Правда с именами и лицами

Бывают книжки, о которых всю жизнь мечтаешь, но которые словно уже есть. Стоят где-то на невидимой полке, и кажется — только руку протяни. Проходят годы, а их все нет и нет. И вот ты уже не знаешь, как быть, и думаешь, и собираешься было сделать их сам, а руки все не доходят, да и образа внятного все нет и нет. А книжка возьми да и выйди в свет. И это — праздник.

«История старой квартиры» (художник Аня Десницкая, автор текста Александра Литвина, издательство «Самокат») — как раз такая книга. Энциклопедия русской жизни одного семейства в одной квартире на протяжении века, нарисованная в мельчайших подробностях, где каждый разворот — эпоха, поколение жителей, их разговоры, утварь, одежда. Слово и изображение здесь неразделимы. В отличие от своих западных прототипов (в основном иллюстрированных книг для детей таких издательств, как Usborne или Dorling Kindersley), это не только энциклопедия, но и своего рода роман, фамильная сага, семейный портрет в интерьере. Безупречная вербальная и визуальная стилистическая выверенность этой книги ставит ее в ряд большой литературы, при том что жанр ее определить непросто.

Рисованный роман? Путеводитель по времени?

Пока Трезорки и Николки первых страниц не подозревают о том, что ждет их на следующих, в доме снует прислуга и топится печь, перчатки Елены Николаевны соседствуют со шляпой Марии Николаевны и с пенсне Ильи Степановича, мы, как читатели булгаковской «Белой гвардии», невольно переносимся туда, приникаем к этому уюту и спешим согреться, хотя нам уже печально известно, что будет с нами (история-то про нас) на следующих страницах.

Визуальное решение книги — огромные развороты-разрезы внутренней жизни квартиры — это прежде всего эффект присутствия. Документально подробные, тщательные и при этом живые, в чем-то почти детские по манере (повествователь же — ребенок, и все дано его глазами), эти исторические, сменяющие друг друга в разные годы срезы жизни одной квартиры и населяющих ее персонажей сразу помещают читателя-зрителя внутрь. Такая манера изображения и повествование от первого лица не позволяют рассматривать происходящее с холодным любопытством энтомолога. Один только свет на стенах делает отстранение невозможным.

Сочетание наглядности хода времени и каждый раз нового детского взгляда на него с эффектом читательского погружения сообщает книге об истории одной интеллигентской московской квартиры огромный массовый потенциал отождествления читателя-зрителя если не напрямую с героями, то с окружающими их вещами и знаками эпохи. Что-то похожее проделывает в своих романах Улицкая, бережно воссоздавая персонажей и микромир своего узкого круга, который в итоге оказывается интересен массовому читателю и востребован им.

Как известно, герои больших романов начинают жить своей, отдельной от автора, жизнью. Говорит Аня Десницкая, художник и своего рода режиссер этого проекта:

«Для меня это были отчасти воспоминания о семейной истории, а отчасти — чуть-чуть игра в кукольный театр, где ты расставляешь персонажей по сцене. Удивительно, как персонажи зажили отдельной жизнью — наверное, так всегда происходит, но для меня это первый опыт. <…>

Мне кажется, что эта книга в итоге — повод для разговора с ребенком. У меня был летом с ней связан очень интересный опыт: я сидела и рисовала иллюстрацию про 70-е годы, а рядом сидел мой восьмилетний племянник и задавал вопросы про то, что я рисую. О чем мы только не поговорили! И о демонстрации 1968 года, и о “голосах”, и о самиздате, и об эмиграции. Это был именно разговор, который вытекал из нарисованного: а это что такое? а как? а почему? При этом мы оставляем пространство для читателя: совсем не обязательно рассказывать об этом — мне кажется, читатели могут зацепиться за что-то совсем другое, например: а у нас тоже был такой сервант! А у бабушки был такой портфель! И, мне кажется, это хорошо — что, возможно, книга заставит людей рассказывать свои семейные истории — может, и те, которые никто никогда не рассказывал».

В одной из главных сцен фильма Кесьлёвского «Двойная жизнь Вероники» героиня, наконец встретившая незнакомца, которого так долго искала, не зная, с чего начать этот главный разговор, вытряхивает содержимое своей сумочки на кровать, а затем берет предмет за предметом и рассказывает про каждый из них. Нечто похожее делают и авторы «Истории старой квартиры». Вместо масштабных полотен они начинают с подробного перечисления картонок, крышечек от кефира, примусов и елочных игрушек, и из этого рождается масштабное полотно не только жизни одной семьи, но и двадцатого века огромной страны.

«Я надеюсь, что эта книга поможет родителям и детям говорить друг с другом об истории семьи, а еще для меня это был повод подумать о том, зачем мы рассказываем детям и что. <...> Мы очень старались достоверно воспроизвести повседневность, и тут большое спасибо Историчке, которая стала для меня прямо вторым домом, разным научным трудам, воспоминаниям, консультантам и так далее. Все ошибки исключительно наши, увы, без них не обходится, но, мне кажется, дух времени нам удалось передать.

То, что история происходит не где-то там, а с тобой и твоей семьей прямо у тебя в квартире, — это, мне кажется, основная мысль книги. <...> Для нас по возможности точное воспроизведение прошлого — и в рисунке, и в слове — было с самого начала задачей, которая, с одной стороны, невыполнима, с другой стороны — главная. Поэтому в какой-то момент мы пришли к идее художественных кусочков с рассказчиком-ребенком. Никто не лжет так, как очевидец, недаром историки не любят мемуаристов. Тут мы использовали прием ненадежного рассказчика, потому что ребенок замечает больше, чем взрослые, но не все ему понятно, а чаще всего взрослые стараются что-то от него спрятать. Ребенок легко поддается влиянию пропаганды, это тоже для нас было важно, что взгляд во многом не критический...» (Александра Литвина, автор).

Отдельно хочется сказать про выбор имен (и тут тоже на ум приходят вершины: набоковский список одноклассников Лолиты) и точность реплик:

«— Никифоровна пошла открывать и только громко охнула, а из прихожей прямо в гостиную — в бурках, в шинели — вошёл папа! (1914)

— Николка всё кашляет, третий день у него жар. Мама побежала на Самотёку, позвать врача — извозчика не нашла, трамваи не ходят. Пришёл доктор Игнатов, старый папин товарищ. Покачал головой: “Пневмония. Но рекомендовать нашу больницу вам не могу — хаос и неразбериха. В палатах — сыпняк. А у сиделок каждый день, изволите ли видеть, то собрания, то митинги”. (1919)

— Ну и буза была сегодня! Пошёл я на кухню, посмотреть, нет ли чего пошамать. А мамка там бельё стирала, заругалась: “Чего без дела шляешься? Садись с Тонькой задачки решать!” Только тут мадам комиссарша на кухню выплыла и давай на докторшу, Ленниколавну, орать: мол, та её новёшенькие шёлковые чулки своим примусом сожгла. А не вешай свои чулки над чужими примусами! (1927)

— по коридору прошло сразу несколько пар сапог. Нет, всётаки не телеграмма. Наверно, товарищи по работе? Федя плакал всё громче, наконец тётя Маруся взяла его на руки, и он затих. За стеной, у Орликов, чтото упало и разбилось. А потом я уснула. Утро было самое обычное, но все почемуто притихли. За завтраком я не доела кашу, но мама мне ничего не сказала. Дедушка с папой не стали спорить, кто первым будет читать газету. (1937)»

Годы идут. Цифры меняются местами. Вот уже детский дневник 1973-го:

«На свадьбу половина их курса пришла, и вся Танина родня приехала из посёлка Безбожник. Стол расставили через две комнаты, табуретки с кухни принесли, у соседей стулья и тарелки выпросили. С одного края стола гармонист наяривает, с другого — Элвис Пресли “на костях”! А дядя Фридрих со своими друзьями пошёл покурить на лестницу. И я за ними потихоньку, ведь если заметят — прогонят: “Не для твоих ушей”. Фридрих пока у нас живёт, потому что хочет уехать. Насовсем. За границу. А его не выпускают. Только об этом говорить нельзя. И про то, что он на машинке под копирку печатает, тоже нельзя...»

На полях рисунки: машинка «Эрика», тарелка плова, пластиковые пупсы, портреты Сахарова и Солженицына, билеты на Таганку, пылесос «Сатурн» и «17 мгновений весны» по телевизору.

А в давно уже коммунальной квартире жизнь идет дальше своим чередом. Гена и Таня вернулись из Юрмалы, сосед отдыхает после ночной смены, а Гуля и Равиль прыгают по кроватям...

«Это беспрецедентный “замах” на аудиторию и на смыслы: рассказать историю России за последние сто лет так, чтобы она была понятна взрослым и детям, не искажена, не переписана “под власть”, максимально нейтрально — а только так и можно говорить об истории — и в то же время по-человечески трогательно. Это — история глазами детей, которые еще маленькие и могут быть только ее свидетелями, а часто становятся основными ее жертвами, но наивность и отсутствие страха (по незнанию) помогают им выживать и сохранять веру в лучшее там, где взрослые ломаются. Это — отличный пример того, как правдиво и последовательно рассказывать детям, которые должны готовиться стать создателями, вершителями истории, о прошлом — тактично, доказательно, так, чтобы они обязательно поняли, что абсолютной правды в истории нет, но есть закон и наивысшая ценность, которая должна оставаться мерилом всех поступков, — жизнь и достоинство человека» (Ирина Балахонова, главный редактор издательства «Самокат»).

Сегодня запрос на историческую достоверность предельно обострен. Но это должна быть правда с именами и лицами. Недаром именно сейчас мы — свидетели невероятной истории Дениса Карагодина, чьими усилиями ахматовское «хотелось бы всех поименно назвать» вдруг получает иное звучание. Это не только «Возвращение имен», где посмертно кухарка соседствует с маршалом. Это имена и тех, чьими руками это соседство было обеспечено. Государство впервые оказывается не неодушевленной машиной, а людьми, сделавшими невозможное с другими людьми. Сам лексический набор, описывающий это, устарел: слово «репрессии» уже ничего не значит, тогда как список имен как факт и жанр значит очень много.

Много лет назад, когда наша семья переехала в старую квартиру на Большой Садовой, наши родители затеяли ремонт и стали отдирать старые обои. Под ними вскоре обнаружились газеты, которыми была обклеена вся комната, со сводками с фронтов Первой мировой. (Дом как раз и был 1914 года постройки.) Это мучительное и в то же время захватывающее чувство ощущения себя современником по мере отдирания накрепко склеенных годами замалчивания, манипуляций и просто забвения слоев исторической памяти и есть главный внутренний двигатель этой книги. «История старой квартиры», я уверена, — важное событие не только ярмарки non/fiction. Этой детской книге обещано большое будущее.

А если так, то, может быть, и ее читателям?

Александра Литвина, Анна Десницкая. История старой квартиры. — М.: Самокат, 2017. 56 с., илл. 

Понравился материал? Помоги сайту!