академическую карьеру я тоже приняла очень рано. Я ходила в колледж, мне нравились мои профессора, и я подумала: «Эй, а ведь можно остаться в этом окружении насовсем». Я всегда любила историю и степень PhD получила по истории Соединенных Штатов. А потом я начала работать над проблемами гендера и сексуальности, но с упором на исторический контекст и исторические исследования в этой области. Для меня это была совершенно естественная эволюция. Но не все давалось легко. Я начала переход, когда мне было под 30. Я как раз писала PhD. Степень я получила в 1992 году, а профессором смогла стать только в 2009-м. В 90-е годы все еще существовало много предубеждений по отношению к трансгендерным людям.

— А как же представление о том, что академическая среда — более открытая, более принимающая?

— Такое тоже бывает. Но академическая среда не может кардинально отличаться от общества, частью которого она является. Дискриминации там тоже хватает. Однако я не могу сказать, что те 17 лет, что прошли с момента защиты, я провела без пользы. Я делала фильмы, писала книги, была руководителем исторического ЛГБТ-общества в Сан-Франциско. Я продолжала свои научные исследования. Занималась активизмом. Все это очень обогатило и мою жизнь, и мой профессиональный опыт.

— Интерес к гендерным исследованиям в США сейчас растет или падает?

— С одной стороны, университеты все чаще позиционируют себя как место, где студента должны подготовить к выполнению конкретных обязанностей, а не научить его критически мыслить. При таком раскладе гуманитарные науки оказываются не в почете. С другой стороны, мир становится все более открытым и все более разнообразным. И люди этим интересуются. Так что есть запрос именно на научные исследования.

— Нет ли противоречия в том, что, рассказывая о гендере, о других формах сексуальности, вы используете все тот же язык, на котором говорят консерваторы и гомофобы? Нет ли необходимости в создании какого-то нового языка?

— Может быть. Но лично меня вполне устраивает тот, который есть. Он же не статичен. Мы все равно постоянно вынуждены изобретать какие-то описания для того, чего раньше не существовало. Знаете, я даже иногда думаю, что нам надо меньше высказываться. Почему я вообще должна быть в позиции человека, который постоянно кому-то что-то доказывает и объясняет? Постоянно оправдывается? Это нормальная ситуация, когда тебе задают вопрос с целью получить информацию. Но часто разговор начинается так: «Я думаю, такие люди, как вы, не должны существовать». На это есть простой ответ: «Да пошел ты».

— В фильме «Мы прошли через многое» рассказана история о конфликте двух лагерей: лагеря трансгендерных женщин и лагеря цисгендерных феминисток. Конфликт до сих пор актуален?

— Да, но только если мы говорим о старшем поколении. Есть феминистки, которые просто очень мало знают о вопросах трансгендерности. Однако к молодежи это уже не относится. Как я уже говорила, мир быстро меняется. Прямо на наших глазах. Например, тот разговор, который мы с вами ведем сейчас, лет 25 назад был бы невозможен.

— Академические исследовательницы тоже «дерутся» между собой?

— О да. Гетеросексуальная феминистка, представительница среднего класса, вполне может считать, что возможность голосовать и доступ к контрацепции — это и есть самые важные достижения. Но, скажем, у квир-феминистки восприятие будет совсем другим. Доминантная позиция всегда ослепляет. Ты уже не можешь понять, за что борются другие. Разница в социальном опыте, в привилегированности приводит к тому, что люди, которые по-разному угнетены, вместо поиска общих точек соприкосновения начинают рвать друг друга на части. Это самый печальный аспект в моей работе.

Понравился материал? Помоги сайту!