«Разговоры о деревьях» Сухаиба Гасмелбари

В темноте переговариваются два голоса — человеческий и автоматический. Первый — клиент, второй — поставщик услуги. Первый сообщает о проблеме — четыре дня нет электричества, второй запускает кафкианскую бюрократическую лотерею случайных чисел: электронная очередь может подойти завтра, а может — никогда.

Очевидно, что герой — седина в его бороде поблескивает из темноты — находится в зоне экономического дискомфорта. Это Судан. Военных переворотов с момента получения страной независимости здесь было штук семь; в результате переворота, случившегося в июне 1989 года, генерал Омар Хасан аль-Башир заморил людей радикальным исламизмом и отменил им всяческую жизнь — конституцию, партии, газеты. На аль-Башира мы смотрим вместе с героями, он появляется в телевизоре в момент сфальсифицированного переизбрания в 2015 году. Вечное возвращение планировалось на 2020-й, но не случилось — аль-Башира свергли.

Фильм, снятый до его свержения, в 2019-м, описывает эпоху через предмет — историю одного культового здания.

В антиутопии Хаксли избавились от Шекспира, а в Судане при аль-Башире запретили кинематограф. Фильмов больше не производят. Единственный кинотеатр с говорящим названием «Революция» закрыт указом правительства. Заброшенный, как бархан в пустыне, украшенный арабесками, с залежами рассыхающейся пленки в пустых павильонах, он торчит прямо как скелет кита в «Левиафане». Вокруг — плотное кольцо минаретов.

Эта руина дорога как минимум четырем людям — пожилым кинорежиссерам, входящим в Суданскую киногруппу (SFG): Ибрахиму Шаддаду, Сулейману Ибрахиму, Альтайебу Махди и их менеджеру Манару аль-Хило. Собираясь в офисе компании, они включают древние осветительные приборы и складывают пальцы объективом, будто занимаясь арт-терапией: тихо, идут воображаемые съемки. Луч фонарика пронзает темное царство. При свете дня оно погружено в тоталитарный сумрак — громкоговоритель душит город пропагандой. Ночью же дышится легче. Офис SFG стал подобием анархической коммуны с солидарностью и взаимопомощью: лишенные права на нормальный быт, люди помогают друг другу — делают массаж при болях в спине, стригут и бреют друг друга, толкают заглохший транспорт. А в волшебных сундучках офиса хранятся сокровища: 16-миллиметровая камера, объектив Arriflex, видеокассеты — «Ужин» с Клодом Брассером и «Нежная кожа» Трюффо. У каждого в прошлом кинокарьера.

Поэт-романтик Альтайеб, никогда не снимающий шляпы, учился в киношколе в Германии и выиграл приз на кинофестивале в Египте, а потом бежал из страны и долгое время прожил за границей. Сулейман окончил ВГИК, где снял диплом с трогательным названием «Африка, джунгли, барабаны и революция», а его полный метр получил приз на ММКФ в 1979 году. Бунтарь Ибрахим был призером фестиваля в Дамаске; он — бывший политзэк, живущий воспоминаниями о том, как службы безопасности допрашивали его, запирая в грязном туалете и подставляя голову под воду, мерно капающую на макушку. Реконструкция этой сцены войдет в фильм, который Ибрахим снимает на мобильный и, возможно, не доснимет никогда. Слишком уж он отважен: приглашенный в гости на радиопередачу, он говорит не о смерти суданского кино, а о его убийстве. Ведущая хихикает и глохнет.

Возвращаясь к магистральному сюжету: четыре мушкетера решают спасти честь страны и собственную, восстановить и перезапустить кинотеатр «Революция», чтобы бесплатно крутить там кино. Тут-то и начинаются звонки в пустоту и Министерство культуры. Телефонный разговор героя с антагонистом, представляющим систему, — повторяющийся прием. Звонить будут все по очереди: Сулейман — владельцу кинотеатра, Манар — поставщику электричества, а Ибрахим — в европейский магазин, пытаясь купить экран и проектор. Капитализм — младший брат диктатуры: за экран просят 11 тысяч евро. Ответ «нет» прозвучит столько же раз, сколько в анекдоте про товарища Сталина, сказавшего «да», только когда спросили, хорошо ли слышно.

Выкручиваться приходится самим, и это возможно, когда один за всех, а все за одного. Длину экрана измеряют шагами. Стены красят, стоя на деревянной лестнице. «Что было бы в Германии? Был бы крутящийся стул». Но мало ли что было бы в Германии: мы не в Европе. Кинотеатр в итоге восстановят и даже стулья завезут, только дойдет ли дело до показа «Джанго освобожденного», анонсированного Ибрахимом в мегафон, неизвестно: министерство так и не дало разрешения на показ.

Режиссер «Разговоров о деревьях» Сухаиб Гасмелбари лет на 25–30 моложе своих героев. Ему было десять, когда случился переворот и его семья эмигрировала. Он выучился в Египте, а потом во Франции, где и нашел продюсера для фильма про своих кинематографических отцов. Его история суданского кино, первая и единственная в своем роде, снята, разумеется, без разрешения и ведома властей. Названием стала строчка из стихотворения Бертольта Брехта «К потомкам»: «разговор о деревьях кажется преступлением, ибо в нем заключено молчание о зверствах». В прошлом году фильм получил приз зрительских симпатий на Берлинале. Гасмелбари повезло больше, чем его предшественникам.

Симпатии объяснимы: красиво снятый (спасибо французской киношколе и европейскому продюсеру) полуторачасовой док с, казалось бы, печальнейшим нарративом полон обаяния и юмора. Герои, похожие на добрых гномов, все время шутят, возвышаясь над обстоятельствами: а что, если время молитвы совпадает с показом и муэдзин запоет прямо во время страстного поцелуя? Сохраняя скромное достоинство, они лишены тщеславия мэтров, ибо привычны к мысли, что ни в своем отечестве, ни в культурных столицах их не воспринимают всерьез и не держат за пророков: ну какое в Африке кино? В Африке — большие злые крокодилы. В дипломном фильме Сулеймана, снятом во время учебы во ВГИКе, детский голос зачитывает «Айболита»: не ходите, дети, в Африку гулять. Стереотипы смешно обыгрываются: первым зрителем, который придет в новый кинотеатр, станет милейший верблюд. Будет и другая живность в качестве тропа: птица, сидящая на колючей проволоке, или таракан в туалете, где снимается сцена пыток со спецслужбами. Крокодил тоже был бы, если бы его не отменили: съемки фильма Ибрахима о крокодиле, сценарий которого они бережно извлекают из архивов, не состоялись из-за переворота.

Своим эти режиссеры известны еще меньше, чем чужим. Кино региона, некогда обильное и всенародно любимое (кинобум в Египте пришелся на 40-е — 60-е, в Марокко, ставшем сейчас главной декорацией для голливудского кино, — на 70-е), превратилось в белое пятно. Дети еще худо-бедно знают «Звездные войны» и Амитабха Баччана: здесь когда-то по сто раз крутили одни и те же индийские фильмы, купленные у пиратов. Взрослые, так и быть, еще готовы смотреть экшен — многим сначала, правда, неплохо было бы научиться читать и писать. Нужен ли народу кинотеатр — или вполне достаточно маленького киноклуба в SFG на десятерых, где показывают «Новые времена» Чарли Чаплина? Нужны ли кому-то великая иллюзия, «Революция» и мечта о свободе? Или это только грезы четырех уволенных сотрудников этой фабрики? Засыпая под инаугурационную речь диктатора на телеэкране, Сулейман смотрит во сне свой фильм про крокодилов и львов и мечтает о чем-то большем.

«Разговоры о деревьях» можно посмотреть до 22 февраля онлайн на платформе Qatar Film Days.

Понравился материал? Помоги сайту!