Рай медленной дружбы

С Алешей Парщиковым мы познакомились в 1977 году и сразу подружились. Вместе были зачинщиками и участниками первых вечеров новой поэзии: в 1980 году, когда в переполненном зале ЦДРИ поочередно читали стихи метареалисты и поэты группы «Московское время»; в 1983 году (8 июня), когда в том же ЦДРИ состоялся первый в СССР за многие десятилетия открытый диспут двух эстетических платформ — метареалистов и концептуалистов. Дружба продолжалась и тогда, когда мы оба оказались на Западе: встречались у него в Сан-Франциско, у меня в Вашингтоне, потом у него в Кельне, а также в Москве и в Нью-Йорке; вместе путешествовали по Голландии. Это была медленная дружба, без торопливых совместных дел, без разрывов и примирений, с неизменным интересом друг к другу... Как писал мне Алеша (письмо 13), «думаю через тебя», и это было взаимно ^[1]. Медленная дружба — как медленное чтение по отношению к быстрому: без попыток поскорее дорваться до сути, с удовольствием от самого процесса и с уверенным чувством, что у нас в запасе вечность. Вечность оборвалась 3 апреля 2009 года.

Тогда мое потрясение выразилось в большой статье об Алеше, где смешаны воспоминания и размышления, биография и поэтика («Поэт древа жизни» ^[2]). И потом я неоднократно обращался к его наследию ^[3]. В частности, предложил отмечать 24 мая, общий день рождения Иосифа Бродского и Алексея Парщикова, как День новой поэзии, праздник обновления ее языка, усложненного, многомерного поэтического мировидения ^[4].

Письма Парщикова замечательны не только как свидетельства жизни и творчества большого поэта. Если не считать перечислительных пассажей, где Алеша делится фактами и списками читаемых книг, это превосходная «проза поэта», вполне достойная встать в жанровый ряд эссеистической прозы О. Мандельштама и Б. Пастернака. Эти письма поражают блеском историко-культурного мышления, обращенного в данном случае не на прошлое, а на настоящее — художественную жизнь и литературно-общественный быт Москвы и русского зарубежья 1990-х— 2000-х годов. Это ассоциативно богатая, политически проницательная, саркастическая и вместе с тем лирически насыщенная, атмосферическая проза, отрывки которой могли бы войти в самое строго отобранное «Избранное» Парщикова.

Нижеследующие письма и фотографии сохранились в моем архиве. Они печатаются с небольшими сокращениями, которые отмечены прямыми скобками. Косыми скобками отмечены трудночитаемые места. Библиографические указания и ссылки в письмах А. Парщикова, а также тексты его английских писем (снабженные переводом) приводятся без исправлений, в транскрипции автора. Филологически выверенное издание архива Парщикова — дело будущего.

Михаил Эпштейн

20 мая 2019 года

1.

Парщиков — Эпштейну

1994 год

Parshchikov Alexei & Martina

∗∗∗∗∗∗∗∗∗∗∗LA, CA 90034

tel. (310) ∗∗∗ ∗∗ ∗∗

Дорогие Миша, Леля,

Как Магистр Стекловидцев, приветствую вас. В сб. «Фигуры интуиции» у меня есть стихотворение «Стеклянные башни», где в основном я пытаюсь разглядеть мир через неразгаданный эффект мимикрии. Некоторые виды животных и насекомых отважно всем телом пересекают границы косной материи и перенимают вид участка пространства, на котором находятся. Как твари перерабатывают заемную световую энергию выбранного места и становятся транспарантами — непонятно. Но они явно становятся частью алхимического процесса зрительного надувательства зевак.

Мы прибыли в Калифорнию. Здесь удобная библиотека и неудобное транспортное сообщение, но в целом мы почти устроены, если учесть отсутствие моей рабочей занятости.

Мартина посещает университет и хочет продолжать свои студии у [Вячеслава Всеволодовича] Иванова. Он опубликовал в Elementa 4 ее статью о барокко, постмодернизме и В. Сосноре, после чего Мартина навечно, кажется, закрыла книги испытуемого автора и теперь интересуется влиянием научных моделей времени на литературу, так что ее тянут то биология в сочетании с мандельштамовскими доктринами, то алхимические мифы, то чудесная книга Stephen W. Hawking — From the Big Bang to black holes, наверное потому, что, как она уверяет, из страха пишут более о начале вселенной, чем об Апокалипсисе. Книгу С. Вайнберга «Первые три минуты» собираемся читать и E. Hubble The realm of the nebulae; приятно было узнать об их существовании из «Комментариев» (домашняя газета прямо-таки) ^[5]. Уже вышло три номера этого альманаха, который составляют Драгомощенко, Давыдов, Ольга Абрамович. Вообще-то советую библиотеке Университета ^[6].

Я веду утомительно трезвый образ жизни и занимаюсь всем помалу. Опубликовал очерк об изобретателе эсперанто, великом неудачнике Людвиге Заменгофе, и собираюсь переделывать его в оперное либретто, если «Кронос квартет» или другие близкие мне группы тонкой музыки разделят мой замысел. См. 24 Chasa, Ludvig Zamengof, 3.06.94. prilozhenie p. 13, Tel Aviv. Вышла в провинции большая публикация Левы Беринского в моих переводах, Lev Berinsky, Vozvraschaus k sticham, Alef #1. (5) 1, 1991, Donetsk. (tr. from Idish), И. Бродский ее расхвалил, Лева в восторге, приезжал еще к нам в Базель, махал немецким журналом Neue literatur 1994/2, Bukarest/Offenbach, Requiem der Erinnerungen (uebers. M. Huеgli in German). Там Ерема, и Драгомощенко, и Ваня, и я, и Пригов ^[7]. Редактор Герхард Чейка пытается отвлечь немецкие интересы от концептуализма в пользу более сложных образцов... Появилась британская антология Contemporary Russian Poetry. A bilingual anthology. Selected with an Introduction, Translations, and Notes by Gerald S. Smith.Bloomington &Indianapolis (Indiana University Press, 1993), там и я переведен. Выскочило длинное интервью о Бродском, где о лауреате всего несколько слов, в книге Absolute Tranquility in the Face of Absolute Tragedy, in: Brodsky through the Eyes of His Contemporaries, 1992, ed. Dr.Valentina Polukhina,New York (St. Martin's Press), p. 261.

Майкл Палмер, поэма SUN, выскочила в «Дружбе Народов» #1, 1994. К пятнадцати страничкам текста добавлено более 60 сносок, в организации которых мне помогала Мартина. Одной из моих задач было показать русским постмодернизм в виде окончательной его победы.

Вообще публикации появляются и на французском, и в израильском «Зеркале» вышел «Термен», по-русски, (одновременно и в «Комментариях» #3), а в Штатах моя книга по-английски CUSO4, что по-нашему значит «Медный купорос» (Blue Vitriol, AVEC Press, 1994). Книга не кирпичная, я вышлю, как только дойдет весь тираж. Андрей Плахов нам летом в Базеле показывал роскошный выпуск «Артографа», в то время как старая пресса рассуждает полуязыком Архангельского + [Аллы] Марченко, хорошо ли «устроился» Битов, а какие-то мудаки в «Новом мире» называют Кушнера Блоком и хвалятся, что книгу Пригова не купили за ненадобностью, — обхохочешься, сильна медиократия (мой термин).

Я бы с удовольствием вел бы Creative writing в университете квотер — другой. Мой стенфордский диплом МА и публикации по-английски плюс англ. переводная книга в принципе позволяют мне ориентироваться на такую позицию. Об этом сначала шел разговор с Эндрю Вахтелем, но, пока я был в Швейцарии, дело заглохло. Но и просто русский язык я бы преподавал — в Стэнфорде мне это было в удовольствие, а еще лучше бы писателем в резиденции. Если бы я мог оказаться полезным в любой из указанных областей твоему университету, я был бы рад. Это к слову.

Чем ты занимаешься в университете? Над какой темой работаешь, и не теряются ли русские связи? Кажется, в декабре будет проводиться МЛА в Лос-Анджелесе, тогда милости просим в наш дом. Хотелось бы и ваш поглядеть — что за покупка. «Новые» русские тут покупают виллы, рестораны, Москва разбогатела, а книгу выпустить, по словам Вани Жданова, так же сложно, как и 10 лет тому назад. Однако, некоторые не печатанные ранее поэты выпустили такое количество «авангарда», что те, кто писали оригинально, сами собой выродились. Помню, черносотенцы все бубнили, что ежели всех напечатать, все сразу видать станет аж до Карпат: сермяжная правда.

Привет детворе, ждем проявлений,

Алеша, Мартина (заочно)

2.

Парщиков — Эпштейну

1996 год

Привет, Миша, Леля и все,

Простите, что я исчез, но много было передвижений по Глобусу и обязательной работы, — как акула, я не мог остановиться и написать. Но внутренний диалог существует, поэтому с места в карьер скажу пару слов о своем бытье.

Сперва из LA я приехал в Россию по делам, прежде всего помогать предкам вязать узлы и выезжать в Германию, где они получили неожиданно постоянное жительство, теперь станут — немцы. Несмотря на свои научные звания, они в посткоммунизме финансово не выдерживали в пенсионном режиме. И я документально последовал за ними: резон был в том, что для моей швейцарской жены (уже бывшей) разгерметизируется немецкий мир. Швейцария не входит в Евросоюз, и бедные гельветы не могут работать запросто в других странах, а Мартина писала на немецком и хотела, как тогда утверждала, участия в литературной жизни своего лингвистического континуума, выражаясь заковыристо, а мне безразлично было, какая у меня резиденция, лишь бы не одна московская. Вот, простой русский парень собирался помогать горной деревенской швейцарской фройлин поиметь единый политический статус с Гёте, а не только производить сыр, пистолеты, часы и авиадвигатели с шоколадом.

Чудесная родительская квартира на Белорусской была загнана и деньги перенаправлены в Швейцарию; город в Германии — Кёльн; из всей семьи я остался один с московским гражданством, которое терять не собираюсь. Я снимаю отдельную квартирку, кабинет, келью Кёльна. Уверен, вы здесь побываете. Когда ко мне приезжают гости, я легко выдаю им ключи и ночую у предков в 20 мин. езды от меня.

Московское дикарство — павлиний хвост свинарника богатеньких Буратино, и медиократия так самодовольна, упоена и self-indulgent, что мне стыдно от грубости собственных социальных чувств. И если кто-то еще здесь ждал Бродского, то для еще одного судилища, с нетерпением двух киллеров из анекдота: «Слышь, — один наемник говорит другому, — наш-то уже на полтора часа опаздывает, я что-то волнуюсь, как бы с ним плохого не случилось». Вообще со здешней интеллигенцией расправились деньгами. Тайная служба безопасности праздновала наглядную победу: гремели выборы из военно-артистических блоков в госаппарат. Стукачи находятся в полном неведении о своем призвании и управляются дигитально. Но из мерзостей жизни меня затронуло только издание букваря, где каждой литере соответствует с посвистом сочиненная реклама банка, фирмы или напитка (Б — банк, Л — «Логоваз», К — «Кока-кола» и т.д.). Жаль святых Кирилла и Мефодия и незащищенную подкорку дошкольников. Сочинил это вероломство и распространил по школам поэт А. Лаврин, автор энциклопедии смертей «Хроника Харона», видимо, не удовлетворившей его, а ведь раньше трудился секретарем у Арс. Тарковского, реставрировал комоды красного дерева и умел стоять вверх ногами на одной руке, отжавшись от подлокотника кресла (сам он щуплый, с клюкой, если помнишь). А что, не забывай, что идет передел собственности, и по сравнению с подобными по истории, российские обстоятельства просто-таки бескровны.

Из немногих книг, которые я обнаружил в полупустой, ларьковой, «ризомной» Москве, могу назвать великолепное издание Валерия Подороги «Феноменология тела», Ad Marginem, 1995, Мих. Рыклина «Террорологики», того же издательства, Мих. Ямпольского «Демон и лабиринт», а в поэзии — книгу В. Кальпиди «Мерцание», Фонд Юрятин, 1995, Пермь. Подорога (читает лекции в РГУ) лучше всякой беллетристики, смесь феноменологии и натурфилософии при легком слоге. Да, еще упомяну монографию математика-тополога проф. А.Т. Фоменко «Критика традиционной хронологии античности и средневековья (какой сейчас век?)», его же — «Глобальная хронология», изданная два года назад в Штатах. Ход времени пересчитан астрономически, начиная с птоломеевского «Альмагеста», и на деле сокращен на одно тысячелетие. Исподволь я всегда мечтал, чтобы хронология была отделена от истории, и Фоменко слаб, где сам не понимает по своей гуманитарной инертности прелести такого дисциплинарного разночтения. Еще насоветую книгу ученицы Подороги Елены Петровской «Часть света», — единственная пока точная книга об американском типе восприятия своего хронотопа, о стране, чья философия (мировидение, точнее) как бы дышит воздухом еще до Платона и Аристотеля, — духом атомизма Демокрита и заклинаниями гераклитовских стихий.

Пермь, Челябинск, Свердловск-Екатеринбург — там сильная группа людей, понимающих в поэзии и любящих ее. Из них в Москву переехал только Вячеслав Курицын (происхождением из Свердловска), он сотрудничает с множеством «глянцевых» («Матадор», см., между прочим, № 4) и «белых» журналов и преподает постмодернистский период в РГУ (Соколова, Кальпиди, Левкина, Ерёменко, Жданова и меня). Вообще можно сказать, что и круг Ad Marginem, и Уральский треугольник копают в плане культурных типологий восприятия, иногда практически превращая свой анализ в вариант «медленного чтения», а иногда выходя на энергетическую привлекательность философских спекуляций, и последнее у них называется философствованием. Некоторые умудряются профессорствовать в нескольких университетах сразу и получают $300 отпускных.

Слависты как в личностном обороте, так и в идейном отсутствуют в Москве, и вообще к заграничным персонажам московские пиявки проявляют любопытство только если гости несут финансовую информацию, а если нету от них толка, то не церемонятся. Вот они как отдельный класс конвенциалов и сидят в архивах и долбят факт или сравнивают русские рестораны с чужеземными и выигрывают в этом гастрономическом диалоге, и здесь я обязательно на стороне славистов. Но попадаются среди русочев и шармантные pixy-stools.

Возвратившиеся эмигранты типа <…> А. Глезера кичатся незнанием своих стран-приютов и вызывают недоумение. Иногда они и говорят правду, но лучше б что-нибудь умное сказали.

В Москве бывший грузинский киноактер, сыгравший в свое время роль Бендера в «12 стульях», открыл ресторан «Золотой Остап», где время от времени устраивает праздники такого содержания: при входе выстраиваются негры в ливреях и белоснежный Боря Мессерер и хрустальная Белла в числе других гостей поднимаются по ступеням ко входу, и все смолкает. Из медвяного переулка материализуется военный оркестр и шествует мимо ресторана. За оркестром появляется старинный московский трамвай, пенсионеры напомнят, как он называется, кажется, «Аннушка», набитый статистами, изображающими героев великой драмы Ильфа и Петрова. Они привозят и вываливают на газон дюжину стульев венского стиля, купленные ресторанщиком по $1000 каждый. Хозяин объявляет, что в одном из стульев зашит бриллиант стоимостью $7000, и немедля развинчивается умонепостижимый аукцион — летят наличные по возрастающей, пока все стулья не окупаются в несколько раз, и начинается душераздирающая сцена потрошения седалищ розданными ножами. В результате этой нервной катастрофы найден и счастливый бриллиант и даже — в плане снисходительного подарка — одна дама обнаруживает тур в австрийские Альпы, где она отдохнет от семейной жизни, и машет путевкой перед лицом своего пучеглазого обмякшего супруга — супруга страховой индустрии. И — 500 гостей жрут до отвала. Вот картинка московского быта. Удивительно: нет ни андерграунда, ни авангарда, вообще никакого сопротивленчества, — для моей культурной традиции это неожиданный поворот.

Борис Мессерер выпустил баснословный альбом своих работ с изысканными снимками себя и людей универсума, собиравшимися в его знаменитой мастерской на Поварской в течение последних тридцати лет, — вполне антологическое издание. Мемуары Вяч. Иванова, антология Евтушенко (лучшее, что он писал), антология андерграунда, которую готовит Сапгир в том же издательстве, что и Евтушенко, Витковский заряжает вековой том перевода... А ведь в сущности они еще не старики...

Ситуация с публикациями книг проста. Вместе со всеми совдеповскими институтами разнесли и систему книгораспределения, именно этого жаль. А то бы мы были все миллионерами, что твой Гейтс, как бурчит Ваня Жданов. Действительно, если уж что-то куда-то вести, то лучше утюги, чем книжки. Переводчикам по нескольку раз задают переводить Конан-Дойля, т.к. беспроигрышно, — не Ригведа. И гигантская плотность книг в Москве, одинаковых, однако. Сначала кажется — много. Но через неделю видишь: десяток в год, остальное — перепечатки. Ужас однородного, насекомого, кучного.

Тебе сам Бог велел издаваться у Маргиналов (Ad Marginem), или в Иц-Гаранте, или в НЛО. Есть и другие, типа «Слово» или Ad-cad СПб, «Гнозис». Маргиналы, конечно, самое лучшее по репутации. Там хозяйничает Саша Иванов, хитрюга, по субботам собираются за банкой сухого с бананами спорщики из Ин-та философии, аспиранты Подороги, он сам, росянка настороженная, и журналисты из «Независимой» и какой-то еще газеты. Удивительно, но люди общаются запросто и неамбициозно, Саша всех мило знакомит, танцуют даже. Издательство специализируется на пост-структуралистском французском блоке, да и деньги получает от французского посольства на переводные издания. Дом. тел. Саши — ∗∗∗ ∗∗ ∗∗. Адрес редакции, он же магазин, ты можешь списать с тыльной стороны любой обложки издания. Естественно, они тебя хорошо знают. Я с хозяином в контактах улыбчивых и шапочных, — всегда подчеркивается, что, мол, при всех респектах, они другая епархия. Иное дело Иц-Гарант. Туда я тебя тыщу раз могу рекомендовать, да они тебя и так знают, правда, больше за имя, чем постранично, в этом есть некоторая специфика (читают подробно они только то, что издают), вытекающая из атмосферы, сейчас объясню: они вообще-то торчат на компьютерах. Сам Дима [Ицкович] был ходоком к Лотману. Да не только он, а когда Эстония лишилась Ю.М. и гостеприимства, молодые мозги, получившие страсть и навыки работы с археологией текста, нашли общую идею в понятии интернетского гипертекста, понятно. Редуцированный структурализм вышел в торговлю, в экономику культуры, Иц-Гарант издал слоистые «Лотмановские чтения» и завертел проект полного издания его в коллаборации с Болтом, Ивановым, Вроном и Осповатом. Вяч. Вс. Иванов был несколько месяцев назад в Кельне, нашел меня и мы с ним и со Светланой [Ивановой] проговорили целый день у Копелева, и через пару дней Иванов уже что-то собирал в Иц-Гаранте, конференцию, семинар ли и т.д.

Дима знает эту профессуру со времен своего бродяжничества по Штатам. Так вот, они не только книги издают, но разрабатывают множество программ с музыкантами и киношниками, с художниками, напр., АЕС (Арзамасова, Евзович, Святский), которые выпустили серию открыток «Мусульманский проект», а теперь открывают памятник из неоновых труб и лазеров в строящемся Берлине. Я никогда не мог со всеми перезнакомиться в этой клубящейся редакции, одновременно и квартире Ицковича с пятью окнами на Кремль; люди там бесконечно сменяют друг друга, шмыгают в компьютерные комнаты, подкуривают травку, о философии не спорят, хотя встречаются и такие. Там я видел парня, который с тобой в упряжке переписочного проекта для НЛО, Сергеем Кузнецовым зовут, настоящий сириец по виду, трогательный, сознает, что ему с тобой повезло.

Все хорошо, и всем нужны деньги и деньги. Ты не думай, что имеешь дело с издательствами в обычном смысле слова. Это практически — типографии с техническими приемными-отделами. Денег для них тебе надо просить под каким-нибудь видом у американского фонда или — заработать и отдать Гуттенбергу-Молоху. Звучит неприятно.

И даже если деньги есть, все равно — не из жлобства — надо привлекать по возможности фонд, социум городить, культурный ритуал.

Как в школьном сочинении пишу тебе об издателях. О, Русь — троечница, не Тройка. Раньше коммунистический комиссар поедом ел, а теперь новорусский мироед писателем брезгует. Смеешься, но так и есть. Можно найти покровителя, но прибыли уж точно не жди. Меньшинства образуют типы профсоюзов: гомосексуалы и лесбиянки, марафетчицы и строители, банкиры, составители мартирологов и списков дворянских собраний, секты — пестрота. Друзья еще существуют, выбившиеся в финансисты, — деньги доверенно отмывают, окучивая журналы. Так через <...> одноклассника получает Саша Давыдов на «Комментарии»; Салимоновский детский двор, кто не помер от алкоголя во время прохибиции, — банк мечет, а Володя [Салимон] ходит-просит на «Золотой век», и так время течет. Мне несколько раз деньги на издание предлагали: тормозит мерседес на улице, оттуда вываливается спортсмен с лампасами, бывший поэт из студии Ковальджи, и давай расспрашивать меня о жизни, но как-то я с ним не сошелся. Именно в плане выклянчивания денег надо физически быть в Москве, сидеть в засаде, ждать миллионера. Чудесно приехать в Москву с хорошим настроением, которое может быть продиктовано выходом книги и точной уверенностью в обратном отъезде. Чудесно быть мягким и доброжелательным, во всем замечать перемены именно к лучшему, обнимать любимую и радостно узнавать неповторимую старую пивную и brand-new рядом с ней, захлебываясь, говорить, что... напрасно, ведь если это, ну как его, зажигают, значит, это кому-нибудь нужно... как здорово написано, у нас бы так в жизни не решились, посмотри, ведь умно сказано, умно, умно... и т.д. Я прямо на цыпочках ходил вокруг этого развращенного, колонизированного чудовища под названием Москва, чтобы заглянуть ему в глаза, но нашел только пасть. Может, они и представляют из себя экипаж Колумба, но ты можешь в реальности представить моралитет этой матросни на второй месяц плаванья?

Ладно, я приведу более тонкую модель. У меня вышла статья в сборнике стихов Кальпиди в журнале — не пугайся названия — «Уральская новь», издание, напоминающее теперь рижский «Родник» по свойскости. Там есть такой отрывок: «Кальпиди говорит: “Закономерность и случайность — это транскрипции неких сочиненных нами пауз. Все действует через чудо”.

В этом глубоком коане, придуманном Кальпиди, последняя фраза звучит совсем необычно для московского артмира, от которого Виталий Кальпиди не зависим, но который где-то болтается на файле, и этот артмир описывается ситуацией из другого рода творческих представлений. Мы с Виталием, так долго не видевшиеся и оба давно не посещавшие Москвы, перемалывали с пристрастием, что случилось с теми художниками, чьи фигуры мы видели последний раз в начале 90-х на “линии отреза”, за которой наступила война на Кавказе и посткоммунистический быт. Оба мы отказывали Москве в сильных энергиях. Слабость города была для нас его новизной и удивляла.

В центральном детинце, в Москве т.е., обсуждаются массовые достоинства не культуры, а цивилизации. И хотя эти понятия неразрывны, они всё же разнятся по принципу удовлетворения от обоих видов деятельности. Прикосновение к культуре приносит удовольствие, если эта культура больше нас, если в ней есть избыточность для вопрошающего, если находим экономность при пользовании ею, если “Ты держишь меня, как изделье. И прячешь, как перстень в футляр”. Цивилизация тем утончённее и приятнее, чем легче обращение с орудиями и доступ к ним, чем они милее, тем выше мы оцениваем эмоционально их действие, наслаждаясь управлением, вождением. Любим пальчиковые батарейки, лёгкие кнопки, дигитальные панели, малые неопасные токи, дымчатые рассеянные тона излучателей и т. п., когда всё под рукой, а искусством представляется всякая напряжённость, требующая лишнего шага в сторону. В искусстве черта экономности воспринимается отстранённым взглядом как следствие виртуозности, как вторичный фактор для описания компаративистов, как оценка вкуса, точности и своевременности опыта, притёртости к инструменту, но не очертиголовости инициативы и завзятости артиста. Именно ценность инициативы, скомпрометированной в московской литературной и артистической среде, как когда-то футуризм, и ее остатки свелись к маргиналиям, неучтённым в Вавилоне, и к прорывам всё ещё неравнодушных к Москве провинций: децентрализация тянет одеяло на себя. Экономность в искусствах провинций ещё лежит в сакральной сфере мастерства, памяти о ремёслах, где действует спиритуальность передачи первородства и ученичества, потерянная в центрах, где все сами по себе и претензия качества стёрта по стилю эстетическим плюрализмом. В центрах — сложная референция рынка, но это специальная тема.

Кальпиди, кажется, на сегодня последний поэт попытки. Хронологически. И его опыт даёт повод ещё раз прикинуть московскую ситуацию и задать ей театрализованную эмблематику. Пока Кальпиди в “Мерцании” взвешивает духовные потенциалы Орфея и Гомера, размечтавшись в Челябинске, где на ржавых проволоках в затылок висят ещё на дворянских фасадах разрушающиеся кариатиды с оплеухой октябрьского листа по гипсовым харям, в Москве просчитывают уместность challeng'a в принципе, и приходят к выводу, что любая самостийность нежелательна.

С одной стороны общество грезит создать некую Перпетуум Мобиле, мифическую модель (Эхо), чья интенция к угасанию сдерживается за счёт подкормки бедной Мобиле исчезающе малыми величинами, воздухом минимума, чертами цивилизованности, включая омолаживание (экономия возраста), новациями, поданными в замедленности и плавности предпочтений и декадентских поз, чтобы всё-таки обеспечить энергетический перепад в машине, необходимый для её работы, поддержать щекотливую степень риска, выраженную оксюмороном tentative stability (Lyn Hejinian); а с другой стороны — всеми когтями агент современного искусства и хорошего вкуса поддерживает гомеостаз в художественных стилях, их гарантированность. Мне это было тем более странно, что Москва проигрывала на мировом артрынке. При этом и в помине не надо было даже нимфы Перпетуум Мобиле, этой эшеровской ксерокопировальной вампирши с бледнеющей краской, ведь достаточно и навязчивости самого проекта, на который энергии не напасёшься. Эхо требует избыточности, вложений, подкормки, поленьев в топку и т.п. Всё это слишком, и можно пойти по менее ухабистому пути.

Агент этот пытается явить искусство в свете стабильности, почти самовлюблённости ценностной шкалы, удержать традиционализм, почти доведённый до делириума патриота, нарциссирующего, абстинентного Ваньку/встаньку поставить и выверить, утверждая — остепенить. Эхо истаивает, исчезает, а кланяющийся Встанька остаётся и готов себя повторить. Ванька/встанька — воплощённая безотказность, преданность эгоизму, иначе скажем, — готовый Нарцисс для нашей композиции. “Всё примитивно, а надо ещё примитивней”, как писал Ерёменко.

Вибрирующая Эхо и закреплённая ось-Нарцисс — такова возможная пара для того фрагмента истощённой московской художественной культуры, который у нас в фокусе. И Нарцисс-Ванька/встанька (тенденция: экономность), и Эхо-Перпетуум Мобиле (тенденция: избыточность) равно замирают в неподвижности, но что для одного — победа, другому — поражение. Между микротоками этой эмблематической двойки я увидел Москву».

Ну вот, теперь уже много всякого сказано о Москве. Тебе я хочу сказать, что тамошняя программа — долгосрочная, климат в гуманитарной области стабилизировался на десятилетия.

Лотмана Иц-Гарант издаёт, понятно, на деньги американского фонда. С Димой можно говорить вполне ясно и просить его сделать калькуляцию согласно параметрам книги. Работают они без нервотрёпки и точно. Если хочешь, я могу переговорить с ним о тебе. Его Е-меля такой: ∗∗∗∗∗∗∗∗∗∗∗∗∗∗. С Сашей Ивановым тебе не надо стесняться, он представит тебе расклад как есть, но он в большей мере, чем Ицкович, будет интересоваться темой книги. Ещё идея — Коля Кононов в СПб заведует каким-то крупным издательством, тел. ∗∗∗ ∗∗ ∗∗ (прости, что так смутно, но можно узнать подробнее, хотя Питер не советую априорно, больно замкнут, а его флотская «открытость» — симуляция). Фонд Юрятин в Перми издаёт серию «Русское зарубежье», в смысле, современников. К Фонду подключён Дж. Яначек, небезызвестный тебе. А руководит делом проф. твоих лет, пишущий книгу о современной поэзии и выпускающий сейчас «Избранное» Вани Жданова Владимир Абашев и его жена Марина. Адрес: ∗∗∗∗∗∗, Пермь, ул. ∗∗∗∗, ∗∗, кв. ∗∗; тел. ∗∗∗ ∗∗ ∗∗. Фонд — не значит, что у них есть деньги, а значит, что туда надо их вкладывать. Хотя в их случае, насколько я знаю, раз на раз не приходится, Урал богат немерено.

Ох, длиннющее письмо. Скажи, что такое Интелнет, который ты изобрёл. Или только слухи невесть откуда?

Я напишу о поэзии и ощущениях Германии, просто не всё в один заход. Скучаю невероятно по общению с тобой. Вена, считай, что рядом. Туда завтра на полгода отправляется Гройс и бодро кланялся. О нём будет отдельная страничка. На неделе пойду в библиотеку читать твои журналы, что найду.

Обнимаю тебя. Алеша Парщиков

14.10.96, Кёльн

3.

Парщиков — Эпштейну

31 декабря 2003 года

Dear Misha,

Happy New Year!

I wish you peace in mind an all the projects to be developed in the best way.

Have you read Aristov's articles about an idem√form? Quite interesting.

I've seen Kuritzin recently in Cologne with his new book issued under the pseudonym Andrey Turgenev. Sometimes staggering, lyrical writing and unusual mythologically.

We suppose to go to Paris for the Orthodox Christmas. Katja has never been in this city.

Moscow trip is mapped on the end of March. There should my book come out in Moscow Manezh Exhibition Hall project (150 pages of poems and 50 illustrations by Igor Ganikovsky).

Ganikovsky has his personal show in Copenhagen in the mid of January, and Dybsky will have the same in Bonn Museum of Contemporary art. So those guys are doing well.

Katja is on her way to be turned in German. Actually she has a progress in he physical state as well. We have been in Brussels recently and she demonstrated good results in walking. In spite of that her disease is still palpable when she undertakes long trips.

What's up? I'd like to know whether you suppose to be in Moscow coming summer.

My cheers to all in your family.

ПЕРЕВОД:

Дорогой Миша,

С Новым годом!

Желаю тебе душевного покоя, и пусть все твои начинания реализовываются как можно удачнее.

Ты прочел статьи Володи Аристова об idem form? Довольно интересно.

Я недавно видел Курицына в Кельне и его новую книгу, изданную под псевдонимом Андрей Тургенев. Это лирическое манера письма, непривычно мифологическая, но неровная.

Мы собираемся поехать в Париж на православное Рождество. Катя никогда там не была.

Московская поездка намечена на конец марта. Там должна выйти моя книга в проекте выставочного зала Манеж (150 страниц стихов и 50 иллюстраций Игоря Ганиковского).

У Ганиковского будет персональная выставка в Копенгагене в середине января, а у Дыбского — в Боннском музее современного искусства. Так что парни явно преуспевают.

Катя собирается всерьез заняться немецким языком. К тому же, у нее явное улучшение и физического состояния. Мы недавно были в Брюсселе, и она уже очень неплохо ходила, несмотря на болезнь, которая дает себя знать во время длительных перемещений.

Что у тебя происходит? Сообщи, предполагаешь ли ты приехать летом в Москву.

Приветы всему твоему семейству!

Обнимаю ≈≈ Alyosha

4.

Эпштейн — Парщикову

31 декабря 2003 года

Дорогой Алеша,

ужасно рад твоей весточке, да и содержанию новостей.

Что Катя почти поправилась. Что выходит книга, да еще в таком художественном исполнении! Замечательно!

У меня вышел «Проективный философский словарь» в Питере, «Алетейя», 500+ стр. 11 авторов, 165 статей, включая 90 моих + предисловие. Много работаю, ничего не успеваю, отстаю от себя.

Насчет Москвы еще не знаю, если и буду, то летом. Хотя погода там испортилась окончательно, опять заморозки, и, боюсь, надолго.

Крепко обнимаю, желаю здоровья, с-частья (как понятия взаимного), творческих радостей и никем еще не сказанных слов.

5.

Парщиков — Эпштейну

May 28. 04

Dear Misha,

I've bumped occasionally in an article written by S. Belkovky. I knew this guy since the middle of 90s: he was a sponsor of a magazine supposed to be published under the title «The Esthete». The magazine survived only its first issue, then collapsed. Tanya Shcherbina was a chief editor and the first lady of the enterprise.

The fate of Belkovky was veiled for a long time. And recently he has surfaced. Anyway it is worthwhile to read.

I'll take my flight to Moscow at Wednesday and spend there only 5 days. But I hope I'll chase you in July.

Your Alyosha

ПЕРЕВОД:

28 мая 2004 года

Дорогой Миша,

Я иногда наталкиваюсь на статьи, написанные С. Белковским. Я его знаю с середины 90-х: он был спонсором журнала, который предполагали издавать под названием «Эстет». Вышел только первый номер журнала, а затем он приказал долго жить. Таня Щербина была главным редактором и первой леди этого предприятия.

Довольно долго судьба Белковского была мне неизвестна, но недавно он снова появился на горизонте. Так или иначе — стоит читать.

Лечу в Москву в среду, но проведу там всего пять дней. Но надеюсь, настигну тебя в июле.

Твой Алеша

6.

Парщиков — Эпштейну

22 апреля 2004 года

Dear Misha,

The Alternative day I decided to spend in musing around the forks of evolution and lost links. What sort of options we had and were we from?

Yesterday I've been in a local zoo and contemplated a few apes. Together with Slava Kuritzin, meanwhile. The animals were aggressive, lugubrious, ugly. I recalled my visit to an asylum for insane patients once inKiev: my father took me there while his meeting with colleagues from medical institute. It was first time I encountered with real unrestrained madness.

I believe the apes were descended from men, not in reverse. V.V. Ivanov once told they were result of a degradation of men after a nuclear war. There should be another myths. Gurdjiev regarded them as a transformation of a mankind after a crush of Atlantis... I heard about apocrypha in which apes were the former construction workers inBabylonTower. Imagine those builders. My visit to apes in the zoo has risen once more my old vulnerable conflict between similarity and image, therefore I plunged in seeking new literature sources about evolution.

Anyway I think that visiting places like a zoo is relevant at Alternative day.

I have congratulated many acquaintances with this Day and told them about your publication in Moscow newspaper.

Hope to read or hear from you about your own experience.

Your Alyosha

ПЕРЕВОД:

Дорогой Миша,

Альтернативный день (имеется в виду — День альтернативного сознания, который Михаил Эпштейн предложил отмечать 21 апреля, между днями рождения Гитлера и Ленина. — М.Э.) я решил провести, размышляя о распутьях эволюции и потерянных связях. Какие у нас были возможности и откуда мы?

Вчера я был в местном зоопарке, наблюдал за обезьянами. Вместе со Славой Курициным, между прочим. Животные были агрессивные, печальные и уродливые. Я вспомнил, как однажды в Киеве я ходил в лечебницу для душевнобольных: отец взял меня с собой, когда встречался там с коллегами по медицинскому институту. Я тогда впервые столкнулся с реальным подлинным безумием.

Я полагаю, что обезьяны произошли от человека, а не наоборот. Вяч. Вс. Иванов однажды сказал, что они являют собой результат человеческой деградации после ядерной катастрофы. Должен существовать и другой миф. Гурджиев считал, что так трансформировалось человечество после исчезновения Атлантиды... Я слышал об апокрифических книгах, в которых говорится, что обезьяны когда-то были строителями Вавилонской башни. Можно представить себе этих строителей. Мое посещение обезьянника в зоопарке снова всколыхнул мой старый, неразрешенный конфликт между подобием и изображением, поэтому я погрузился в поиск новых литературных источников об эволюции.

Так или иначе я думаю, что посещение таких мест, как зоопарк, уместно как раз в День альтернативного сознания.

Я поздравил многих знакомых с этим Днем и рассказал им о твоей публикации в московской газете ^[8].

Надеюсь, что ты расскажешь или напишешь о твоем собственном опыте.

Твой Алеша

7.

Парщиков — Эпштейну

1 apr. 2006

Misha,

Thanks! I hope Matvey will be your new reader. And, perhaps, a collaborator in producing new Russian words.

I'll write you more in details after a month, when the storm in my mind will settle down. Meanwhile I was quite concentrated on the current year. I'll write you soon.

It's hard to say how often I apply to you in different cases. Sometimes without any verbally articulated need.

Very yours — Alyosha

ПЕРЕВОД:

1 апреля 2006 года

Миша,

Спасибо! Я надеюсь, что Матвей будет твоим новым читателем. И, возможно, помощником в создании новых русских слов ^[9].

Я напишу тебе больше и подробнее через месяц, когда утихнет буря в моем сознании. Хотя в этом году я был достаточно сосредоточен. Я напишу тебе скоро.

Трудно сказать, как часто я обращаюсь к тебе в разных ситуациях. Иногда без любой ясно сформулированной вербальной потребности.

Очень твой — Алеша

8.

Парщиков — Эпштейну

26 декабря 2006 года

Дорогие Лёля и Миша,

С Новым Годом! И — самого, самого, самого лучшего!

У меня недавно вышли две книги: «Ангары», Наука, серия «Русский Гулливер» (это коллекция старого и нового, взамен сгоревшей в «Билингве» книги), и в изд. НЛО «Рай медленного огня» (где есть много ссылок на М. Эпштейна). Я пока не получил экземпляров. Если издания окажутся достойными, то пошлю, когда окажусь в Москве, т.е. весной.

Я болел всю осень, валялся в больнице и пережил обширную операцию (удалили воспалившуюся слюнную железу — продолжалось около 9 часов). Физиономия у меня пока что как на полотнах Пикассо кубистического периода — рот под ухом (почти не шучу). Mедицина меня надолго сковала и я выпал из текущей жизни — только недавно вернулся к полноценному чтению. Парaдоксально, но мой медицинский опыт оказался страшной новизной, о которой я не сразу способен рассказать.

Но, чтобы было веселей, пересылаю картинку, которую мне пришпилили мои киевские друзья.

Обнимаю, Алёша, Катя, Матвей

9.

Эпштейн — Парщикову

Декабрь 2007 года

Дорогой Алеша!

Поздравляю с книгами! Очень хотел бы их иметь. Какое замечательное название: «Рай медленного огня»!

Известие о твоем медицинском опыте повергло меня в шок. Отчего это произошло — воспаление?

Как Катя, как ее самочувствие? Как растет Матвей, какой виден характер?

Хотелось бы поговорить с тобой вживую, голосом. Можно ли с тобой созвониться?

[...]

С Новым годом! Нового счастья всем Вам! Здоровья, радостей и удач во всех замыслах!

Крепко обнимаю, с поклоном от Лели,

твой Миша

Мои новые публикации, с линками к текстам.

(В конце письма, как часть новогоднего поздравления, М. Эпштейн приводит стихотворение Джерарда Мэнли Хопкинса в переводе Григория Кружкова.)

Щеглы искрят, стрекозы мечут пламя

Щеглы искрят, стрекозы мечут пламя;
В ущелье — камня раздается крик;
Колокола хотят, чтоб за язык
Тянули их, зовя колоколами;

Всяк просит имени и роли в драме,
Красуясь напоказ и напрямик,
И, как разносчик или зеленщик,
Кричит: вот я! вот мой товар пред вами!

Но тот, на ком особый знак Творца,
Молчит; ему не нужно очевидца,
Чтоб быть собой; он ясен до конца:

Христос играет в нем и веселится.
И проступают вдруг черты Отца
Сквозь дни земные и людские лица.

10.

Парщиков — Эпштейну

22 июля 2007 года

Дорогой Миша,

Соскучился по нашему общению, однако год выдался тяжёлый — больница, потом излечивание, потом заботы с младенцем: я мало общался. Матвей прекрасен — он спокоен, находчив и улыбчив. Через неделю едет с Катей в Москву, а я улетаю вслед 20 сентября и пробуду месяц. Потом в конце октября возвращаемся в Кёльн. В Москву мне не хочется, там все «как у людей», а этого мало для искусств. Да, друзья, их хочется видеть.

Я читал в основном искусствоведческие книжки — Майкл Баксандал, Розалинд Краус, Климент Гринберг, Эрвин Панофски. Да, и много Клоссовски (и по-русски, и по-английски). Ещё Вирильо. По-русски, кажется, прочёл только М. Шишкина в этом году. Читать мне было нелегко первое время, а сейчас, когда я уже снова мотаюсь на велосипеде, вдруг обнаружился визуальный голод, хочется шляться по музеям. Из Москвы, куда я ещё не доехал, уже меня тянет на Сицилию, где мы были два раза и влюбились в климат и историю.

В Москве выходили книги — одна в НЛО, другая в серии «Русский Гулливер» (ты был свидетелем этого начинания у В. Месяца!). В «Гулливере» не много нового (хотя есть новые стихотворения). Если я получу книги в НЛО, вышлю тебе экземпляр. В НЛО стихотворений нет, одни записки.

О Пригове ты говорил начиная с ЦДРИ интереснее всех, расширительнее всех, не взваливая на него непосильных заданий, как делают сейчас, сравнивая Дмитрия Александровича зачем-то с Бродским. Было пару неглупых некрологов, но новых описаний не возникло. Не время ещё, может быть. Зато сказали много светлого, без лукавства в интонациях, о том, что он был благорасположен и справедлив — за что я и любил его.

Обозреватель радио «Свобода» (Б. Парамонов, есть такой?) сказал о нём почти то же, что писал ты (не сославшись на твои разработки). У меня, кстати, есть запись нашей беседы с Д. А. [Приговым] в Кёльне — я расспрашивал его о новой антропологии. Кажется, увлёк его. Запись не расшифрована, но осенью я её переведу на бумагу и в цифру.

Собираешься ли ты в Москву? Или уже побывал в России? У Миши Йосселя [Mikhail Iossel] в Питере ^[10]? Ты писал, что преподаёшь в другом университете. Интересно ли тебе?

Илья Кутик начал серию статей о переводчестве, и в частности, о метареализме. Первая вышла в The American Poetry Review. Он, правда, начал очень издалека свои ретроспективы и до наших времён пока не добрался.

Нравится ли в США юной жене твоего сына? Интересно, как сейчас воспринимают США те, кто моложе нас.

Обнимаю, твой Алеша

11.

Парщиков — Эпштейну

27 декабря 2007 года

Дорогой Миша + Лёля,

Поздравляем вас с открывающейся анфиладой праздников — почти три недели можно чувствовать вневременность.

Рождество мы празднуем как в Византии и в Европе, как люди вокруг нас. Январское Рождество тоже особый день, другой по настроению. С Рождеством!

Желаю праздников бурных с моментами умиротворения и благой причастности движению светил и частиц. И просто хорошей погоды.

В Москве мы просидели долго, месяца полтора этой осенью. Были хмурые хозяйственные дела, пришлось походить по конторам. Там — в Москве — феерически славно и можно протусоваться всю жизнь, не узнав, кто ты на самом деле. А вообще-то скучно, если не кривить душой. Непобедимая, изморная, самоумножающаяся тавтологичность во всём и везде. Конечно, при доброжелательном отношении видится много хорошего, чистого, но продержаться в этом забвении можно недолго. Да, какой-то запас единомыслия пополняется, это благо, это пляж, но на море — штиль и средства передвижения выпадают из виду. Хочется скорее за стол, в библиотеку, туда, где не исчезали науки. Политика там интересна, но она интересна отсюда, извне России, а там, в Москве я вспомнил о политике, только когда мне попалась прекрасная книга Гудкова, Дубина и Левады «Проблема элиты в сегодняшней России». Классное исследование!

Собственно новых русских книг не много.

Крестили Матвея в храме Митрофана Воронежского на Второй Хуторской. Это было возвышающее событие, я давно не слушал литургию, не ходил к причастию.

К нам приезжал Тимофей [Парщиков]. Он закончил ВГИК по операторскому делу, участвует в киносъёмках, фотографирует. Пока мама ^[11] ему помогает (он это осознаёт), он сидит в Москве, хотя с его французским гражданством мог бы выбрать себе место поинтенсивнее. Посмотрим, что у него будет получаться. Он ещё и режиссуру окончил, но, судя по всему, у него импульсный тип освоения, он озаряется образом и ситуацией, а это скорее черта для фотографического поведения — режиссура это долгосрочные состояния, фабрика, управление, контроль, менеджмент. Не просто «глаз», а «глаз да глаз». Фото Тима и Матвея я как раз и прислал вам. Братья, кажется, восприняли друг друга великолепно. Я счастлив, и они тоже.

А как ваши «молодые»? В США, в России? Я видел несколько возвращающихся. Например, Вотрин из Бельгии (книга в «Русском Гулливере»). Говорит, в Москве невероятное производство карьер. Да, это дикая производительность. В посткапитализме производство карьер — это важнее всего. Так же Ира, жена В. Месяца, стала топ-менеджером на крупнейшей стройке «Сити» комплекса — от переводчицы шагнула за полгода на реальные высоты «Башни федерации», говорит, что в США ей никогда бы такого не добиться, финансово прежде всего. Я не говорю о толпах «шакалящих» в Москве художников. Выглядят почти как на Западе. Тавтология.

Мне дали европаспорт (немецкое гражданство) и оставили российское. Теперь подданств — два, и я могу ездить по миру беспрепятственно.

Да, всё это вопросы…

Я чувствую себя хорошо, способность к чтению с экрана вернулась полностью. А я почти год читал буквально «сквозь слёзы». Всё равно, я предпочитаю живую книгу. Слышал, что у тебя, Миша, готовится книга в «Гулливере». Было бы замечательно ^[12].

Какие новости? Планы? Где что выходит (это всегдашний вопрос)? Как здоровье?

Обнимаю, целую,
Надеюсь на созвон в новом году.

Алеша + Катя

12.

Эпштейн — Парщикову

30 января 2008 года

Дорогой Алеша,

спасибо тебе огромное за книгу ^[13]! Я ее вчера получил и примерно уже половину прочитал, с большим интеллектуальным и языковым наслаждением. Замечательно, что твои, казалось бы, тематически разрозненные тексты сложились в цельную книгу, которая держится единством своего стиля и мирочувствия, своей метареальной поэтикой прозы. Вообще метареализм в прозе — это особстатья, еще не затронутая. Мне кажется, что даже через «чистых» прозаиков антитеза метареализма и концептуализма прослеживается, самым грубым и наглядным образом: Пелевин — Сорокин. А презентализм, мне кажется, это Игорь Шевелев, и, к сожалению, эта сердцевина как-то вне публичного фокуса, пока...

Но это в скобках. Мне трудно выделить отдельные куски, п.ч. слишком многое пришлось бы выделять (в частности, об аде и рае), но мне дорога протоплазма твоего стиля, который сам выбирает себе нужные темы и даже вправе становиться темой себя. Во всем этом моем восприятии есть, конечно, и оттенок ностальгии, но, хочется надеяться, здоровой, уплотняющей культурные слои, прожитые нами с 1970-х...

(Конец письма отсутствует.)

13.

Парщиков — Эпштейну

2008 год

Миша,

Мне дорого каждое твоё слово, потому что иногда я понимаю, что «думаю через тебя». Коммуникационные ли это возможности твоего мозга, не знаю. Возможно, наше общее время нам подарило свои подходы к взаимной ментальности, допуск к полям. Часто говорю Beatles не по отношению к четвёрке, а шире. Я знаю, ты не против этих горизонтов.

Конечно, мою книжку можно прочесть за день, да. Она проста (и немного эгоистична), и это первый подход, «робкий интерес». Там есть главы, написанные в те времена, когда я не думал, что западная информация будет доступной в России (кажется, это грустное положение дел возвращается). Я сто раз хотел писать о тебе больше, а потом решал, что я буду делать твой портрет, отдельно — о тебе, как Вазари, и так я замыслил будущее этого начинания. Я бы хотел, если продолжать дело, собирать заметки о близком круге, но только не выстраивать теоретические вертикали (что я, собственно, люблю у других, но не у себя).

Будущее презентализма ^[14], как ни смешно, но зависит от развитости нашего общества, от свободы. Пусть, пусть это говорит высокомерие во мне. Но я думаю, что и надежда. В конце концов, те, кто захочет видеть мир «ещё раз», не избегнут презенталистского опыта. Может быть, тут жив даже какой-то американский дух, (если б не доля смещающего византизма).

Ты, так понявший пьесу Иова ^[15], знаешь как Бог «показывает» мир и свою творческую силу вместо рефлексии на реактивные понятия моралистов, их моральные аргументы. Ни разу в его речи не встречаются, ты пишешь, нравственные понятия, употреблённые Иовом и его друзьями. Да, я обожаю и знаю наизусть (даже по-английски) строки из 38—40 глав этой драмы. И слова библейского Бога для меня очень важны, в них есть «теология единичного, теология вещей, теология творения» — об этом думает метареализм ^[16].

Почему нам всё же где-то не симпатичен Фауст? Из-за его нелепой любовной драмы? Мешковатый (или даже тренированный старик из центра здоровья), он всё как-то не попадает в любимчики, а только в «знаковые фигуры», в роль. Не значит, конечно, что он должен скалиться, как калифорнийский Терминатор, но с гётевским Фаустом как-то неуютно, недружно, в нём мало любви, тишины, а много сырости, шатания с опасной колбой с гомункулусом, какие-то навязчивые геологические, морские проекты, брызги моря и слюны. Он пародиен (если столкнуться с ним в Дорнахе у антропософов). Но пока он-то как раз и может всерьёз отнестись к вопросам Бога о челюстях крокодила, бегемота и распределении популяций онагров. Он одна из масок Иова, кажется. И пари Сатана там, у Гёте заключает…

Если можно, да, твой двухтомник (я не видел его) был бы замечательным и необходимым чтением для меня.

Обнимаю, привет твоим,

— Алёша

14.

Парщиков — Эпштейну

26 марта 2008 года

Миша, дорогой,

Я не дописал письма к тебе перед уходом на операцию, но пусть эти несколько начатых абзацев остаются неизменными below, а я теперь пишу снова спустя несколько дней после возвращения из университетской клиники (больше похожей на космический центр). Я сильно потрёпан, девятичасовая операция и дальнейшее пребывание где-то рядом с гравитационным полем изнурили меня, и теперь у меня зверский аппетит, и я не могу насытиться и выспаться. Человеческим голосом я смогу заговорить не раньше чем через 3—4 месяца, так что пишу SMS, немножко клюю на компьютере и для общения с окружающими использую магнитную pad, где всё стирается и можно размашисто малевать заново, фактически чуть-чуть отставая от скорости медленной речи. Период физического молчания меня не страшит — скорее приближает к опыту Григория Паламы, к преддверью исихастского молчания. Как раз повод почувствовать этот дух поглубже.

На четвёртый день я стал читать. Это был Panofsky «The meaning in the visual arts» (книга, которую я люблю перечитывать), а по-русски твой том «Из Америки» ^[17].

Я прошёл его полностью и сокрушался, что нельзя поделиться тотчас по мере чтения, когда нет смирения прочитать следующую фразу, потому что уже всё, как обманчиво кажется, содержится в текущем предложении. С таким подходом можно и наобум читать, конечно, но я читал дисциплинированно. В этом томе несколько слоёв. Радиоразмышления действуют как личные письма. Рефлексия на формы эссеистики как допуск в мастерскую, проекты — как выход в другое пространство, прогулка вокруг дома, проза это ещё один уровень и, наконец, эссе, где есть research. Это филигранные работы, драгоценные. И во всём этом томе постоянно пробивается поэзия как таковая — по допуску, по настроению или по естественности замысла. Лучшие эссе вообще приближаются к форме сонетов по поляризации аргументов и их синтезу.

Какие лучшие? Тут я не могу не быть только субъективным: сегодня — одни, завтра — другие. «О теоретической встрече З. Фрейда….», «Жуткое и странное», «Когда бы я сошёл с ума…», «Эссеистика как нулевая дисциплина», блистательная «Амероссия…», поучительная для всякого стилиста «Говорит ли философия по-русски?» Но позже мне захотелось перечитать с Библией в руках «И увидел, что это хорошо…», где ты пишешь: «То, что труд творения затем оценивается самим Творцом, свидетельствует о непредсказуемости его результата…»

Особняком — виртуозная повесть «Девушка с красной книгой». То ли из-за названия, то ли из-за работы с психологическим временем как-то далёко-далеко она перекликается с уже неразличимыми ассоциативно настроениями предмодернистской прозы: чуть не купринская, «дореволюционная», онирогенная история… Космическая по образности.

Когда я буду крепче сидеть в седле, я напишу тебе больше заметок о книге, и ещё прочитаю российскую половину.

Ты знаешь, что ушёл Гачев. В одном из некрологов (у Латынина) сказано, что Гачев погиб. Но я не знаю деталей. Нет сил листать интернет. [...] Я любил только его раннюю книгу «Содержательность форм».

Обнимаю тебя и благодарю. Читаю дальше. Катя тоже будет читать. Она проводила почти всё время со мной, хотя у неё ещё много немецких курсов (бегло говорит по-немецки). Со мной же весь медперсонал говорил только по-английски. Некоторые с очевидным удовольствием. Собственно, клиника международная.

Твой Алеша

15.

Парщиков — Эпштейну

Конец марта 2008 года

(Ранее начатое и незаконченное письмо, о котором Алеша упоминает в предыдущем письме. Между этими двумя письмами — операция.)

Двухтомник у меня, спасибо ^[18]. В госпитале я потому, что за последние две недели мне сделали три диагностические операции (с полным наркозом), чтобы понять, что за структура на голосовых связках. «Рыдает пёс, обезголосев», как там у Пастернака в «Мельницах». Это я. Голос сел, я пошёл к врачам, меня стали прокручивать по рутинным линиям (как было два года назад, когда у меня «взорвалась» слюнная железа). На следующей неделе консилиум решит, что надо и что не надо вырезать — архитектуру операции. Ну, ничего там угрожающего жизни нет, однако… И мои родители считают, что надо мне идти на операцию. Иду. Кстати, папа и мама страшно рады твоему двухтомнику, будут читать со мной.

Первое, что я открыл, это «Хроноцид». Я, конечно, знаю это размышление по «Знаку пробела» (эта книга у меня на полке ^[19]). Я считаю это эссе глубочайшим твоим высказыванием, никогда не получившим равновесия и всё время заставляющим перечитываться и перепроверять суть. Мерцающая смысловая фактура постоянно вибрирует, выбираясь из дуальности на каком-то именно твоём вираже, где тебе помогают уже не логические операции, а язык.

Спасибо за Полозкову, я не знал о ней ^[20]. Да, поинтенсивнее, чем бесформенный Кирилл Медведев (был такой, надутый и раздутый), но менее внезапная, чем Лена Фанайлова или Маша Степанова. Я упоминаю эти имена, потому что зависимость прочитывается, хотя в 21 год это, м.б., ещё не время стилевой ясности. Но по конфликтам это близко и к нормальному психологизированному реализму, продиктованному идиоматикой и действительностью. Митя Голынко, впрочем идиоматичнее (а помнишь, был Алексей Королёв? «Зеница ока»? Где он…). И передаёт переживания среднего менеджерского звена изобретательнее и безжалостней.

16.

Парщиков — Эпштейну

26 декабря 2008 года (последнее письмо)

Дорогие Миша и Лёля,

С праздниками! Их несколько, но я поздравляю «пучком». Потому что неизвестно, когда снова получу доступ к интернету. Я желаю лучшего, и чтоб это касалось и замыслов, и реализации, и текущей жизни. Книг, выступлений, путешествий, идей!

Я чуть приболел и торчу в Гамбурге — удивительно стройный скандинавский город и фантастический порт (напоминает ночной Манхэттен, но лежащий плашмя в Эльбе, столько бесконечных огней), а у меня — лечебная программа. Здесь ещё месяца два... Фактически без интернета (в госпитале его нет).

Готовлю немецкое издание в kookbooks (это почти здешний The New Directions), должно появиться в конце зимы, но... я их не тороплю, там есть ещё переводческая работа. Вообще в Берлине крутится любопытная американо-немецкая поэтическая компания (вокруг kookbooks, в частности).

В Москве в Stella Art Foundation и, соответственно, в клубе Кирилла [Ковальджи] уже на уровне вёрстки книга-альбом Дыбского и моя. У Жени там акварельные наброски к его вариациям на цикл Джотто (из церкви на Арене), а у меня стихи, есть и новые. Если некий «кризис» не обломает эту малину. Должно быть (!) красивое изделие, по словам Жени (он подбирал бумаги...), но кто знает как в последнюю минуту у них сложится — непредсказуемо. И в М-ву мне совсем не хочется.

Дыбский переезжает в Берлин, уже всё там нашёл и привел в порядок, в начале января окончательный переезд.

Мира в душе на праздники, всего вкусного и уводящего от действительности!

Целую — Алёша

Публикация Михаила Эпштейна

Презентация книги, куда вошли некоторые из опубликованных здесь писем, состоится 7 июня 2019 года в Москве, в Электротеатре Станиславский, в 19:00.

---

^[1] Свидетельства нашего общения можно найти и в книге: Алексей Парщиков. Кельнское время. — М., Новое литературное обозрение, 2019 (см. именной указатель).

^[2] Новое литературное обозрение, 2009, 98, с. 246—254.

^[3] Например, «Минус-корабль, минус-объекты, минус-миры. Михаил Эпштейн о поэзии Алексея Парщикова» (COLTA.RU, 3 апреля 2018 года).

^[4] Праздник новой поэзии. И. Бродский и А. Парщиков («Частный корреспондент», 25 мая 2015 года).

^[5] Журнал «Комментарии» издается с 1991 г. Главный редактор — Александр Давыдов. А. Парщиков был членом редколлегии и деятельным участником журнала.

^[6] Имеется в виду Эморийский университет (Emory), в котором преподает М. Эпштейн.

^[7] Ерема — поэт Александр Еременко. Ваня — поэт Иван Жданов.

^[8] 21 апреля — День альтернатив. Будьте иногда гениальными («Новая газета», 19 апреля 2004 года).

^[9] Речь идет об электронной рассылке М. Эпштейна «Дар слова. Проективный лексикон русского языка» (еженедельно с 2000 г.), в которой публиковались сочиненные автором и его читателями новые слова.

^[10] Речь идет о летней школе литературного мастерства, которая проводилась писателем Михаилом Иосселем в Петербурге в 2000-е годы для начинающих американских литераторов. М. Эпштейн преподавал в ней в 2005 и 2006 годах.

^[11] Первая жена Парщикова Ольга Свиблова, искусствовед, кинорежиссер-документалист, инициатор создания и директор Московского дома фотографии (ныне — Мультимедиа Арт Музей).

^[12] Книга М. Эпштейна не вышла в издательстве «Новый Гулливер». Впоследствии опубликована (Поэзия и сверхпоэзия: О многообразии творческих миров. — СПб., Азбука (серия «Культурный код»), 2016).

^[13] А. Парщиков. Рай медленного огня. — М.: Новое литературное обозрение, 2006.

^[14] Презентализм — «поэзия присутствия», «поэзия настоящего». Понятие, предложенное М. Эпштейном в 1983 году для характеристики поэзии А. Парщикова, И. Кутика. См. «Тезисы о метареализме и концептуализме».

^[15] См.: М. Эпштейн. Теология Книги Иова («Звезда», № 12, 2006 г., с. 191—199).

^[16] О связи поэзии А. Парщикова с Книгой Иова см.: М. Эпштейн, «Поэт древа жизни».

^[17] Михаил Эпштейн. Все эссе. В 2 тт. Т. 1. В России (1970—1980-е). Т. 2. Из Америки (1990—2000-е). — Екатеринбург: У-Фактория, 2005, 544 сс. + 704 сс.

^[18] Двухтомник «Все эссе» (см. предыдущее примечание).

^[19] М. Эпштейн. Знак пробела. О будущем гуманитарных наук. — М.: Новое литературное обозрение, 2004.

^[20] В предыдущем письме М. Эпштейн послал А. Парщикову ранние стихи Веры Полозковой.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!