Ханс Вайнгартнер: «В начале нулевых все верили в капитализм»

В российский прокат выходит фильм «Романтики 303» — роуд-муви о двух немецких студентах, которые становятся случайными попутчиками и на стареньком кемпере пересекают Европу с севера на юг, беседуя по дороге о социализме и капитализме, моногамии и полигамии, конкуренции и кооперации, психоанализе и теории Дарвина. В философских спорах постепенно рождается не истина, а большая любовь.

В немецкоязычных материалах для прессы картину называют «Anti-Tinder-Film». Здесь и правда все нарочито старомодное. Герои почти не пользуются мобильными телефонами и даже маршрут составляют по бумажной карте. Как и в «Воспитателях», самом известном фильме австрийца Ханса Вайнгартнера, речь идет о молодежном идеализме левого толка, который, по мысли режиссера, вполне может спасти мир. Ксения Реутова поговорила с Вайнгартнером о немецкой философии, тяжелом кастинге и влиянии Ричарда Линклейтера.

— Героев «Романтиков 303» зовут Юле и Ян — так же, как в фильме «Воспитатели». Это ведь не совпадение?

— Нет. Просто я очень ленивый и не смог придумать ничего оригинальнее (смеется). На самом деле, над сценарием к фильму «303» я работал почти двадцать лет. Начал его, когда мне было 24. В 2003-м я провел кастинг и не смог найти актеров. Стало очевидно, что не получится поставить картину прямо сейчас: не хватало умений и навыков. Тогда я добавил в сюжет третьего персонажа и придумал, что герои похитят богатого топ-менеджера. Так получились «Воспитатели». Теперь, много лет спустя, я вернулся к истокам. Можно сказать, что картина «303» — это теоретический фундамент к «Воспитателям».

— Как можно писать такой сценарий двадцать лет? Разве идеи и взгляды со временем не меняются?

— Не так сильно, как принято считать. К тому же в фильм вошла только выжимка: пять-десять процентов от тех диалогов, которые я написал. Это квинтэссенция всего, что я нажил за годы сознательной жизни, пытаясь разобраться в любви, обществе и человеческой природе.

— Вы действительно думаете, что современные 20-летние ведут подобные разговоры? Рассуждают о капитализме и социализме, Фрейде и Дарвине?

— Я в этом уверен. Мне не хотелось, чтобы диалоги в фильме звучали по-старперски, мне же не 24 и даже не 27. Поэтому мы провели своеобразный reality check: записали около сотни видеоинтервью с молодыми людьми этого возраста, чтобы понять, как и о чем они говорят. Оказалось, что все заявленные темы им близки. Хотя несколько удивительных открытий я все же сделал. Например, выяснилось, что люди младшего поколения более открыто говорят о полигамии. Но это в Германии. Не знаю, конечно, как дело обстоит у вас в России.

— Не могу ничего сказать про полигамию, но в 2018 году у нас было много дискуссий и публикаций о полиаморных отношениях.

— Полиамория? Серьезно? Мне кажется, в Берлине это слово года. Неужели и в России тоже?

— В Москве и Петербурге.

— А в Омске и Калининграде? Сомневаюсь. Москва, по моим представлениям, всегда была городом, открытым к экспериментам. Может, не в политике, но в сфере частной жизни — точно.

— Ваши диалоги органично звучат именно на немецком. Вы можете себе представить сценарий на другом языке? Есть ли тут прямая связь с немецкой и австрийской культурными традициями?

— Да, конечно. Самые известные философы в мировой истории были родом либо из Австрии, либо из Германии. Людвиг Витгенштейн — уроженец Вены. Кант и Хайдеггер — немцы. Мне всегда казалось, что эта богатая традиция самым тесным образом связана с языком: он идеально подходит для систематизации и конкретного описания вещей. В распоряжении носителя немецкого тысячи слов, которые можно легко комбинировать между собой в любой последовательности. Это лучший язык для выражения идей. В какой-то момент я попытался перевести сценарий на английский. Это опять же было связано с невозможностью найти актеров: я подумал, что, возможно, британцы смогут справиться с задачей. Но с переводом так ничего и не вышло. Английский оказался слишком примитивным. Это язык фермеров.

— Нет, подождите. Это также язык Шекспира, Диккенса и многих других замечательных людей.

— Да, но о философии на нем разговаривать сложно. Что вовсе не означает, что это могут делать только в Австрии и Германии. Мне кажется, в России происходит что-то похожее. Люди читают огромные книги — скажем, 600 страниц Достоевского — и потом долго и обстоятельно спорят о том, как устроена жизнь и как устроен человек. «Братья Карамазовы» — один из моих любимых романов.

— В чем заключалась главная сложность с актерами?

— Диалоги должны были звучать естественно. Добиться такого эффекта трудно, почти невозможно. На пробах побывали сотни человек, и каждый раз, когда они начинали говорить, мне хотелось выбежать из комнаты и больше никогда и ничего не слышать об этом проекте. Потому что это звучало искусственно. Как будто они читали слова по бумажке.

— В итоге нужные актеры нашли вас или вы нашли их?

— Я нашел. Сменив трех директоров по кастингу. Первый сдался, второй выгорел. Им не хватало терпения, и в них не было той же частицы безумия, которая есть у меня. А вот с третьим мне повезло. Сначала мы нашли Малу Эмде. Я увидел видео, которое она записала на YouTube, пригласил ее на кастинг и уже через минуту понял, что искал именно ее. Это как в романтических отношениях. Ты ждешь любовь своей жизни десять лет, тебе уже кажется, что такого человека не существует в природе, а потом кто-то входит в дверь — и все. Это оно. С Малой и Антоном диалоги в фильме наконец-то зазвучали так, как нужно. На Берлинале многие зрители решили, что смотрят документальное кино. Я был приятно удивлен.

— Вы работали ассистентом у Ричарда Линклейтера на съемочной площадке фильма «Перед рассветом». Очевидно, что эта картина стала одним из источников вдохновения для «303». Что вы помните о тех съемках? Что вас поразило больше всего?

— Перед съемками режиссер устроил репетиции длиной в один месяц. Целый месяц! Еще до того, как включилась камера, каждая сцена была отточена и доведена до совершенства. Огромное впечатление на меня произвела работа актеров (Итана Хоука и Жюли Дельпи. — Ред.) над диалогами: они по-настоящему вложились в них, полностью переписав под себя. Понятно, что моего фильма не существовало бы без фильма Линклейтера. И мало кто верил, что я смогу сделать что-то похожее на немецком и что такой проект может быть успешным. Даже когда картина была закончена, я долго не мог найти дистрибьютора в Германии.

— Почему?

— Они думали, что аудитории не понравится. А потом «303» показали на Берлинском фестивале, и реакция была невероятной. Зрители топали, хлопали, кричали. Фильм отлично прошел в прокате, хотя выпустили его летом — а это лето в Германии было одним из самых жарких.

— Откуда взялся «Мерседес 303»? Почему именно эта модель?

— Уж точно не потому, что это «Мерседес», — на такие вещи мне плевать. Но этот кемпер похож на машину времени. Заходишь внутрь — и мгновенно переносишься в 80-е, в эпоху, когда еще не было ни интернета, ни мобильных телефонов. Тогда у человека было время, чтобы думать, наслаждаться, наблюдать. А сейчас в любую свободную минуту мы достаем смартфоны и утыкаемся в экран. Мне также нравятся цвета этого автомобиля: коричнево-песочные, приземленные. Это вписывается в общую концепцию фильма. Обратите внимание: герои всегда на природе, на море или в горах. Они не заезжают в большие города.

— А еще в кадре всегда солнечно.

— Мы не использовали искусственный свет и, когда портилась погода, прекращали снимать. Однажды неделю сидели без дела и ждали солнца. Это важный момент: если герои попадают под дождь, то их надо одевать в куртки, давать им в руки зонтики, а это противоречит самой идее фильма. У нас кино о свободе.

— Я бы сказала, что в фильме на самом деле не два, а три персонажа. Сейчас, после Brexit и усиления позиций евроскептиков во многих странах, «303» кажется картиной, которая чествует идею объединенной Европы. Вы об этом думали, пока писали сценарий?

— Нет, этот пласт возник в фильме сам собой. Уже потом я обратил внимание, что все попавшие в кадр дорожные щиты, на которых обозначены названия стран, выглядят старыми и потрепанными. И располагаются где-то в кустах. Это не наша постановка, все так и было! Знак Франции нам вообще долго пришлось искать, и нашли мы только тот, который вы увидите на экране, — ржавенький. Португальский знак был испорчен граффити, он как будто говорил: да кому какое дело? Лично мне очень нравится идея объединенной Европы. Мы два месяца снимали кино, проехали от Германии до Португалии и за это время не разговаривали ни с одним человеком в униформе. Все, что менялось на нашем пути, — это язык и еда. Согласитесь, это приятные перемены. Мне кажется, весь мир должен быть примерно таким же — со старыми ржавыми знаками на открытых границах.

— В «Воспитателях» герои в знак протеста против несправедливости вламывались в дома к богатым людям, сооружали из дорогих вещей инсталляции и оставляли записку «Жирные годы позади» («Die fetten Jahre sind vorbei» — оригинальное название фильма «Воспитатели». — Ред.). Но это было 15 лет назад. А как бы они протестовали сейчас?

— На мой взгляд, «Воспитатели» немного опередили свое время. Тогда, в начале нулевых, все верили в капитализм, как в какую-то религию. Его никто не критиковал. Все были уверены, что дела у нас в порядке. В 2008 году наступил кризис, который показал, как мы заблуждались. В 2018-м героям точно не нужно было бы вламываться в чужие дома и кого-то «воспитывать»: современные богачи и так понимают, что у них слишком много денег. Но я не знаю, что мои персонажи делали бы сейчас. Если бы точно знал, снял бы фильм. Возможно, самая большая сила, которая на данный момент есть у людей, — это сила бойкота. Мы можем отказаться от использования продуктов тех фирм, которые разрушают мир. За такой формой протеста будущее.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!