«Пределы Европы» — скорее произведение видеоарта, чем кинематографа: визуальное исследование в постконцептуальном духе, родственное многим подобным по структуре исследованиям, ведущим свою генеалогию от серий фотографий бензоколонок Эда Рушей или промышленных зданий супругов Бехер. Главная интерпретация последовательности из кадров баррикад в центре Киева дана уже в самом фильме. Автор сравнивает границы Майдана с границами Европы и указывает, что Майдан — это образ воображаемого идеального Запада, чья жизнь отличается от неудовлетворительной украинской жизни, и их различие подчеркнуто символическим рубежом баррикад. Но этот рубеж — образ также идеализированной границы, легко проницаемой для каждого, желающего ее пересечь, в отличие от реальной границы Европы, куда, за исключением олигархов, украинцы могут получить доступ лишь продажей по дешевке своего труда.
Кадры баррикад, не сопровождаемые никаким голосовым комментарием, предлагают созерцать собранные в новое единство осколки современного украинского быта, фрагменты овеществленного труда и мечты. Извлеченные из привычной циркуляции в обществе предметы — колесные покрышки, урны, скамейки, доски, витрины — получают новое, экстраординарное и потому более человечное, более субъективно окрашенное назначение.
Эти агломераты по краям Майдана напоминают агломераты на другого рода границе — на берегу Баренцева моря. Туда течение и прибои выносят предметы со всего мира и превращают этот пустынный берег в скопище отбросов цивилизации, в ее изнанку, характеризующую сегодняшний мир не хуже его лицевой стороны: городов с их улицами, офисами и торговыми центрами. Однако баррикады Киева — следы не безличной природы, а человеческого желания.
Фредерик Джеймисон показывал связь утопий, присущих той или иной эпохе, со структурой и составляющими элементами ее настоящего: в утопии осуществляется пересборка в лучшей конфигурации тех отношений и реалий, что даны людям в их повседневности. Баррикады, заснятые в «Пределах Европы», — хорошая иллюстрация этого тезиса. Это продукт множества воль, множества стремлений к реорганизации существующего; никакая иная — например, словесная — артикуляция не заменит эти следы практического действия и страсти на вещественном материале города Киева.
Автор подробно всматривается и архивирует эти следы, разгадать и прочесть которые до конца невозможно. В такой архивации и завороженном всматривании есть оттенок меланхолии: баррикады показаны уже опустевшими декорациями революционного действия, его уже оставленными продуктами, словно констатируя угасание коллективного порыва революции.