«Выйдите на улицу — вам не понравится каждый второй мальчик. У вас в России, кстати, я еще и не таких видел»

На новогодних каникулах все прогрессивные пользователи интернета успели скачать и посмотреть мини-сериал «Малыш Кенкен», снятый Брюно Дюмоном для канала ARTE, участвовавший в каннской программе и названный журналом Cahiers du Cinéma главным фильмом года (посмотреть «Малыша Кенкена» легально и на нормальном, большом, экране можно будет на следующей неделе на московском фестивале 2morrow). Четырехсерийная черная комедия о загадочных убийствах булонских сельчан стала неожиданным поворотом в филигранографии Дюмона, прежде известного, скорее, как радикал-гуманист, страдающий на съемках вместе со своими персонажами (не имеющий кинообразования Дюмон пишет трудоемкие литературные сценарии-повести, а потом заново переписывает их под обстоятельства и особенности своих актеров, как правило — обычных французских пролетариев, эксцентриков и душевнобольных). «Малыш Кенкен» переворачивает режиссерский метод с ног на голову, показывая его тем, чем он и является на непредвзятый взгляд, — веселым шоу уродов, театром при бедламе. Собственно, идея фильма и родилась во время съемок эпизода с театральной постановкой в «Камилле Клодель». Инна Денисова расспросила Дюмона о его отношении к ненормативной внешности актеров, уместности тупых шуток и необходимости табу в юмористическом жанре.

— Была очень удивлена, узнав, что вы сняли комедию. Вы хотели шокировать своего зрителя? Он ведь у вас, безусловно, свой.

— Я хотел заставить его смеяться. Природа смеха сама по себе очень интересна и ничуть не менее глубока, чем у драмы. Снимая драмы, ты в любом случае не обходишься без того, чтобы заходить на территорию комического, гротеска. Бурлеск — кинематографический жанр, восходящий к истории кинематографа, и мне интересно его развивать.

— То есть вы занялись развлечением? Осваиваете низкий жанр?

— Сегодня комедий в мире снимают больше, чем фильмов других жанров. Я же всю жизнь снимал только трагедии.

Комедия — низкий жанр? По-моему, он очень благороден. Хотя бы потому, что в истории комедий были великие комедиографы. А остальное — вопрос «как».

Мне кажется, катарсис достижим в комедиях не менее, чем в драмах. Если понимать катарсис как очищение, то что очищает больше, чем смех? Смех вытаскивает из человека все, что в нем застряло; смех — наш освободитель.

Для меня сегодня интереснее всего зритель, который смеется. Почему он смеется? Почему плачет? Что именно вызывает эмоции, когда человек смотрит кино?

Режиссеру интересно проникнуть внутрь зрителя. Когда человек плачет или смеется на фильме, он будто высвобождает что-то, дает волю эмоциям. На что он реагирует, разрешая себе быть свободным? Я так до сих пор полностью и не понимаю этого.

— По-моему, чаще всего люди смеются над очень тупыми вещами.

— Чаще — да. Но ведь есть режиссеры, умеющие снимать умные комедии. Фильмы-бурлески Макса Линдера, например, совсем не идиотские. Да и Жак Тати не идиот, у него очень тонкий юмор. И вообще природа комического возвышенна, духовна; недаром слово spiritual во французском языке имеет также значение «остроумный». Смех возвышает. Комическое может быть вульгарным, а может быть остроумным.

— Почему вы сделали полицейскую комедию? Пародируете вашего же полицейского из «Человечности»?

— Конечно, я пародирую сам себя. И «Человечность», и «Жизнь Иисуса». Было бы странно, если бы я пародировал Дэни Буна: это не моя вселенная. Я смеюсь над собой, над своими методами. В «Малыше Кенкене» тот же пейзаж северной Франции, как и в других моих фильмах. Такие же типажи. Но я наконец двигаюсь в другом направлении. Мне было нужно время, чтобы начать рассказывать такие истории. Когда я снимал драмы, на съемках всегда было что-нибудь очень смешное. Когда, например, в самый трагический момент у актеров что-то не получается — это ужасно смешно. Снимаем страшную сцену, а сами умираем от смеха.

В «Камилле Клодель» сцена в театре умалишенных очень смешная. Хотя, казалось бы, что смешного. И тут я себе сказал: как же это весело. Вот это настоящая комедия.

— Мой редактор, посмотрев трейлер «Кенкена», сказал: Дюмон был Пазолини, а стал Дианой Арбус. То есть раньше вы любили или жалели своих уродцев, будто сошедших с картин Брейгеля, а теперь смеетесь над ними, издеваетесь?

— Ни над кем я не издеваюсь. У актеров такая внешность, при чем тут издевка? Это же не документальный фильм. Комизм заключается в ситуациях, которые разыгрывают актеры, а вовсе не в их внешности. Кенкен — маленький мальчик: выйдите на улицу — вам не понравится каждый второй маленький мальчик, которого вы встретите.

А есть, например, журналисты, которые сказали: «Какой красивый мальчик». Так что это вы записали его в уроды. Красив персонаж или уродлив — всегда решает зритель. У вас в России, кстати, на улицах я еще и не таких видел. Представление о том, что в кино обязательно должны сниматься красивые люди, — расизм; не бывает такого, это ложь и обман. В моих фильмах, как на картинах фламандцев, — обычные люди с улиц. Я не считаю их внешность смешной. И никогда не смеюсь над лицами. Я люблю своих актеров и персонажей. Люблю по-настоящему.

— Комедию сложнее снимать, чем трагедию?

— Комедия всегда постановочна. В драме же можно импровизировать. На съемках комедии камера неподвижна, стоит на месте. Нужно, чтобы диалоги были очень выверенными, чтобы указания, данные актерам, были очень точными. Это как часовой механизм. Здесь требуется много механической работы. Требуется, чтобы актеры играли. Когда я выбирал актеров, я брал тех, у кого получалось играть: люди без актерских способностей никогда не смогут сняться в комедии.

— Вы снова писали литературный сценарий?

— Я всегда пишу литературный сценарий. Никогда не делаю традиционного сценария. Всегда пишу текст, который в итоге и есть сценарий.

— Все шутки тоже придумываете в сценарии или они рождаются на площадке?

— Ничего не рождается на площадке. Никто из актеров не импровизирует. Это было бы слишком рискованно. Все шутки придуманы и написаны мной заранее. Все, что было нужно актерам, — сыграть написанный текст. Я не даю им возможности интерпретировать шутки: комедия — жанр, любящий точность. Комическое — всегда механическое.

— Вам было весело на съемках?

— Ну конечно. Смешное всегда смешно, хоть на съемках, хоть на автобусной остановке. На площадке с первой секунды видно, смешной актер или нет. И мне часто приходилось подталкивать их, раззадоривать, смешить, чтобы они были смешными в кадре.

— Ваши актеры снова непрофессиональные?

— Да. У нас есть несколько любителей, которые играют в театрах и в антрепризах без дипломов. Но — ни одного профессионала.

— Вы следуете традиции французской полицейской комедии?

— Это универсальная традиция, и французская в том числе, — расследование серийных преступлений. Есть канон. А вот мой кастинг, то есть то, как я распределил роли, этот канон деструктурирует. Но, чтобы сойти с рельсов, нужно, чтобы изначально были рельсы. То есть нужно взять схему, классическую структуру фильма-расследования и поместить в нее совершенно не вписывающихся в эту схему полицейских. Сделать смесь из правил и нарушений правил — вот принцип, по которому я работал.

— Маленький спайдермен — насмешка над американскими фильмами о супергероях?

— Шьтидерьмен, как сказали бы на севере Франции. Ну да: по-моему, герой, который умеет бегать по стене, — это уже само по себе смешно.

— А почему сериал?

— Это был заказ. ARTE предложил мне снять сериал, вот я его и снял. По-моему, сериал не сильно отличается от фильма. Дело в размере. Больше-меньше. Разве что для сериала нужна история, у которой есть амплитуда.

— Мне кажется, принципиальное различие в том, что сериал — это индустрия.

— Не в моем случае. Обычно, вы правы, на телевидении режиссеров контролируют. Но мне дали полную свободу. Разрешили оставаться собой, снимать по своим правилам. Я не действовал ни по каким телевизионным законам. Если бы они хотели чего-то другого, они позвали бы на этот проект телевизионного режиссера. А так — я принес свободу из кино на телевидение.

— А какой самый смешной фильм вы видели в жизни?

— Наверное, бурлески Laurel et Hardy, первые комедии. «Монти Пайтон». Тати. Блейк Эдвардз. Мне очень нравится цинизм итальянских комедий. Возможно, меня не очень хорошо характеризует то, что я так люблю циничные, жесткие шутки. Но там есть что-то невоспитанное, что мне так нравится. Что-то ядовитое. Это так интересно.

— Но ведь цинизм — злое чувство: циничные шутки вряд ли очищают или возвышают.

— Да. В каждом из нас есть злость, и иногда полезно ее атаковать в самом себе. Людей время от времени нужно укалывать. В «Малыше Кенкене» есть моменты немного за гранью. Например, расистские шутки. Говорю об этом откровенно, потому что они правда очень смешные (смеется). Нездоровые, безнравственные, развращающие вещи могут смешить — человеку нужно освободиться от этого в себе.

— А есть темы, табуированные для шуток?

— Нет. Поскольку искусство не в том, над чем ты заставляешь зрителя смеяться, а в том, как ты это делаешь. Есть комики, которые делают это вульгарно.

Смеяться можно над чем угодно, но можно делать это по-разному: можно грубо, а можно нежно. Мне лично интересно выходить за границы дозволенного. Искусству это необходимо: мы снимаем кино для того, чтобы заходить в опасные зоны. Смешное на грани недопустимого интересно мне больше всего, поскольку человеческая природа больше морали. Мне интересно выходить за границы морали. Кино — та отдушина, где ты можешь сделать это. Позволить этим чувствам выйти наружу.

Вот в театре, например, можно показать женщину, убивающую своих детей. То же самое и с кино: можно показать все что угодно, найдя способ показать это не пошло и не вульгарно.

— Что вы будете снимать дальше?

— Комедии. Не знаю, получится ли, но точно буду пробовать. Хочу перепробовать весь инструментарий, с помощью которого делают комедии. Драматический я уже весь перепробовал. Быть комедиографом очень непросто, но именно это мне сегодня интересно.

Понравился материал? Помоги сайту!