«Его отторгли бы любое общество, любое время и любой народ»

21 февраля скончался Мирослав Немиров — поэт, прозаик, эссеист, один из лидеров группы «Осумасшедшевшие безумцы». Антон Боровиков расспросил товарищей Мирослава Немирова о том, что значили для них его личность и тексты.

Марат Гельман

галерист, руководитель европейского арт-комьюнити в Черногории

— Какое впечатление производил Мирослав Немиров?

— Я читал стихи Немирова, прежде чем мы познакомились. Ну, гений. Неприспособленный к жизни. Поэты и художники вроде были одной тусовкой, но художники, добившись успеха, могли продавать свои работы и быть вполне устроенными в жизни, а поэты всегда подрабатывали. Немирову было непросто. Он мог и хотел делать только то, что интересно. Я его пристраивал в наши проекты: «Немировский вестник», книгу «А.С. Тер-Оганьян: Жизнь, Судьба и контемпорари-арт» он писал и публиковал по кускам. Что-то за это получал.

Всем было немного неловко в его присутствии от своего конформизма. Он подавал пример служения, рыцарь без страха и упрека. А мы все... нет, писем позорных, конечно, не подписываем, на поэтические фестивали к Турчаку не ездим (поэты Полина Барскова, Сергей Гандлевский и Алексей Цветков отказались ехать в Псковскую область на «Довлатовский фестиваль», т.к. губернатор Турчак может быть причастен к покушению на журналиста Олега Кашина. — Ред.). Но в принципе прикладываем слишком много усилий, чтобы «устроиться в жизни».

— Вы участвовали в проектах Немирова? Чем его менеджерский подход отличался от вашего?

— Я все-таки не внедрялся в его проекты, скорее содействовал. Галерею предоставил как площадку, стулья купил для поэтических вечеров. Кстати, в задумке был проект, чтобы известные актеры читали стихи современных поэтов: мы хотели предлагать это в ротацию на радио, выпустить СD для автомобилей. Я издал его СD и CD с чтениями Немирова, Родионова, Емелина, Крылова, Нескажу и Богомякова, договорился со Смеховым, но дальше не пошло, так как у меня времени не было.

Менеджерская стратегия у Немирова была. Он искал только единомышленников. В этом смысле мы, конечно, разные. Я пытался всегда работать с палитрой — Немиров пытался создать единое творческое тело. В этом и сила его проектов, и слабость. Непросто разным поэтам в одном теле. Большая Тюменская энциклопедия (алфавитное описание «всего, что ни есть в Тюмени» и окружающего мира с позиции ее жителя. — А.Б.) — это проект, с одной стороны, творческий, с другой — вполне себе культуртрегерский. Думаю, в ней Славушка был адекватен сам себе больше, чем в оргпроектах.

— Какова его функция в культуре?

— Он сам по себе, такая автономная культурная машина. Россия — слишком большая страна, и поэтому кроме мейнстрима здесь появляются такие гении места. Но вместо того, чтобы стричь купоны с этого статуса, сидеть «главным по культуре» в Тюмени, он сорвался в Москву.

— При каких условиях ему и таким, как он, будет комфортно?

— Серьезный изъян нашей культурной среды — отсутствие платформы для людей искусства «в середине пути». А ведь это — самый плодотворный период. Для начинающих важно, что «поэт в России — больше, чем поэт»: этого у нас предостаточно, и государство со своей репрессивной машиной только помогает. С великими пенсионерами, прославленными, добившимися признания и известности во всем мире, тоже ясно. А те, кто уже доказал свою состоятельность и мог бы творить? В Германии Немиров был бы профессором, несмотря на весь эпатаж. И продолжал бы творить, живя на гонорары с лекций. В Америке его книги издавались бы хорошим тиражом, просто чтобы в каждом музее, каждой университетской библиотеке были. Это не только его касается, но Слава до персональной почетной пенсии не дожил.

Ирина Дудина

литератор, художник, журналист, член Союза писателей и Союза художников Санкт-Петербурга

— Вы входили в группу «Осумасшедшевшие безумцы», которую Немиров организовал. Этим он и останется в истории?

— Каждый, кто пытается что-либо организовать, сталкивается с кучей проблем. То нужные люди и деньги сами слетаются, как было с моим проектом «Богемный Петербург», то вдруг все скрипит и разваливается. Метод ловли червячков для рыбалки — втыкаешь на ночь в грядку лопату, и червяки сами сползаются. Мирослав Немиров оказался отличной лопатой, в нужное время и в нужном месте воткнутой. Очень быстро из ужасного мусорного количества интернета к нему сползлись те, кто нужен, — изысканные, отборные, высококачественные особи. И имя у него — как знамя, в его имени-фамилии заложена концепция — прийти славить мир не мирно, а с борьбой. Пройдет время, и водку «Немирофф» забудут, а стихи Немирова будут по-тихому наедине с собой и близкими друзьями читать, похохатывая и радуясь меткости слов.

— Был ли он галантен при первой встрече с вами?

— Шел 2004 год. Я тогда работала в журнале «На Невском» — крупнейшем журнале Санкт-Петербурга, освещавшем культуру. Уже подружилась с Андреем Родионовым и Всеволодом Емелиным, приезжавшим в Питер выступать со стихами у «митьков». Журнал меня часто отправлял в Москву — делать материалы о самом ярком и свежем. Родионов и Емелин в первую очередь повели к Немирову. Встреча произошла на ВДНХ, у павильона «Космос». Первое впечатление — солнце, синее небо, золото фонтанов, Мирослав, похожий на шведского профессора. В необыкновенно добротном коричневом пальто, в клетчатой кепочке, в очках, с картавой, углубляющейся и заныривающей речью человека выдающегося. Специфическая галантность? От одной его одежды и имиджа веяло соблазном и мужским шармом.

В стихах Немирова много мужицкой правды, грубоватой похоти, тяги к описанию всяческих красоток. Некоторых романтических читательниц это оскорбляет, но просто эти дамы слишком простоваты, чтобы понять эстетскую игру поэта, моделирующего речь и мысли «мужика». В жизни Немиров трогательно и мучительно любил свою Гузель, «птичку», с которой прожил больше 30 лет.

— Кто такой Немиров как поэт?

— Немиров — классический поэт-гедонист пушкинского толка, правда, родившийся в иные времена и в иных обстоятельствах. То, о чем он пишет, глубоко правдиво, народно, гуманистично и солнечно. Темы Немирова всегда опушены виньетками водочного дионисийства: любовь к красоткам, радость от пришествия весны, осени, зимы и лета, мудрые заметки о героях нашего времени типа Сахарова, Твигги («Где твоя жопа, Твигги? Где твои сиси?»), а также упоение своей силой и удалью молодецкой. Это очень идет отцу сибирского панк-рока и отцу самого эпатажного московского искусства.

Немиров — тончайший русский лирик-пейзажист. «Необитаемы расстояния зимы, как тьма меж звездами». И еще он — философ, пишущий о душе: «Душа, как известно, дурман, и туман, и попытка диверсии», «По Арбату биксы лазят…», «Ракетоподобный образ жизни вынужден я вести…», «О ты, подобная тяжелому похмелью…», «Какой печальный праздник Первомай…», «Когда вокруг сплошная катастрофа, и рубль пал…», «В венчике из черных роз надвигается психоз…» Вот только первые строчки его стихов, но они сразу цепляют, ведут за собой и никогда не разочаровывают, всегда принося филологическое и человеческое наслаждение.

— Ваши стихи схожи с его?

— Я тоже гедонист, темы моих стихов — устремление в любовь, пейзажи, стебные рыканья на политические темы. В моих стихах — позы и жесты, часто не мои. Этим мы с Немировым различаемся. Он всегда — это он, это его глубинная интонация, внутри которой ему адекватно и уютно. Я же петушу по-фриковски разными голосами, это, возможно, чисто питерское, шутовское, обэриутовское. Немиров народен, он удивительно точно запечатлевает в стихах глубинную народную правду. Я тоже пытаюсь это делать. Немиров попытался создать третью силу в современной поэзии, отличающуюся от скучной банальности и постмодернистского перегруза; я тоже чувствую себя находящейся меж этих могущественных сил, раздающих премии, лавры и издания. Ничто в творчестве Немирова не вызывает антипатии, ни одна строка, ни один стих не режут слух фальшью. Могучая цельность Немирова, сумевшего сохранить веру в свой голос, вызывает у меня добрую зависть и восхищение. Это мне, наверное, недоступно.

— Как изменился поэтический ландшафт с его уходом? Кто из современных авторов противоположен и близок ему? В чем его влияние на литературу?

— С Немировым закончилась большая эпоха поэзии. Примерно в 2004 году я выступала на филфаке СПбГУ с эссе о законах смены эпох поэзии и прозы в литературе. Во времена переломов и катаклизмов начинала бить бешеным фонтаном концентрированная молниеносная Поэзия, которая часто уходила в песню, самое громогласное и роскошное свое воплощение. А во времена стабильности литераторы получали долгое дыхание на большую прозу. Революции, Вторая мировая, оттепель, перестройка — вот времена сломов и сжатого энергетического текста. Во время перестройки все наорались, наплевались рок-музыкой. Потянуло на душно пахнущую прозу и трупный маскарад детективов. В поэзию пришли вирши о пыльце, субъективных мелких судорогах, поэзия стала страшно далека от народа. Поэты читали вирши друг для друга, одурманивая случайных слушателей тупой скукой.

А тюменский филолог Немиров попал в Москву, в стоящий на обочине Королев со стоящим тогда на обочине космосом. И вот в залежах фальшака вдруг родился чистый ручеек правдивого слова. И к нему подтянулись другие ручейки. Пусть каждый из них был примусорен опилками постмодернистской иронии, но под ними текла чистая вода искренности, живой правды. А главное, это были воды таланта. «Митьки» в Питере, искавшие ту глубинную трепетную правду, первыми стали издавать «ОсумБезов», почуяв их родство с собой.

Немиров умер. Я не пожалела последних грошиков и приехала на вечер памяти Немирова в Москву, потому что почуяла: больше никогда птенцы немировского гнезда вместе не соберутся, раздираемые в клочья новым временем. Лукомников, Лесин, Виноградов, Родионов, Емелин, Нескажу, Данилов, Давыдов. Блестящие, лучшие живые поэты, чей золотой век остался, пожалуй, позади. Немиров собрал вокруг себя все живое, которого всегда очень-очень мало.

Ландшафт изменился. В поэзию рванул гламур в красивой коммерческой обертке, стасы михайловы лавиной накрыли почву. В СМИ пропагандируются благообразненькие полозковы-воденниковы-гришковцы с их тренькающей пустотой и графоманскими количествами, с отсутствием индивидуальности. Одного поэта не отличишь от другого, они пришли стаями.

Образ в поэзии — это великая тайна. Можно и так и сяк слагать слова, а запоминающейся, яркой строчки не отжать. Среди новых поэтов есть обладающие талантами, но их убивает атмосфера отсутствия Критика, Мастера (коим был Немиров). Сейчас нет убийственного Эталона, есть самовысказывания и подчиненность интересам коммерции. Буквоедство пожирает поэзию, каждый прыщ-графоман не видит разницу между собой и талантом, эта атмосфера похвалы несовершенному и недоработанному убивает поэзию.

— Под чьим влиянием он находился?

— На поэтику Немирова повлияла могучая русская Сибирь с густыми залежами нефти, подобной черной языческой крови, чей код — это древний животный мат. У Немирова настолько свой, неповторимый голос, этакое бормотание выходящего из дурмана человека, вдруг видящего мир вокруг в пронзительной яркости, что трудно найти предшественников и аналоги.

— Что можно сказать об обществе, породившем Мирослава Немирова?

— Мирослав совпал с распространенным типажом старого пьющего циника, который матом и водкой, эпатажем и сатирическим гоготком заглушает слезы нежного сердца. Диоген в бочке, художник Саврасов, герои Горького, Чарльз Буковски, Веничка Ерофеев, «дедушка Яшке». «Митьки» в тельняшках, ватниках и ушанках алкогольного периода, «Максим и Федор» Шинкарева (правда, «митьки» матом не ругались, это чисто питерское). Вечная попытка показать силу духа, попирающего внешние формы и фарисейские нормы погрязшего в лживой правильности большинства. Все любят молоденьких, красивеньких, успешненьких, гламурненьких. А правда, утонченность, образованность и талант могут жить в другой форме — в старом, нищем, некрасивом, с кислой капустой в бородке. Но, увы, игры правды с ложью очень многообразны, дух подмены весело все переворачивает, опрокидывает, издевается. Все же тип русского циника как-то мил, многообразен, ибо связан с покаянием, стыдом, слезами вины. В нем нет обольстительного соблазна гламурного черта, он так избит и потрепан пороком, что вызывает больше жалости, нежели желания подражать ему. Друзья, будьте гениальны, честны, бросайте плевки напалма в зажиревший, охреневший от маразма, надменный мир потребления. Но не позволяйте себе убить себя водкой до смерти.

Герман Лукомников

поэт

— Что интересно в стихах Немирова? Какие темы он выбирал, как их разрабатывал?

— Своеобразие поэтики Немирова — во всем: в языке, синтаксисе, ритмике, лирическом герое. Немиров в стихах заговорил языком улицы. Той улицы, которая, по выражению Маяковского, «корчится безъязыкая», а на самом-то деле вовсе нет, она все время что-то говорит, и чаще всего она говорит «бл*дь» и «на х*й». Немиров открыл, что любой прозаический текст легко можно превратить в силлабо-тонические стихи, если кое-где вставить эти словечки. В самом деле, возьмем, к примеру, начало романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина». «Все смешалось в доме, бл*дь, Облонских» — это хорей (ср. «Выхожу один я на дорогу»). Меняем позицию «артикля» — получается трехсложный размер, анапест: «Все смешалось, бл*дь, в доме Облонских» (ср. «Только детские думы лелеять»). Ямб? Пожалуйста: «Все, бл*дь, смешалось в доме, бл*дь, Облонских» (ср. «У самовара я и моя Маша»). Дактиль: «Все, бл*дь, смешалось, бл*дь, в доме Облонских» (ср. «Утро туманное, утро седое»). Амфибрахий: «Все, на х*й, смешалось, бл*дь, в доме Облонских» (ср. «Однажды в студеную зимнюю пору»). Подобным белым стихом можно, наловчившись, декламировать газетные статьи.

Но для Немирова более характерен акцентный стих, или тактовик, или какой-то растрепанный дольник. Силлаботоники у него тоже много, но она чаще носит пародийный характер («При Царизме было кайф...», «Позорной болезнью, ребята...», «Андрею Сахарову»). Высказываясь от собственного лица, Немиров обычно применяет более свободную метрику («На улице сизо...», «Есть и это на свете, и то, а и есть ведь на свете...», «И, ежели едешь в метро вверх...»).

Русская матерная поэзия имела богатую традицию — от Баркова до Свена Гундлаха и Егора Летова, но у Немирова мат зазвучал как-то по-новому, особенно органично и разнообразно и без обязательного оттенка чрезвычайности или маргинальности. Именно так, как в народной речи, нередко просто «для связки слов».

Я когда-то писал о Маяковском: «Простота приближения поэзии к живой речи мнимая. Даже небольшой шаг в эту сторону, если это действительно шаг, а не фикция, требует мужества и, разумеется, таланта». Могу повторить это и о Немирове.

На вечере памяти Немирова говорилось, что он был трудоголиком. Это верно. Хотя стихотворений у него вроде бы не так уж много (несколько сотен, если судить по опубликованному), под многими из них стоят двойные, тройные, а то и четверные датировки, и разница между крайними датами порой в десятилетия. Но и в случае одинарных датировок, если мы сравним редакции какого-либо стихотворения в разных публикациях, как правило, обнаружим словесные разночтения, зачастую значительные. Он постоянно шлифовал и переделывал свои тексты, включая и очень старые. Вариативность — свойство его поэтики, это сближает его с Хлебниковым, Высоцким, Анатолием Маковским и луганским верлибристом Сергеем Пановым. У этой вариативности две составляющие: с одной стороны — неутолимое стремление к совершенству, с другой — автору просто скучно при очередной публикации повторять то же самое, ему хочется попробовать сказать это несколько иначе, другими словами. Мне как читателю далеко не всегда нравились новые варианты — привыкаешь же к старым, но эта множественность создает ощущение текста как живого организма, который не может не изменяться.

Лирический (или отчасти сатирический) герой Немирова — вроде бы «простой человек», очень натуральный, такой с детства всем прекрасно знакомый тип с культом здравого смысла. Но для «простого человека» он подозрительно много знает: то Пастернака процитирует, то Катулла, то Лейбница упомянет, то Аристофана... «Гля, бл*, как снег повалил! / Прямо импрессионизм...» — нет, не так-то он прост, этот немировский «простой человек». Он двойственен, то есть там всегда как минимум два лиргероя — «простой человек» и «интеллигент», сменяющиеся с частотой переменного тока, и они постоянно друг над другом издеваются, «простой человек» высмеивает стереотипы «интеллигента» и наоборот. Даже пресловутый здравый смысл «простого человека» доводится до абсурда. Так что оба этих персонажа и их воззрения предстают в дико смешном свете. Вспоминается Сократ, доказывавший абсурдность любого утверждения, а затем столь же убедительно опровергавший собственное доказательство. Немиров нечто подобное делает поэтическими средствами. Читатель испытывает смеховой катарсис.

Недавно мы с друзьями обсуждали ура-патриотические цитаты из славянофилов, расклеенные в московском метро в соответствии с текущей политикой. И мне пришло в голову, что куда лучше смотрелись бы подобные из Козьмы Пруткова — смысл там вроде бы примерно тот же, но доведенный до абсурда («Только в государственной службе познаёшь истину!»), да и пародийная фигура «автора» не позволяет воспринимать их всерьез. Думаю, многие стихи Немирова тоже могли бы пригодиться в подобном качестве. Проржаться бы всем сейчас хорошенько друг над другом и над самими собой: это могло бы стать основой национального примирения.

Немиров ввел в поэзию кучу редких словечек — и матерных («хуерга», «билять», «хуйтительный», «поебстись»), и не матерных («декадня», «доскетесь», «чувачина»), кучу окказиональных междометий («тырц-тырц», «хоп-цаца», «тирлимбом-тарам-брамбон»). Я привел несколько примеров, их можно подобрать сотни. Почти в каждом его стихотворении есть хотя бы одно удивительное слово — редкое для поэзии, либо просто редкое, либо самим автором придуманное, но понятное. Иногда это обычное слово, но в «разговорной» орфографии («йще» вместо «еще», «портвей» вместо «портвейн»), иногда выразительно переделанное («страдаючичи» — так! — с двойным «-чи», что-то вроде деепричастия второго порядка, или «накапливатора» вместо «накапливала» — в рифму к «аккумулятора», и рифма-то ведь получается не простая, а разноударная (или простая? надо бы послушать авторское исполнение, если сохранилось)).

А немировские инверсии! Толкучка у него «троллейбусно бл*дь метрополитенная» — популярный «артикль» вставлен внутрь дефисного сочетания. Или вот двойной разрыв слова, авторского неологизма, — переносом его на следующую стихотворную строку и инверсионной вставкой: «Я, например, за то люблю его, / Что он таинственный, что весь стрекозоперепонча- / То он какой-то крылый» (о целлофане).

Вообще немировский путаный, рваный синтаксис — с обилием инверсий, местами эллиптичный, а то, наоборот, избыточный (когда какой-то уже прозвучавший член предложения внезапно, как бы по забывчивости говорящего, повторяется в другой позиции) — передает особенности живой речи (и мышления). Точная расшифровка аудиозаписи обычной болтовни слабо соотносится со школьным синтаксисом. При разговоре мы этого не замечаем, другое дело — при чтении. При чтении стихов Немирова эта нелинейность, «неправильность» построения фразы вызывает почти физическое ощущение, будто бы текст рождается у нас на глазах. Впрочем, устное тут парадоксально смыкается с книжным, поскольку обилие инверсий отсылает к Ломоносову, Сумарокову, Тредиаковскому и Державину, к поэзии XVIII — начала XIX века.

Темы он выбирал самые разнообразные — от описания каких-то бытовых мелочей (см. вышепроцитированную оду целлофану) до рассуждений на злободневные или философские темы. И почти все свои стихи снабжал авторскими примечаниями. Он ведь энциклопедист был, писал бесконечные авторские энциклопедии всего и обо всем сквозь призму личного опыта. Вот и стихи его — как «Евгений Онегин», «энциклопедия русской жизни».

В каком стиле разрабатывал? Ну, в таком... в немировском (см. выше).

— Как ваша поэтика соотносится с его? Что общего и различного, что вызывает у вас интерес, а что — антипатию?

— Одну из своих книг Слава подарил мне с дарственной надписью «Поэту-еб*нату от поэта-еб*ната». Думаю, нас объединяло то, что оба мы — поэты-эксцентрики, поэты-клоуны — как футуристы, обэриуты, как наш старший современник Дмитрий Александрович Пригов, замечательно манифестировавший этот тип письма и литературного поведения:

Премудрость Божия пред Божиим лицом
Плясала безнаказная и пела
А не с лицом насупленным сидела
Или еще каким таким лицом

Вот так и ты, поэт, перед лицом народа
Пляши и пой перед его лицом
А то не то что будешь подлецом
Но неким глубкомысленным уродом
Будешь

Общим для нас с Немировым было и стремление приблизить поэзию к речи. И, в частности, включение в стихи «ненормативной» лексики как важной речевой составляющей.

И минимализм, но тут как раз начинаются различия: минимализм у нас был разный. Он мне как-то написал в ЖЖ: «У нас разные вкусы в искусстве. Ты любишь мелкое, кропотливо изготовленное, как типа выпиленное лобзиком — а я широкое, размашистое, типа с ходу намалеванное малярной кистью». Это он, конечно, утрировал — с присущим ему полемическим задором, но, в общем, действительно разница есть. Немиров, в отличие от меня, не миниатюрист. Всякие фольклорные прибаутки, присказки, которыми полна наша речь, для нас обоих всегда были очень важны, но для меня это были образцы поэзии, а для него — лишь материал. Важных для меня поэтов «лианозовской школы» (классиков разговорной, речевой поэзии) он, как ни странно, долгое время не очень воспринимал. Как-то это было для него «чересчур тонко», что ли. Не очень воспринимал верлибр. (Однако моя добрая знакомая, поэт Анна Глазова, была уверена, что знаменитое немировское «Идите вы на х*й, еб*ные козлы, идите вы на х*й!..» — верлибр, пока я не обратил ее внимание на рифмы.) Если проводить параллели с музыкой, то, наверное, можно сказать, что мои стихи ближе к минимализму Филипа Гласса, а стихи Немирова — к минимализму Sex Pistols и AC/DC. Хотя в последние годы он, кажется, и лианозовцами постепенно проникся, и миниатюры у него стали появляться (правда, пародийные).

Он ведь живой человек был, менялся, сам себе противоречил, спорил с самим собой вчерашним. Этим, в частности, и интересен. Но обычно настаивал на правильности своей нынешней точки зрения по любому вопросу, зачастую, на мой взгляд, слишком резко. Эта категоричность мне не нравилась. В стихах она была отрефлексирована и воспринималась свежо, но в прозаических заметках и в личном общении — увы, далеко не всегда.

Однажды я написал стихотворение в немировском духе, стилизацию под него. По крайней мере, по моему собственному ощущению, хотя в тексте я никак этого не обозначил. Это стихотворение попалось на глаза моему приятелю, художнику Авдею Тер-Оганьяну, одному из старинных друзей и поклонников Немирова, и ему показалось, что оно давно ему знакомо именно как немировское, а меня он, таким образом, заподозрил в плагиате (или плаги-арте). Я был очень доволен. Сам Немиров, правда, в связи с этим инцидентом процитировал Пушкина: мол, с тех пор, как я сочинил несколько пикантных стихотворений, всякую похабень мне приписывают.

— Как изменился поэтический ландшафт с его уходом? Кто из современных авторов противоположен и близок ему? В чем его влияние на литературу?

— Поэтический ландшафт не меняется вмиг с физическим уходом выдающегося поэта. Иногда смерть становится его новым рождением, поводом прочитать его повнимательнее. Надеюсь, будут выходить новые книги и публикации Немирова. Немиров жив. И, возможно, нас ждут сюрпризы.

По духу ему близок Владлен Гаврильчик, патриарх питерской неофициальной поэзии, почетный «митёк», друг Олега Григорьева. Немиров и сам это признавал, хотя узнал стихи Гаврильчика поздно, будучи уже известным и совершенно сложившимся автором.

С точки зрения формы, мне кажется, довольно близок к Немирову, к наиболее характерным его стихотворениям, тверской поэт Евгений Карасев — из поколения наших родителей, но поздно вошедший в литературу. Он тоже разрабатывает стих, который хочется назвать «рифмованной прозой» (не путать с так называемой ритмической прозой, где от прозы только форма записи), стих на грани стиха и прозы, с как бы неряшливыми, мерцающими полурифмами, которые не всегда сразу угадываются глазом и слухом. Вряд ли тут влияние с чьей-либо стороны — скорее всего, эти поэты понятия не имели друг о друге, во всяком случае, в процессе формирования авторского стиля. Просто какие-то вещи носятся в воздухе. Схожи эти авторы и некоторой брутальностью лиргероя (между прочим, Карасев — бывший вор в законе, отсидел в общей сложности 20 лет). Но Карасев — поэт более «сурьезный», у него и в помине нет немировской легкости и дуракаваляния.

Во многом, разумеется, близки осумбезовцы (участники созданного Немировым Товарищества мастеров искусств «Осумасшедшевшие безумцы») — Емелин, Родионов, Богомяков и другие. Да, в общем, и я, как было сказано выше (я тоже состоял в этой группе в 2002—2005 годах). Причем если я и другие названные авторы к моменту возникновения группы уже были самими собой, то Дмитрия Данилова и Александра Курбатова он, Немиров, просто породил и выпестовал своим доброжелательным к ним вниманием. А вообще осумбезовцы все были очень разные, объединяло всех (или почти всех), может быть, то, что Немиров называл «бедным искусством»: попытка достичь сильного художественного эффекта очень простыми, на вид почти примитивными, средствами.

Кто Немирову противоположен? Ну, не знаю, может быть, Ольга Седакова.

— Кто повлиял на его поэтику? Что?

— В ранний период, видимо, Маяковский и Пастернак, может быть, Кирсанов, ранний Сельвинский. Позже, думаю, Пригов, отчасти Бродский. Затем, наверное, сильны были музыкальные влияния — блюз, джаз и рок, он пытался в поэзии создать аналоги любимых музыкальных явлений. Он ведь был одним из основателей знаменитой тюменской панк-рок-группы «Инструкция по выживанию». В 1988 году я услышал от Янки Дягилевой (не со сцены, а просто так) песни «Инструкции» и с тех пор частенько напеваю себе под нос: «Чтобы просто по дому ходить без штанов — нужен до-о-ом...» Лишь через 16 лет я узнал, что это слова Немирова. И в последние годы он много занимался музыкой, сам пел в группе «аРрок Через Океан».

— Как использование мата в стихах влияет на читателя? Влияет на его агрессивность, циничное отношение к миру, программирует его поведение?

— Мат бывает агрессивным, а бывает шутливым, дружеским, доверительным и даже нежным — все зависит от интонации, ситуации, отношений между собеседниками. Да и агрессивный мат — не всегда зло, иногда это необходимый выплеск эмоций, психологический механизм снятия стресса в чрезвычайной ситуации. Что касается мата в стихах и вообще в искусстве, то там это просто художественное средство. Искусство ведь в некотором роде зеркало, а «на зеркало неча пенять, коли рожа крива». Нынешние запреты на мат в художественных произведениях — нелепость, с таким же успехом можно запрещать черный цвет в живописи.

Данила Давыдов

поэт

— В чем своеобразие его поэтики? Какие темы он выбирал? В каком стиле их разрабатывал?

— Вынужден републиковать заметку из «Книжного обозрения», не бывшую в сети, на книгу Немирова, которую мало кто видел (Немиров М. 164 или где-то около того: стихи. — М.: Немиров, 2011). Мне не хочется лишний раз пересказывать то, что мне тогда казалось и сейчас кажется важным. Прошу лишь простить максимальное упрощенчество текста, нацеленного на вполне неосведомленную аудиторию.

Имя Мирослава Немирова по-своему является знаковым — как последовательного пропагандиста выхода за пределы художественных конвенций и компромиссов, как одного из самых радикальных поэтов и музыкантов, важной фигуры тюменского и ростовского андеграунда, основателя «ОсумБеза», вообще — одного из самых непримиримых художников и в то же время вдумчивого исследователя как независимой, так и массовой культуры.

Новая книга Немирова, изданная нарочито коллекционным тиражом (Немиров предупреждает: «… в дальнейшем я издавать стихи на бумаге не собираюсь. Во всяком случае, в этом десятилетии. Сначала это осознайте толком»), — избранное поэта. В нем стихи расположены строго по датам — вообще при всей панк-примитивистской эстетической установке для Немирова характерно одновременное повышенное внимание к разного рода иерархическим структурам. Например, к расположению текстов по алфавиту, как было в предыдущих книгах.

Книга выделяется не только тиражом и своего рода «итоговостью». Немиров отказывается от автокомментариев, которыми были пронизаны предыдущие его издания, предлагая голый текст на чистом листе (оформление книги вообще максимально аскетично). Кроме того, поэт отмечает: «Я еще пытался везде, где мог, матерщину повыковыривать — отработала она свое, не нужно больше этого — и много где повыковырял. Но везде, где хотел, — не успел». Это признание звучит концептуально от автора, известного особенно изощренным и последовательным использованием в текстах ненормативной лексики.

Но и из этой книги отнюдь не все можно цитировать в широкой печати, тем более что отточиями здесь не отделаться — утратятся ритм и энергия немировских текстов. Тем более отточия как прием используются и самим поэтом, создавая нечто вроде тыняновских «эквивалентов текста». Другой замечательный прием — «и т.д.», заставляющее вспомнить аналогичное хлебниковское, в конце текста, обрывающее стихотворение на незаконченной фразе, интонационном ходе и пр.; здесь проступает чувство незавершенности мира, снимается рамка, и текст становится будто бы растворенным в окружающем пространстве.

«…Сюжет такой примерно: ну, короче, лето. / Пустынный городок. Простая жизнь такая, / Которая, короче, — как бы это? — / А вот: которая, журча себе, неспешно протекает / Как получается (и как положено!); и там одна имеется такая — // Такая вся задумчивая ходит, / Такая в красном платье, снизу — развевающемся, сверху — тесном, / Так в гости к людям просто так она заходит, / Не для чего-то, просто так, находит интерес в том…» Кажется, что Немиров, активно использующий просторечия, вообще речевые конструкции, «банальные» рифмы, ритмические сбои, синтаксические разрывы и прочие приемы, — автор, полностью растворившийся в речевой непреображенной стихии как таковой, но не тут-то было: работа Немирова незаметно филигранна, и в этом смысле он — один из значительнейших современных примитивистов.

— Как ваша поэтика соотносится с его? Что общего/различного, что вызывает у вас интерес, что — антипатию?

— Мне всегда была важна установка Немирова на абсолютный вкус и чувство ритма и слова в соотношении с панком и примитивом — в нераздельном соотношении. Антипатии у меня не вызывает ничего, просто есть тексты, построенные по заданной модели, а есть абсолютно свободные от предзаданности. Методы, использовавшиеся Мирославом Маратовичем, описаны еще Аристотелем, античными риторами и грамматиками, индийскими и арабскими древними филологами. Немиров при всем радикализме был последовательно ориентирован на вполне конвенциональное понимание категорий поэтики и теории стиха. Эти приемы вольны и могут использовать все. Мне стих Немирова близок, но, кажется, не вполне близка позиция лирического субъекта.

— Как изменился поэтический ландшафт с его уходом? Кто из современных авторов противоположен и близок ему?

— Ландшафт не изменился никак, как не изменился с уходом Виктора Iванiва или тем более Яна Никитина, которого вовсе не знали. Ландшафт, знаете, он структура инерционная, меняется медленно, но верно.

Второй вопрос требует тотальной картографии. Я не уверен даже, что большинство авторов «ОсумБеза» чисто поэтически близки Мирославу Маратовичу. Тем более — другие. Но поэтика Немирова, важная в руках ростовского, тюменского, московского андеграунда — более художественно-музыкального, нежели поэтического, — внезапно оказалась в важнейшей для многих форм устности и телесности современной поэзии.

Влияние его очевидно — в тотальной проповеди тотальной свободы, совмещенной с тотальным знанием и тотальным талантом. При самоиронии ко всем этим железобетонным конструкциям, каковые мог бы вывести неумный адепт.

— Кто повлиял на его поэтику? Что?

— Авангард и андеграунд не в большей степени, нежели конвенциональная советская поэзия левого (а это было часто) толка. О том есть его блестящие реплики: многочисленные его посты в ЖЖ, создающие огромное пространство смысла. То же относится и к автокомментариям, которыми Немиров в ряде книг сопровождал свои стихи.

— Как использование мата в стихах влияет на читателя? Влияет на его агрессивность, циничное отношение к миру, программирует его поведение?

— Для начала можно обратиться к многочисленным трудам Алексея Плуцера-Сарно, к замечательной книге «Злая лая матерная» под редакцией В.И. Жельвиса, но работ очень много и помимо этого. Я полагаю, что всякий языковой инструмент уместен, когда он уместен. «Розы/слезы» и т.д. равно допустимы, как и «***» или «*****», если на месте, а если нет, то вовсе неуместны.

Дмитрий Данилов

поэт, прозаик

— Немиров был хорошим организатором? Какое впечатление он произвел на вас при знакомстве?

— Немиров обладал бурным и даже буйным организаторским темпераментом. Лично им или при его непосредственном участии были созданы три важные для России художественные институции: панк-группа «Инструкция по выживанию», ростовско-московская арт-группа «Искусство или смерть» и Товарищество мастеров искусств «Осумасшедшевшие безумцы» («ОсумБез»). Деятельность последней формации протекала на моих глазах и при моем активном участии.

Немирову нравилось устраивать вокруг себя какую-то творческую, художественную движуху. Был у него и явный вкус к «открыванию талантов» (в полной мере этим обстоятельством среди участников «ОсумБеза» воспользовались такие авторы, как Всеволод Емелин и Александр Курбатов, но и себя я тоже осмелюсь в этот ряд поставить). Он как организатор был весьма энергичен и, извините за неприличное слово, креативен. Реализации его проектов мешали, на мой взгляд, два обстоятельства. Во-первых, проблемы со здоровьем, которые иногда вырубали его из активной деятельности на целые месяцы. Во-вторых, не очень легкий, мягко говоря, характер, нежелание устанавливать и поддерживать деловые коммуникации в общепринятых рамках: встречаться и дружить с нужными людьми, воздерживаться от резких высказываний, не ссориться, быть корректным и вежливым и так далее. Он был в полной мере человеком андеграунда, может быть, последним представителем этого «жизненного жанра».

Мы познакомились с Немировым летом 2002 года в клубе «Морисвиль», где происходило так называемое учредительное собрание «ОсумБеза» (до этого переписывались в интернете, он читал пару моих текстов). Знакомство было очень кратким: он сказал, что ему нравятся мои рассказы, и предложил сразу присоединиться к «ОсумБезу». И пригласил в гости.

Потом мы много общались, с ним было необыкновенно интересно из-за большой эрудиции в области литературы, музыки, искусства в целом. За все годы я не припомню буквально ни одного случая, чтобы в разговоре всплыло какое-то имя, которое бы он не знал и про которое не мог бы выдать развернутое, содержательное высказывание. Возникало впечатление, что человек читал, слушал и видел вообще все. При этом он умел говорить об искусстве очень просто и понятно даже для малоподготовленных людей. Он был бы прекрасным преподавателем, если бы обстоятельства жизни сложились как-то по-другому.

Был у него дар вдохновителя. Например, именно с его подачи я взялся за написание первого моего условно большого текста — повести «Черный и зеленый». Ну и вообще я на первых порах очень явно ощущал его поддержку, пусть он ее практически никогда и не выражал напрямую. От него исходил посыл «чувак, ты крут, и у тебя все получится», что-то такое.

Он был хороший человек (понимаю, что выглядит такое высказывание по-идиотски, и тем не менее). Хотя, конечно, в некоторых обстоятельствах и состояниях он мог производить совершенно дикое впечатление. Немиров не сильно заморачивался этим.

— В чем своеобразие его поэтики? Какие темы он выбирал? В каком стиле их разрабатывал?

— Мирослав Немиров — выдающийся поэт-постмодернист, и очень многие его стихотворные тексты деконструируют различные общепринятые, типичные «дискурсивные роли»: «поэт-хулиган», «поэт — Творец Высокого Искусства», «обыватель, рассуждающий об искусстве», «алкоголик-неудачник», «обыватель, рассуждающий о политике», «провинциал в Москве» и так далее. В этих текстах много мата и вообще всякого «неприличного». Это все получалось у него просто гомерически смешно, и, к сожалению, многим он запомнился именно с этой своей комической/провокационной стороны, как «автор смешного и неприличного» (тут можно провести некоторые параллели с обывательским восприятием творчества Хармса).

Есть у Немирова очень пронзительные тексты, в которых он как бы снимает постмодернистскую маску и позволяет себе непосредственное высказывание. Такие стихотворения, как «Нужны несчастья, чтобы чувствовать, что ты — живой…» или «И, ежели едешь в метро вверх…»

Немиров — еще и прекрасный эссеист, в этом можно убедиться, прочитав сборник его колонок «Все о поэзии», которые он в начале нулевых писал для «Русского журнала». Этот сборник — до сих пор не изданный — построен по алфавитному принципу. Немиров подходил к этому квазиэнциклопедическому деланию очень вольно: начав рассуждать, например, об Ахматовой, мог по ходу текста переключиться на ассортимент ростовских винных магазинов начала 90-х. Эти тексты, как и стихи Немирова, тоже очень смешны. Но из них на полном серьезе можно узнать очень многое о поэзии. То есть эти тексты выполняют одновременно и прикладную функцию (как обычная энциклопедия), и художественную (как проза очень высокого уровня).

— Как ваша поэтика соотносится с его?

— Никак не соотносится, буквально ничего общего. В этом смысле я не могу назвать Немирова своим учителем, только вдохновителем (что, я считаю, гораздо важнее). В творчестве Немирова у меня все вызывает интерес и ничто — антипатию. Немировские способы высказывания мне недоступны, но об этом и мысли не было. Все, все разное.

— Как изменился поэтический ландшафт с его уходом? Кто из современных авторов противоположен и близок ему? В чем его влияние на литературу?

— Немиров был последним крупным автором с ярко выраженной андеграундной позицией, в олдскульном, советских еще времен, стиле. «Я всегда буду против», «никогда не имей дела с официальными, а лучше вообще ни с какими, институциями». С его уходом тема противостояния андеграунда и официоза сошла на нет. Возможно, в новых условиях появится — наверное, уже появляется — новый андеграунд, но старого, на котором выросли те, кому сейчас 40 и за 40, уже не будет.

— Вас не отталкивает агрессия мата в стихах Немирова?

— Я не думаю, что мат в текстах Немирова делал его читателей и слушателей более агрессивными и как-то программировал их поведение; сама эта мысль кажется мне несколько комичной, что подходит для немировской деконструкции. Мат в его стихах решает художественные задачи, а какие именно — тема для филологов.

— Что можно сказать об обществе, для которого характерен тип поведения и писания Немирова?

— Мне трудно представить себе такое общество, для которого Немиров был бы характерен. Его отторгли бы любое общество, любое время и любой народ.

Андрей Родионов

поэт

На первой встрече Немиров казался огромным и очень резким, как Урфин Джюс. Стоял такой в окружении олдов-панков и литературных деятелей, в кожаном пальто с всклокоченными волосами, и кричал: «Родионов, иди к нам, расскажи, кто ты». Я — мягкий человек, но мне приятен был этот стиль, в нем была провинциальная власть над тем, чего нет, меня это умиляло.

Немиров не разрабатывал свою поэтику в каком-либо стиле. Ближе всего по восприятию к его стихам стоят древнегреческий эпос и эпиграммы. Мирослав был классичным и стихи писал на самые простые и самые сложные темы: о любви, о явлениях природы, о великих людях. В 2015 году, незадолго до смерти, он поехал в Санкт-Петербург на вручение Григорьевской премии. Ее учредил известный критик Топоров, и она слыла скандальной. Но там дают деньги номинантам короткого списка. Я номинировал Немирова, он попал в него и поехал.

На вручении устроили бесовский карнавал с вытягиванием из шапки фантов — кто победит, — и Немиров не победил. Мое сердце сжимается до сих пор оттого, что я отправил тонкого поэта в этот похабный вертеп. Я не могу сказать, в чем черпал вдохновение Немиров. Он хотел, чтобы всем было хорошо, и, конечно, он хотел, чтобы в первую очередь было хорошо девочкам. Прежде всего его птичке, Гузель. Он был мужчиной, изящным, ростовско-тюменским. Если мы говорим о поэтике, то, безусловно, должны говорить о взрослом немировском фирменном стихе, о той форме высказывания, которую он сам изобрел. Он писал текст и тут же комментарий под ним, чтобы лучше был понятен смысл. Он придумал нарезать стихи по строчкам и продавать по пять рублей. Я помню, что продавал и Церетели дал мне за одну немировскую строчку тысячу рублей. А они стоили еще дороже.

Понравился материал? Помоги сайту!