«Реквием» Ахматовой в тамиздате. 56 писем

О том, как в 1963 г. был впервые издан «Реквием», через шесть лет в послесловии ко второму изданию рассказал сам издатель — профессор русской литературы в Беркли Глеб Струве ^[1]. Тогда — 50 лет назад — рассказать об этом более подробно вряд ли представлялось возможным. Мы публикуем 56 фрагментов из писем о первом издании «Реквиема» — 56 лет назад (на самом деле, таких писем, конечно, намного больше; под №56 публикуется свидетельство Лидии Чуковской о «встрече» автора с этим изданием в декабре 1963 г.). Некоторые из писем уже были полностью или частично воспроизведены другими исследователями (прежде всего, Романом Тименчиком), другие — печатаются впервые по оригиналам, найденным в архивах. Признавая субъективность выбора именно этих писем, мы надеемся тем не менее, что история «второго рождения», первой публикации и восприятия «Реквиема» на Западе представлена в них разносторонне и непредвзято (чем объясняется и сам выбор эпистолярного жанра). Письма расположены в хронологическом порядке и цитируются с сохранением авторской пунктуации и орфографии. Купюры сделаны там, где речь идет не о «Реквиеме», либо во избежание излишних повторов.

Эта публикация была бы невозможной без помощи Полины Барсковой, Анны Беспятых, Анны Нижник, Татьяны Поздняковой, Бориса Равдина, Романа Уткина и многих других. Особая благодарность Павлу Трибунскому, любезно предоставившему для ознакомления копии писем Глеба Струве к Геннадию Хомякову из фондов Дома русского зарубежья им. Солженицына (ДРЗ), архивистам Исследовательского центра Восточной Европы (Forschungsstelle Osteuropa) в Бремене, Кэрол Лиденхам (Carol Leadenham) за разрешение использовать материалы из архива Глеба Струве в Гуверовском институте (Hoover Institution Archives, © Stanford University) и Робин Фойер Миллер за поддержку проекта, посвященного ее родителям Кэтрин и Льюису Фойер. Публикация осуществлена при поддержке Городского нью-йоркского университета (CUNY Research Foundation) и Фонда Александра фон Гумбольдта (Alexander von Humboldt-Stiftung).

* * *

С середины 1930-х до конца 1962 г., «Реквием», как известно, жил лишь «устно», в памяти автора и ее ближайших друзей. Вспоминая «прекрасный и горестный» ритуал тех лет, Лидия Чуковская описывает атмосферу «застенка», которую «Реквием» создавал сам и результатом которой являлся:

Анна Андреевна, навещая меня, читала мне стихи из «Реквиема» тоже шепотом, а у себя в Фонтанном Доме не решалась даже на шепот; внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-нибудь светское: «хотите чаю?» или: «вы очень загорели», потом исписывала клочок быстрым почерком и протягивала мне. Я прочитывала стихи и, запомнив, молча возвращала их ей. «Нынче такая ранняя осень», — громко говорила Анна Андреевна и, чиркнув спичкой, сжигала бумагу над пепельницей ^[2].

17 ноября 1962 г. на страницах журнала «Новый мир» появился «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, «раскрепостивший» множество других рукописей о Гулаге и сталинском терроре, но фактически закрывший им дорогу к читателю на родине. На волне публикации этого произведения в официальной советской печати даже Ахматова, никогда прежде не решавшаяся предать текст «Реквиема» бумаге, теперь, по выражению Романа Тименчика, осмелилась не только его «рассекретить» ^[3], но и послать в тот же журнал, который напечатал Солженицына. «Раскрепощение» «Реквиема» произошло в декабре 1962 г. в московской квартире Ники Глен, литературного секретаря Ахматовой:

Самым важным для «ахматоведения» событием тех месяцев, что Анна Андреевна провела на Садово-Каретной, было, вероятно, «раскрепощение» «Реквиема». К сожалению, я ничего тогда не записала и помню все только в самом общем виде: и что Анна Андреевна очень волновалась, и что я, переписывая эти великие стихи на машинке, понимала значительность происходящего — ведь полный «Реквием» впервые из памяти (его знали наизусть Ахматова и несколько ее ближайших друзей) переходил на бумагу. И в те же дни (вероятно, это был декабрь 62-го) Анна Андреевна сама захотела прочесть «Реквием» на магнитофон. Помню еще, как обсуждалось, предлагать ли «Реквием» для публикации (речь шла о «Новом мире») ^[4].

Более точную дату можно восстановить по дневнику Юлиана Оксмана — литературоведа, бывшего узника Колымы, сыгравшего ключевую роль в передаче «Реквиема» на Запад. 9 декабря 1962 г. Оксман записал, что накануне навещал Ахматову у Ники Глен (где застал Чуковскую и Эмму Герштейн):

Разговор начался с предложения Анны Андреевны посмотреть впервые объединенный в законченный цикл знаменитый «Реквием». Он впервые только вчера и переписан на машинке, снабженный двумя предисловиями — прозаическим и стихотворным. <…> Но самое странное — это желание А. А. напечатать «Реквием» полностью в новом сборнике ее стихотворений. С большим трудом я убедил А. А., что стихи эти не могут быть еще напечатаны... Их пафос перехлестывает проблематику борьбы с культом, протест поднимается до таких высот, которые никто и никогда не позволит захватить именно ей. Я убедил ее даже не показывать редакторам, которые могут погубить всю книгу, если представят рапорт о «Реквиеме» высшему начальству. Она защищалась долго, утверждая, что повесть Солженицына и стихи Бориса Слуцкого о Сталине гораздо сильнее разят сталинскую Россию, чем ее «Реквием» ^[5].

Интуиция не подвела Оксмана: «Реквием» был действительно исключен и из сборника «Бег времени» (1965), который уже тогда обсуждался, но вышел лишь через три года, и отклонен редактором «Нового мира» Александром Твардовским ^[6]. Но если «Реквием» попал к Твардовскому вскоре после публикации Солженицына, то повесть Чуковской «Софья Петровна» — одновременно с «Иваном Денисовичем». «Твардовскому мужика подавай», — записала Чуковская разговор с Ахматовой 29 декабря 1962 г., — «а “Софья Петровна” горожанка, полуинтеллигентка. Ему это неинтересно. Его интересует деревня. — “Реквием” тоже не деревня, — сказала Анна Андреевна» ^[7]. Отвергнутый в «Новом мире», «Реквием» стал циркулировать в самиздате — к концу года уже в количестве «тысяч» копий ^[8].

В послесловии ко второму изданию «Реквиема» Глеб Струве признался, что впервые услышал о нем в конце 1962 г. «от одного моего знакомого (иностранца), который с А. А. встречался и которому она эту вещь читала» ^[9]. Машинопись «Реквиема» попала в Калифорнию весной 1963 г., с пометой «о том, что в январе <...> рукопись стихов была передана в Новый Мир и журналом отвергнута. Вероятно, после этого “Реквием” и стал ходить по рукам» ^[10]. Тайным знакомым Струве был Мартин Малиа — ученик Исайи Берлина, профессор русской истории в Беркли (с 1958 г.) и автор монографии о Герцене. В 1962 г. Малиа поехал в СССР по программе научного обмена, где познакомился не только с Ахматовой, но и с другими литераторами, включая Чуковскую и Оксмана, чью переписку со Струве на протяжении последующих месяцев он инициировал и поначалу фактически осуществлял ^[11]. Уже 23 марта 1962 г. Малиа писал Струве из Москвы: «Вы, несомненно, получите для публикации кое-какие ненапечатанные материалы А.А.А. (не от нее самой, а от Оксмана)» ^[12], но речь тогда шла не о «Реквиеме», а о других материалах для собрания сочинений Ахматовой, над которым Струве работал вместе с Борисом Филипповым, директором вашингтонского издательства Международное литературное содружество (Inter-Language Literary Associates). 12 октября 1962 г. Малиа сообщал, что передал Ахматовой привет от Бориса Анрепа, адресата ее известного стихотворения «Мне голос был. Он звал утешно…» (1917), с которым Струве состоял в переписке: Ахматова была не только рада, но и сама «передает ему ответный привет» ^[13]. Наконец, уже после выхода «Ивана Денисовича», 6 декабря 1962 г. Малиа конфиденциально сообщал, что Ахматова «впервые записала цикл стихов, “Реквием”», некоторые из которых «она мне читала» ^[14], из чего следует, что «Реквием» был впервые записан не позднее 6 декабря 1962 г., (а не 8-го, как указывал Оксман). Однако «весна», наступившая после XXII Съезда Партии и увенчавшаяся публикацией Солженицына, уже сменялась новыми заморозками, о чем Оксман информировал Струве на следующий же день после «погрома», учиненного Хрущевым в Манеже 1 декабря: «Я полагаю, что и “весна”, которой поверили после опубликования нескольких антисталинских произведений в стихах и в прозе, оказалась иллюзорной. История с выставкой “30 лет работы Московских художников” подтверждает мой диагноз» ^[15].

Малиа уехал из России в январе 1963 г., но в феврале в Москву отправился другой коллега Струве по Беркли, философ и социолог Льюис Фойер, в сопровождении жены Кэтрин Фойер (она прилетела на месяц позже) и пятнадцатилетней дочери Робин. Кэтрин заканчивала диссертацию о Толстом в Колумбийском университете и собиралась поработать с рукописями писателя в Ясной Поляне. До отъезда в Москву Кэтрин встречалась со Струве, чтобы обсудить научные планы. Именно ей Струве и поручил встретиться с Оксманом, получить от него рукопись «Реквиема» и выслать ее дипломатической почтой в Калифорнию. Выбор Кэтрин на роль «курьера» был не случаен: по логике Струве, молодая аспирантка, пишущая диссертацию о Толстом, к тому же в другом университете, не должна была привлечь внимания властей и не представляла большого риска для Оксмана. Льюис Фойер вспоминал, что, когда во время одной из встреч с Оксманом, он передал ей машинопись «Реквиема»,

Кэтрин тогда уже решила нелегкую задачу: как переправить в Америку бесценную копию ахматовской поэмы. К счастью, она вспомнила, что ее бывший однокашник по учебе в Русском институте Колумбийского университета стал сотрудником госдепартамента и служил в американском посольстве в Москве. Он был литературоведом, но хорошо разбирался и в политических делах. Конечно, я как ученый, приехавший по обмену в АН СССР, мог отправлять свои письма с дипломатической почтой, но бывший соученик Кэтрин любезно предложил свое содействие в том, чтобы послать новую поэму Ахматовой по еще более надежному каналу. Кэтрин запечатала «Реквием» в конверт и адресовала письмо Глебу Струве в Беркли. Так, под защитой дипломатической неприкосновенности, поэма попала в Соединенные Штаты ^[16].

5 июня 1963 г. Кэтрин с дочерью уезжали поездом из Москвы через Ленинград в Хельсинки (Льюс задерживался на несколько дней в Москве). Через два дня на советско-финской границе КГБ конфисковало у Кэтрин записную книжку с записями ее бесед с Оксманом, а в августе того же года в квартире Оксмана был устроен обыск и вместе с вырезками из эмигрантских газет и журналов конфискованы письма Струве. Следствие выявило связи Оксмана с Малиа, через которого, согласно справке КГБ, зачитанной при исключении Оксмана из Союза писателей, он «установил нелегальную переписку с проживающим в Америке белоэмигрантом — профессором русского языка Калифорнийского университета — Глебом Струве» ^[17]. Но «Реквием» уже был в Калифорнии.

Все лето 1963 года я продолжал «сидеть» на этом произведении, почти ни с кем не делясь не только им, но даже и сведениями о нем. Но отдавал себе отчет в том, что, раз начав ходить по рукам, «Реквием» будет переписываться и может распространяться в неверных списках <...>. В сентябре 1963 года, будучи в Мюнхене, я затронул вопрос о публикации в разговоре с Г.А. Хомяковым, руководителем издательства ТЗП, но и ему я не сказал, о каком произведении идет речь. 21 октября 1963 года машинопись была получена Г.А. Хомяковым от меня, а 27 ноября «Реквием» был выпущен типографией. Таким образом, со времени получения его из России прошло не менее полугода ^[18].

На самом деле, «впервые о наличии в его руках литературного материала “первоклассного интереса и ценности” без указания автора и названия Струве сообщил Хомякову в письме от 6 июля 1963 г.» (хотя речь тогда шла еще не об отдельном издании, а о публикации «Реквиема» в альманахе «Мосты» (1958-1970), выходившим в Мюнхене под редакцией Хомякова) ^[19]. 4 октября 1963 г. Струве писал в Мюнхен, что готов взять на себя все расходы, и что если издание не только окупится, но и принесет прибыть, деньги должны пойти на дальнейшее издание «Мостов» — ведь «переправить что-либо автору едва ли будет возможно» ^[20]. Такая возможность представилась Струве лишь в июне 1965 г. при встрече с Ахматовой в Англии, куда она приехала получать почетную степень Оксфордского университета.

Тем временем на Запад стали проникать другие варианты поэмы, которые, хотя и отличались от машинописи, полученной Струве от Оксмана, могли опередить мюнхенское издание. Один такой список оказался в руках Романа Гринберга, редактора нью-йоркского альманаха «Воздушные пути», где в 1960 и 1961 г. была впервые — в двух разных редакциях — опубликована «Поэма без героя» Ахматовой. Но если Гринберг от публикации «Реквиема», в конце концов, отказался, то другой неавторизованный вариант все же был напечатан в декабре 1964 г. в журнале «Грани» во Франкфурте. В письме редактору этого журнала Наталье Тарасовой от 24 декабря 1964 г. Струве указывал на многочисленные расхождения между опубликованным ею вариантом и тем, который Ахматова отправила в «Новый мир» и который был положен в основу мюнхенского издания. Полученная «Гранями» рукопись, согласно Тарасовой, поставила ее перед непростым выбором:

или манускрипт исправлять по Вашему, в котором я гораздо более была уверена <…>, или же давать в том виде, в каком мы получили из России. <> А ведь для нас этот факт хождения в списках Ахматовских стихов — тоже важный. <…> Для фиксирования российской современности во всем ее объеме и Вы и я выполнили каждый свою функцию. Так история и будет рассматривать наши издания Реквиема — Ваш как классический образец, граневский как «полуфольклорный» ^[21].

Негодование Струве по поводу выхода «Реквиема» в «Гранях» было, конечно, вызвано не только текстологическими разночтениями, но и известной связью этого журнала с Народно-трудовым союзом российских солидаристов (НТС) — наиболее одиозной эмигрантской организацией в глазах советских властей, за сотрудничество с которой автору почти неизбежно грозили неприятности. Действительно, если мюнхенское издание «Реквиема», несмотря на некоторые опасения Ахматовой и ее друзей, было, похоже, властями проигнорировано, то когда выяснилось, что годом позже «Реквием» опубликован в «Гранях», Ахматову навестил представитель ленинградского отделения Союза писателей:

Ну пришел и говорит: «Анна Андреевна! что же это такое?» И показывает № журнала «Грани», в котором напечатан мой «Реквием», а на последней странице Бог знает что: инструкции, как пересылать рукописи, кому пересылать и какие-то призывы ^[22].

Этот разговор состоялся незадолго до поездки Ахматовой в Англию в июне 1965 г. (через полгода после ее путешествия в Италию в декабре 1964 г. для получения премии «Этна-Таормина») ^[23]. В Лондоне, Оксфорде и Париже, куда она полулегально приехала после оксфордских торжеств, Ахматова встретилась со старыми друзьями, которых не видела почти полвека, и оказалась лицом к лицу с теми, кого друзьями отнюдь не считала. Многие из них написали об этом воспоминания. Ради личной встречи с Ахматовой в Англию вылетел и Глеб Струве. Результатом его бесед с Ахматовой стал окончательный вариант «Реквиема», включенный в первый том ее «Сочинений» (1965) и переизданный в Мюнхене в 1969 г. Пребывание Ахматовой в Англии и Франции всколыхнуло русскую эмиграцию, ведь споры о «Реквиеме» не утихали на Западе уже полтора года.

Эмиграция читает «Реквием»: проблема эпиграфа

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
1961

Идея взять эпиграфом к «Реквиему» эти четыре строки из другого, тогда еще не напечатанного стихотворения («Так не зря мы вместе бедовали…», 1961) принадлежала Льву Копелеву, навестившему Ахматову в начале декабря 1962 г. у Ники Глен, «которому она это стихотворение прочла, и Ахматова в ту же минуту согласилась» ^[24]. Таким образом, эпиграф — не только самый «молодой» текст всего цикла, но и своего рода финальный аккорд в отношениях Ахматовой с эмиграцией. Если сам «Реквием» служил пощечиной сталинизму, то эпиграф к нему — ударом едва ли не меньшей силы по самосознанию тех, кто в разное время и при разных обстоятельствах оказался «под чуждым небосводом».

История непростых отношений Ахматовой с эмиграцией в полной мере отражает ту пропасть, которая пролегла между «двумя Россиями» после 1917 г. Именно тогда Ахматова впервые заявила о своей гражданской позиции «равнодушно и спокойно» в известном стихотворении, обращенном к Борису Анрепу, который «уехал в Лондон с первым поездом после революции Керенского» ^[25] и которого Ахматова снова увидела лишь через 48 лет:

Мне голос был. Он звал утешно.
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный.
Оставь Россию навсегда».
<...>
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.

Адресованные другу и написанные на его отъезд из России, эти стихи Ахматовой столь же личные, сколь и гражданские: голос Анрепа в них обезличен и «обобщен» как коллективный призыв всех тех, кто уехал, к тем, кто остался, — призыв не только неприемлемый, но и «недостойный».

Через пять лет тот же мотив прозвучит в другом стихотворении, написанном в последний год Гражданской войны, когда уже ни у кого не оставалось сомнений, что в течение последующих десятилетий русская культура будет разделена на «советскую» и «эмигрантскую». В этом тексте решение Ахматовой остаться и укор тем, кто уехал, звучат еще более резко, гордо и бескомпромиссно. «Голос», утешно звавший оставить Россию, здесь перерастает в «грубую лесть», а эмигранты — в тех, «кто бросил землю / На растерзание врагам». Не тот, кто остался, а тот, кто уехал, «вечно жалок <...> / Как заключенный, как больной»; это их хлеб «полынью пахнет» и их дорога «темна». Еще более гордо в этом контексте звучит отказ Ахматовой не только внимать «их грубой лести», но и делиться с ними своими песнями:

Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.

Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной,
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.

А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.

И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час;
Но в мире нет людей бесслёзней,
Надменнее и проще нас.

Еще через двадцать лет в эвакуации в Ташкенте Ахматова напишет «Мужество», которое 8 марта 1942 г. будет опубликовано в «Правде». Как бы в ответ на стихотворение Мандельштама «Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма...» (1931), Ахматова переводит его в другой исторический контекст: «русская речь» здесь рифмуется с «под пулями лечь», а «русское слово» — с «остаться без крова». Суровый смысл мгновенно угадывался в этих незамысловатых рифмах, обращенных к читателю не только на родине, но и в эмиграции:

Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки.

Официальные советские критики не без некоторых оснований утверждали, что поэзия Ахматовой обрела гражданскую ценность и зазвучала как воистину всенародный голос в военные годы ^[26]. Но именно гражданская лирика Ахматовой и вызывала наибольшие подозрения, а порой и открытое неприятие в определенных кругах русской эмиграции. Объяснялось это, конечно, не только эстетической формацией эмигрантов первой волны, для которых Ахматова была, прежде всего, поэтом Серебряного века, но и биографией тех, кто во время войны «оказался на Западе». В ряде писем, публикуемых ниже, речь идет об отдельных стихотворениях «Реквиема», впервые появившихся в профашистских русскоязычных газетах военных лет, с которыми авторы этих писем сотрудничали. Например, 4 декабря 1963 г. Борис Филиппов писал Хомякову, что «Уводили тебя на рассвете…» и «Тихо льется тихий Дон…» «были опубликованы во время немецкой оккупации в русской печати Риги и Берлина» ^[27], а через полтора месяца уточнял в письме Глебу Струве, что второе стихотворение «было, кажется, напечатано <…> в статье Н. Анина. Насколько я знаю, это — поручик РОА — Давиденков, сын знаменитого хирурга» ^[28]. Студент-биолог Ленинградского университета, Николай Давиденков (1916-1950) был арестован в 1938 г. и осужден по делу «Ленинградской студенческой террористической организации» вместе с сыном Ахматовой Львом Гумилевым, но вскоре оправдан и освобожден. 14 августа 1939 г., узнав от самой Ахматовой о том, что ее сына этапируют в лагерь, Давиденков собрал для него теплые вещи, а ранним утром пошел вместе с Чуковской к «Крестам» занимать очередь для Ахматовой, которая должна была прийти позже ^[29]. В этих очередях Ахматова провела «семнадцать месяцев»: именно там «женщина с голубыми губами» спросила ее: «“А это вы можете описать?” И я сказала: “Могу”». Давиденков был одним из тех, кому Ахматова читала части «Реквиема» (вероятно, еще до ареста, либо между выходом из тюрьмы и призывом в армию). В самом начале войны он попал в плен, после чего его публикации стали появляться в профашистской русскоязычной печати. 21 августа 1943 г. в газете «Парижский Вестник» вышла статья Давиденкова (под псевдонимом) «Ленинградские ночи», в которой он опровергал распространенное в эмиграции мнение о «молчании» Ахматовой в годы террора, приводя в пример «Тихо льется тихий Дон…»: «Кто не хотел, тот — не молчал. Не молчала и Анна Ахматова, давшая России именно в последние годы блестящие волнующие строки» ^[30]. Стихотворение из будущего «Реквиема» воспроизведено Давиденковым целиком по памяти с незначительными расхождениями лишь в пунктуации и с перестановкой пятой и шестой строк. Но заканчивалась статья Анина-Давиденкова так: «Хочется <…> [ч]тобы мы, оглянувшись назад, на свою утраченную молодость, увидали героические усилия одиночек пронести святое святых русской культуры сквозь черную ночь жидовского ига в завтрашний сверкающий день» ^[31].

Раскрывая имя Давиденкова, Филиппов, однако, умалчивает, что 2 сентября 1943 г. сам цитировал четверостишие из другой части «Реквиема» («Приговор») в качестве эпиграфа к своей статье «Как напечатали Ахматову», опубликованной в выходившей на территории оккупированного немцами Пскова газете «За родину» (сам Филиппов во время оккупации находился в Новгороде). [Газета «За родину» выходила в Риге, но вплоть до начала 1944 г. из рекламно-пропагандистских соображений местом ее издания значился «Псков». Филиппов во время оккупации находился в Новгороде, затем во Пскове, затем в Риге, недолго в Таллине — сообщил Борис Равдин]. Эта статья, подписанная настоящим именем автора (Борис Филистинский), посвящена довоенному сборнику Ахматовой «Из шести книг» (1940), который, согласно пересказываемому в статье слуху, был издан «с небывалой в Советской России быстротой» по личному приказу Сталина, о чем его якобы попросила дочь Светлана, которую великий вождь всех времен и народов как-то раз застал за чтением ранней лирики Ахматовой. Затем, продолжает Филиппов, «Ахматову опять перестали печатать. <…> А теперь под угрозой гибели сына в когтях НКВД, — Ахматова снова пишет — пишет надутые, фальшивые агитки… Чего не сделаешь для спасения своих детей! Скверно, но понятно» ^[32]. О каких именно «надутых, фальшивых агитках» идет речь, Филиппов не пишет, но вряд ли приходится сомневаться, что такие стихи Ахматовой, как «Мужество», могли оставить его равнодушным. Вероятно, и через 20 лет, когда Филиппов уже давно жил в Вашингтоне, а «Реквием» вышел в Мюнхене, поэма Ахматовой не могла не воскресить в памяти прошлое. Не могло не преследовать прошлое и Владимира Маркова, для которого Ахматова в «Реквиеме» «просто шлепнулась с пьедестала», ведь «[в] таких стихах надо было забыть, по-моему, вообще о своем горе, а говорить о русском горе только» ^[33].

Не вполне однозначной была реакция на эпиграф к «Реквиему» и у эмигрантов первой волны, переживших немецкую оккупацию во Франции. Обозревая советские публикации в газете «Русская мысль», Аркадий Слизской писал не без горечи, что «те, кому суждено умереть вдали от родины, обычно просят бросить в их могилу щепотку родной земли, что может показаться излишней сентиментальностью “бесслезным людям”» ^[34]. Речь идет о стихотворении Ахматовой «Родная земля» (1961), которое — вместо «Реквиема» — вышло в январском номере «Нового мира» за 1963 г. с эпиграфом «И в мире нет людей бесслезней, / Надменнее и проще нас» (из стихотворения «Не с теми я, кто бросил землю…», 1922). В этом контексте становится более понятным отклик на «Реквием» Артура Лурье: «подделка» ^[35]. Роман Гуль, редактор нью-йоркского «Нового журнала» (напечатавший, в частности, «Софью Петровну» Чуковской, «Колымские рассказы» Шаламова и множество других контрабандных рукописей из СССР), признает, что в «Реквиеме» Ахматова перешла «от камерности — к всероссийскому голосу». Но «если осознанный выбор родины, а не свободы, сделанный еще в 1917 году», согласно Гулю, «надо признать героическим», то не менее осознан,

а может быть и более героичен <...> был выбор другой большой русской поэтессы Зинаиды Гиппиус. Гиппиус тогда же выбрала: разрыв с родиной во имя свободы. <...> И это был героизм еще потому, что уходившие от родины твердо знали, что без родины они встретят только чужие пороги и горечь хлеба изгнания. Я думаю, — нехорошо, что Ахматова в свое время писала об ушедших довольно-таки надменно <...> хотя бы уж потому, что для изгнанников Ахматова-поэт всегда была дорога и кроме любви и чувства восхищения они ей ничем не платили, хотя Ахматова писала и об этом: «их грубой лести я не внемлю — им песен я своих не дам». Ждановщина, принуждение восхвалить «отца народов», аресты и расстрелы близких, все это было — «там где мой народ, к несчастью, был». То, что жизнь без родины всем трагически тяжела, не должно бы было быть темой надменных стихосложений ^[36].

Отказываясь полемизировать с Ахматовой по поводу эпиграфа, Георгий Адамович отстаивает правомочность обеих позиций и напоминает читателю:

Россия — понятие не географическое и уж никак не политическое: эмиграция в прошедшие сорок пять лет была неотъемлемой частью России и напомнила, сказала многое, о чем сказать было необходимо и что в московских условиях замалчивалось, отрицалось или осмеивалось. Мы совсем не оттого прожили свою жизнь и, конечно, умрем на чужой земле, что предпочли быть «под защитой чуждых крыл». Не оттого и не для того. Я уверен, что Ахматова это понимает. Если она утверждает, что выбор ее был продиктован ей совестью, то должна бы признать, что без всяких сделок с совестью можно было счесть единственно верным и другое решение ^[37].

Косвенным откликом на «Реквием» была речь священника Александра Шмемана на панихиде по Ахматовой в Нью-Йорке 13 марта 1966 г., которому, похоже, впервые удалось найти такую интерпретацию эпиграфа, которая бы не обостряла полувековой идеологический спор между эмиграцией и метрополией, а указывала бы на возможность примирения:

[С]тихи эти совершенно свободны от какой бы то ни было «идеологии». Идеологический подход к родине — это подход мужской, и таков был, по существу, всегда подход к ней в русской поэзии <...>. [Т]акой идеологический подход может не только оправдать, но сделать нравственно неизбежным и необходимым уход, ибо уход этот — ради родины, во имя ее — есть проявление верности ей. Но в том-то все и дело, что для Ахматовой такого выбора не было, ибо она не «относится» к России, а есть как бы сама Россия, как мать не «относится» к семье, а есть сама семья. Отец и муж могут уйти из дома на время, ради семьи, чтобы издалека помогать ей. Но мать не может уйти, потому что без нее нет семьи, и нечему помогать. Вот такой матерью и женой, одной из миллионов таких матерей, которым нельзя уйти, и была Ахматова <...> И потому, повторяю, связь Ахматовой с Россией не «идеологическая», это не вера в ее миссию, не вдохновение ее славой, это всегда — простое биение сердца, жизнь вместе, самоочевидность нерасторжимого единства. <…> Голос не о России, а голос самой России, ее воздух, ее правда, ее свет ^[38].

Опубликованный в Мюнхене в 1963 г., «Реквием» еще четверть века жил «под чуждым небосводом», пока наконец не был издан дома лишь в 1987 г. Но «горизонты читательских ожиданий» в эмиграции, едва ли не зеркально противоположные советским, все же стали смещаться намного раньше, чем в официальной печати на родине. Эпиграф к «Реквиему» послужил и «эпиграфом» к книге Ефима Эткинда «Записки незаговорщика». Оказавшись в эмиграции вслед за Бродским и Солженицыным, Эткинд столкнулся с противоположной, но «увы, не менее ложной», чем советская, интерпретацией стихов Ахматовой — «Это не внутренняя эмиграция, а соучастие. Соответственность» ^[39]. К началу 1970-х старшее поколение эмиграции, ставшее первым читателем книги под названием «Реквием», встретилось лицом к лицу с литераторами Третьей волны, которые привезли с собой не только новые контрабандные рукописи, но и принципиально иное знание советской культуры и языка, малодоступное тем, кто уехал в 1920-е гг. и не имел возможности ни участвовать, ни быть свидетелем жизни в советской России…

1.

Мартин Малиа — Глебу Струве

6 декабря 1962 г. ^[40]

день «конституции»

Дорогой Глеб Петрович,

Вот письмо среднего размера вместо «длинного» письма, которое я Вам обещал очень давно. Причина, по которой я не написал раньше, — как и причина того, что это письмо будет сравнительно кратким, — в том, что со дней Карибского кризиса и, в частности, с момента кризиса в культуре, спровоцированного публикацией «Одного дня зекса» (т.е. заключенного — в исходном названии) Солжиницина + отчасти победой реакционеров (черные сотни) на художественной выставке, жизнь стала настолько бурной и полной, что время остается только видеться с людьми, сплетничать, есть и спать ^[41]. Говоря очень кратко, интеллектуальная Москва только что пережила кризис, какого не видела с 56-57 годов и Лит<ературной> Мос<квы> ^[42]. Все началось с санкции властей на публикацию рассказа Сол<женицына> накануне Карибского кризиса ^[43]. Первым публичным намеком стала публикация Наследников С<талин>а Евт<ушенко> в Прав<де> 21 (?) октября ^[44]. На протяжении нескольких недель надежда, что наконец взошла она, заря, и т.д., по крайней мере, в сфере культуры, была очень сильной. Так до сих пор и не опубликованное заключительное слово Х<рущева> на Пленуме эту надежду авторитетно подкрепляло ^[45]. А.А.А., qui en a vu d’autres ^[46] и которая поэтому не слишком склонна к оптимизму, впервые записала цикл стихов, «Реквием», сочиненных в 37-38 гг., стихов, которые более 20 лет она передавала лишь устно 11 своим ближайшим друзьям. Я слышал, как она читала некоторые из этих стихов (к сожалению, у меня не очень сильная память), а также кое-какие другие стихи с названиями вроде «стрелецкая луна» ^[47] (эти данные — не для публикации, даже не для передачи). <…> Надежды, таким образом, были очень высоки — а затем черные сотни при содействии Фурцевой разыграли провокацию по поводу абстрактного искусства, околпачили старого дурака Н<икиту> С<ергеевича>, разгромили модернизм в живописи и восстановили Поликарпова на пост главы отдела культуры Ц.К. Вероятно, это означает, что Поэма А.А.А. теперь не может быть напечатана (окончательную форму, с добавлением новых строф о лагерях и т.д., она обрела лишь после Сол<женицына>); Мандель<штам> тоже, и т.д. ^[48] Сегодня, однако, инкриминированные картины снова появились на выставке; части «Реквиема» могут попасть в Нов<ый> мир в январе, вместе с еще двумя рассказами Сол<женицына> (один, о колхозах, я читал; очень жесткая вещь для опубликования здесь) ^[49]. Короче говоря, довольно многое в культуре еще можно сохранить. <…> Поэтому я, скорее всего, задержусь здесь как можно дольше, либо до начала января. <…> (Еще А.А.А. записала свои потрясающие Вос<поминания> о Ман<дельштаме>, которые я слышал в ее чтении; J.G.O. пытается получить их от нее; не думаю, что сможет; она очень мнительна.) ^[50] <…> Кстати, если бы ближайшие друзья J.G.O. знали о том, что он делает, я думаю, они бы сильно рассердились — и не одна дверь закрылась бы и для меня тоже. J.G.O. был настроен пессимистически на протяжении всего культурного кризиса, ex-лагерный Кассандра. Отчасти эта настороженность по поводу деятельности J.G.O. исходит из отношения некоторых лиц к публикации чего бы то ни было за границей — например, ААА считает, что Б.Л. П<астернак> предал всех своих друзей и русскую культуру в целом, напечатавшись в Италии; другой причиной является отношение к Вам лично. Вам, вероятно, будет интересно узнать, что Вы здесь легенда — для некоторых герой, для других — опасный враг, но для всех — сила. В целом, я думаю Вас «реабилитируют» — когда-нибудь ^[51] <…>

2.

Глеб Струве — Борису Филиппову

18 декабря 1962 г. ^[52]

Дорогой Борис Андреевич,

<…> Получил я и кой-какие сведения об Ахматовой, но пока со строжайшим наказом никому их не сообщать. В отличие от автора письма о М<андельшта>ме ^[53], ААА смертельно боится всяких сношений с эмигрантами и иностранцами, особенно с первыми (мой нерусский московский корреспондент с нею все же несколько раз виделся). <…>

3.

Кэтрин Фойер — Глебу Струве

14 мая 1963 г. ^[54]

Дорогой Глеб Петрович,

<…> Вы уже наверняка получили фотографию и стихи А<нны> А<хматовой> ^[55]. Я не сразу согласилась их брать, потому что, когда спросила [Оксмана. — Я.К.], хочет ли она, чтобы они были напечатаны, он утверждал, что «она хочет, но не хочет знать». Я сказала ему, что раз так, получается нечестно по отношению к ней, и что я сама не стала бы их печатать — он подчеркнул, что решение, конечно, полностью за Вами, и что обо всем, что он Вам посылает, он предоставляет судить и решать Вам, но что стихи тем временем будут сохранены — и я с этим согласна. <…> Стихи действительно циркулируют по всей Москве в списках, сделанных, видимо, в редакции «Нового мира». <…>

4.

Глеб Струве — Кэтрин Фойер

28 июля 1963 г. ^[56]

Дорогая Кэтрин,

<…> Полагаю, что у Вас по-прежнему нет новостей о JGO, но я ждал, что Вы свяжетесь со мной после Вашего разговора с Мартином Малиа. Последний не удосужился ответить на несколько моих писем, включая и то письмо, в котором я спрашивал, нет ли у него каких-либо непреодолимых возражений против публикации поэмы ААА: я пришел к выводу, что ее действительно можно опубликовать, если соблюсти все меры предосторожности, т.е., при условии, что поэма будет напечатана без каких-либо комментариев и пояснений, не говоря уже о необходимости указать, что получена она была и публикуется без ведома автора. Я думал напечатать ее либо в «Мостах» ^[57], либо отдельным буклетом, но не хотел этого делать без «зеленого света» от Малиа. <…>

5.

Кэтрин Фойер — Глебу Струве

1 августа 1963 г. ^[58]

Дорогой Глеб Петрович,

<…> Я получила Ваше письмо вчера и несколько раз пыталась дозвониться до Малиа, но безуспешно <…>. Прошу прощения, что не написала Вам после вечера, который Льюс и я провели с Малиа — мы действительно много говорили об А.А. и ее поэме — и он держался мнения, хотя и не совсем однозначного, но, я бы сказала, достаточно твердого, что публиковать ее не следует; что хотя она, как любой автор, конечно, была бы рада публикации, радость уступила бы страху перед последствиями — неприятностями для нее самой и возможными неприятностями для сына, поскольку стихи о нем. Боюсь, я не в силах выразить мнение Малиа более точно — он был против публикации в той мере, в какой, с его слов, он сам не стал бы печатать ее сейчас, но говорил он и о том, что, поскольку Ахматова послала поэму в Н<овый> М<ир>, нельзя исключать, что она даже хотела увидеть «Реквием» опубликованным. В конце концов, мы оба сошлись на том, что доводы и рациональные соображения говорят в пользу осторожной публикации, о которой Вы и пишете, но что и он, и я при этом чувствуем какое-то осадочное, иррациональное «нет». Конечно, это чувство у нас обоих связано с нашим личным опытом отъезда [из СССР. — Я.К.] ^[59] <…> и я сама не уверена, насколько оно должно учитываться в таком случае, как этот, когда все факторы взвешены. Прежде чем завтра утром отправить Вам это письмо, попытаюсь еще раз дозвониться до Малиа и получить более однозначный ответ для Вас ^[60]. <…>

6.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

12 октября 1963 г. ^[61]

Дорогой Глеб Петрович,

никак не могу добиться точности, чтобы ответить по поводу предлагаемой Вами книги стихов (или книжечки): один типограф заболел, у другого (Башкирцева) ^[62] нет телефона, а живет он далеко за городом и попасть к нему я могу только еще через неделю <…>. Но по моим расчетам, такая книжечка, на хорошей бумаге (типа «Мостов» первых номеров), с обложкой тоже из более хорошей толстой бумаги, обойдется, 1.000 экз<емпляров>, примерно в 200-250 долларов (цены растут не по дням, а по часам). Выйдет меньше — хорошо, но вряд ли выйдет. Время — думаю, что сделают довольно быстро, задержки тут главным образом из-за брошюровки, но такую тонкую, надеюсь, сброшюруют скоро. Если это подходит, присылайте, уточним потом. Дальнейшее — корректура и т.п., все сделаем, как Вы пишете, включая и то, что об этом никому не будет известно. Потом договоримся и о распространении.

Не уверен, что нужно будет больше тысячи, — скорее уверен в том, что и этого будет много. Время меняется быстро, — еще несколько лет назад могло бы разойтись больше, а теперь — сомнительно. Набор, однако, сохранить можно, да и тут главное не набор, при таком объеме, а бумага, печать, брошюровка, для стоимости.

Обложку сделаем простую, но все же лучше сделать клише: хороших заглавных шрифтов тут нет. Попрошу знакомого художника, он делает это нам бесплатно, а клише будет стоить всего 8-10 долларов. <…>

Итак, присылайте рукопись, если решите издавать у нас. И желаю благополучия. <…>

7.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

21 октября 1963 г. ^[63]

Дорогой Глеб Петрович,

сегодня получил присланное и сегодня же отвез в типографию (не Башкирцева) ^[64]. Вы правы: если печатать, то как можно скорее. Об этой вещи, кое в чем повторяя то, что пишете Вы, говорил мне Гринберг, и неизвестно, может быть она у него есть и он собирается ее тиснуть? Относительно появления «там» — не думаю, чтобы решились, хотя со всей определенностью, конечно, не скажешь ^[65]. Во всяком случае, надо будет поторопиться; постараюсь, чтобы через месяц вышла. Месяц надо считать: набрать обещал на этой неделе, но вижу, что корректуру пошлю Вам как раз через неделю, — возвратится, значит, еще через неделю, печать, брошюровка — месяц и получится. Не задержите портрет, на клише тоже понадобится несколько дней; надо еще сделать и обложку.

Издадим, по-моему, так: размер — 18-19 см. на 13-14 см. (окончательно будет зависеть от бумаги), — это размер сборника, например, стихов Одоевцевой «Десять лет», у Вас, наверное, есть он ^[66]. И больше, и меньше — хуже, при таком малом объеме. Размер строки — 8 см. (максимальный). Набор — корпус; даты и т.д., как Вы и пометили, петит. Наше примечание — курсив петитом, светлым, конечно, м<ожет> б<ыть>, на обороте титульного листа. А вот «Вместо предисловия» автора наберем пока тоже курсивом, но корпусом. А на обороте — «Вступление» (кажется, так названо первое стихотворение, рукописи у меня уже нет). И дальше на каждой странице по одному стихотворению. На обложке дадим только автора, название и внизу нашу «марку», больше ничего; дату (год) и место издания — на титульном листе («шмутцтитул» [sic!]). На обороте внизу — «Склад издания» — придется мой адрес, другого нет. Если у Вас есть какие замечания на этот счет, напишите.

Стоимость — уложимся в сумму, о которой я писал. При случае я тут добавлю, а потом возмещу при продаже. Поэтому присылайте 200 долларов, после выхода напишу Вам подробно, сколько и за что уплачено. Послать лучше переводом: чек тут возьмут на инкассо и продлится процедура недели три, если не месяц. Перевод придет скорее, хотя — не почтовый, а телеграфный.

Тираж — все-таки, даже и при этом авторе, 1.500, думаю, много. Набор сохраним. Этот сборник, вероятно, возьмут и в столице у Вас, м<ожет> б<ыть,> 200-300 экз<емпляров> — тем не менее, и при этом, по-моему, 1.000 экз<емпляров> хватит. А если сделаем 1.200 (иду на компромисс), то хватит с излишком. Это немного увеличит стоимость, бумага дорогая, но покроем. Остановимся на 1.200?

Продажную цену, может быть, установить даже меньшую — 1.25 у Вас, но Вам там, конечно, виднее, для США, если считаете возможным 1.50, это лучше. Здесь назначим 4 марки, во Франции — 5 франков. Но с этой цены надо считать 50% скидки (40% продавцам плюс расходы по пересылке), так что нам останется не так много. Но учитывая, что разойдется хорошо (даже если только половина тиража), то все рсходы покроем, м<ожет> б<ыть>, что-то еще и останется. Правда, на это надо будет время: продается не так скоро. Здесь, правда, случай особенный.

Типографу я отдал только текст — без указания автора, так что он не знает, чьи это стихи. Может только догадываться. Предупредил его, чтобы никому ни слова. Придется здесь сказать только Степуну, когда увижу его, но, может, увижу не так скоро ^[67]. Через некоторое время будет знать художник, закажу ему обложку. В общем, в этом кругу опасений, что разболтают до выхода, нет.

Вот, кажется, подробнейшим образом все соображения по поводу издания. Через неделю пошлю корректуру, надеюсь, не подведет. <…>

8.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

28 октября 1963 г. ^[68]

Дорогой Глеб Петрович,

как и обещал, через неделю, посылаю корректуру, даже не оттиски, а целый макет: все равно надо было делать его. Как видите, получается 24 страницы — ровно три четверти печатного листа. Чистыми оставим первую и вторую и плюс шестую, на обороте портрета, так, по-моему, будет лучше, чем оставлять в конце (впереди — для надписей).

Заголовки лучше сделать светлым (к отдельным стихотворениям, где есть), жирным будет слишком резко. А вот даты и место под стихами я предложу все же перенести налево: строчки разные и в конце если ставить, получится пестрота.

Ошибок, как видите, всего две-три и можно было бы уже сверстать и отдавать печатать, помня, что может задержаться в брошюровке. Но все равно, пока нет портрета и обложки, придется ждать. Книжечка получится хорошая, обложку дадим потолще, как и бумагу; первую страницу обложки можно часть дать двойной — выйдет даже «солидно», по объему. 1.50 доллара в США вполне можно будет назначить.

Относительно портрета: можно было бы попросить Анненкова, у него есть очень хороший, правда, цветной, но он все равно хорош, и в два цвета (не общеизвестный его, стилизованный, а другой, висит у него в квартире) ^[69]. Но с ним беда: пока соберется ответить, все сроки пройдут, у меня опыт работы с ним есть. Как Вы смотрите? Пожалуй, не стоит задерживаться.

Жду портрет от Вас и Вашу корректуру. Всего наилучшего, <…>

9.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

31 октября 1963 г. ^[70]

Дорогой Глеб Петрович,

спешу уведомить, что получил сегодня и снимок, и чек. Да, по этому чеку, думаю, деньги можно будет получить, без промедления. Дополнительно вряд ли понадобятся, попробуем обойтись, спасибо. Рисунок хороший, выйдет хорошо. Вот только, по-моему, надписи, кто это, не нужно, дадим только: «Рисунок С. Сорина, 1913 г.». Жаль, завтра нерабочий день (католический праздник), потом суббота, — придется клише заказывать в понедельник.

Корректуру послал Вам 28-го, макет всего сборника. Делал я его, между прочим, наспех, торопился отослать, — потом уже увидел, что лучше последнюю страницу (24-ю) тоже оставить пустой, а последнее стихотворение (II из эпилога) дать на двух страницах, 21 и 22-й. Как только получу от Вас корректуру и клише, сдадим в печать. (К сожалению, в макете написал я и автора, но думаю, никто не проверит.)

О Гринберге — нет, так далеко, по-моему, он не ездил ^[71]. Во всяком случае, приехал он, с женой и приятельницей жены, из Швейцарии, рассказывал, что там они пробыли довольно долго, по делам. Кто-то мне тоже говорил, что у него в самом деле там есть дела, какие, не знаю ^[72]. Приехал он сюда почти сразу после окончания конференции в Бад Висшзее; говорил, что у него было приглашение, но что задержали дела и он решил на конференцию не ехать ^[73].

Может быть, я ошибаюсь, но что-то похоже, не из того же ли источника у него информация («швед», т.е. Р.) ^[74]. Может, этот источник кому еще писал, в Швейцарию, или Париж? Не могу ручаться и за то, есть ли в самом деле у Гринберга эта рукопись: на этот счет он темнил. Но это не так важно: его мы во всяком случае опередим. Опередим и «День поэзии», если даже в нем появится эта вещь (сомневаюсь очень) ^[75]. При всех условиях наше издание имеет смысл.

В Вашингтоне у меня есть договоренность относительно наших книг (по их выбору), они обещали даже финансировать некоторые книги. Но получить у них деньги — дело это такое проблематичное, что я и надежд на них не возлагаю. Другое дело, готовые книги, здесь легче и они могут взять. Поэтому тут я нарушил нашу с Вами договоренность и уже написал туда, но — лицу, которое разгласить не может. И, конечно, ни словом не упоминал о Вас. Написать же нужно: если они возьмут большое количество, тогда увеличим тираж. Пока оставим 1.200, если же получу ответ на большее количество, до сдачи в печать, то посмотрю, может надо будет делать больше.

Надеюсь, что недели через две, может, три, выпустим. <…>

10.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

10 ноября 1963 г. ^[76]

Дорогой Глеб Петрович,

получил и макет, и последующие два письма и все сделал, что было нужно; к сожалению, долго тянется: только позавчера получил клише, вчера сверстали и страницы с ними — и только завтра, в понедельник, смогу внести последние поправки в верстку и сказать, чтобы отправили в печать. Бумагу выбрал (дорогая!), договорился о цене: будет стоить немного дороже, чем я считал (я считал на 1.000 экз<емпляров>): так 1.100 марок, т.е. 275 долларов. Посылать деньги не надо, доплачу из наших.

«Ч» в курсиве, да, странноватое, но ничего не сделаешь ^[77]. Шрифт изготовлялся заграницей, наверное, делали по какой-то прописи. По Вашему письму еще: четверостишие, первое (Нет, и не под чуждым небосводом) в Вашей рукописи напечатано тем же шрифтом, что и остальные, так и набрано у нас. Так я его и оставляю: оно все равно производит впечатление вступления, или эпиграфа, — стоит на первой странице текста и отделяется от остального предисловием.

Надеюсь, что дней через десять книжечка выйдет, если не задержат еще в брошюровке.

Теперь о распространении. Смущает меня одно: посылать Вам возд<ушной> почтой 40-50 экз<емпляров> будет очень дорого стоить. Может быть, ограничимся возд<ушной> почтой — 20 и 30 пошлю Вам простой?

Из Вашингтона ответа еще не имею, если не получу, тогда можно будет Вам написать, но вижу, что это тот же «канал», учреждение, что и у меня. Но попробуем ^[78]. Прошу учесть вот что: им мы можем отпустить по 1 доллару, я так и написал (в соответствии с прежней договоренностью, это все равно больше, чем мы получаем от магазинов, которым вынуждены давать скидку в 40-50%). По этой же цене я отправлю 30 экз<емпляров> Ам<ериканскому> Комитету (с ним у меня тоже договоренность) ^[79]. Здесь тотчас же по выходе дам двум немецким магазинам, торгующим и русскими книгами (по 4 ДМ, минус скидка) и еще одному заведению, рассылающему и ам<ериканским> и другим университетам. Вообще я против бесплатной рассылки — сверх безусловно необходимого к<количест>ва экз ^[80]. Кроме того, тотчас же пошлю в Париж Морозову («Объедин<енные> издатели»), он продает довольно много, правда, со скидкой в 50% — там будем продавать по 5 франков ^[81].

Пошлю сразу и «Русской мысли» и «Н<овому> Р<усскому> Слову» на отзыв (последнему — возд<ушной> почтой). Таким образом выход будет быстро зафиксирован для «общественности». Камкину тоже пошлю экземпляр возд<ушной> почтой — и одновременно письмом сообщу от этом, с просьбой написать, сколько послать ему для продажи. Иначе не хочу с ним: на мои письма о других книгах он не отвечает и денег не шлет за них — пусть пошевелится. При случае продадим и без него ^[82]. — Если Ваш брат напишет из Парижа, конечно, пошлем и ему ^[83]. <…>

11.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

18 ноября 1963 г. ^[84]

Дорогой Глеб Петрович,

И Ваше письмо, и еще ряд писем получил, хочу сообщить о них. Сначала наше дело: здесь осложнение за осложнением. В типографии сегодня сообщили: переплетная может сброшюровать… только к Рождеству. (Здесь какое-то сумасшествие предрождественское, от американцев, наверное, заразились.) И я весь день мотался, разыскивая переплетную, — у немцев нигде не берутся сделать быстро. Наконец, нашел: Башкирцева. Берется сделать за несколько дней, поэтому надеюсь, что на следующей неделе будет готова. Все-таки в месяц не уложились.

Из Вашингтона пришел отказ, пишут, что стихи эти, дескать, «довольно известны». Это, конечно, чушь, дело не в этом: похоже, там вообще с эмигрантами дела иметь не хотят, это видно и по «Мостам», о чем ниже. Может быть, попробуйте, напишите Вы, авось попадет к какому-то другому лицу. Вообще же, я уверен, если не 1.200, то 1.000 экз<емпляров> мы распространим, хотя и не сразу. По выходе я вызову сотрудника «Зюддейче Цайтунг», пишущего о сов<етской> литературе (это большая газета), передам книжку, — уверен, что ухватится и напишет, оттуда разойдется и по другим газетам, — спрос будет ^[85]. <…>

12.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

28 ноября 1963 г. ^[86]

Дорогой Глеб Петрович,

вчера вечером получил из переплетной первые 400 экз<емпляров>, с женой тотчас же запаковали ряд посылок, а сегодня отправили по всем адресам, о которых я Вам писал. Сегодня же отвез по магазинам; Вам отправлено 25 по воздуху и 25 простой почтой. Так что, выход совершился и тайной это перестало быть.

Книжечка получилась вполне приличная (Степуну очень понравилась, тоже и Марге Авг<устовне> и Кузнецовой: они сейчас у него ^[87], малость только тонка, но где же больше взять? Есть и «фелор» ^[88]: в типографии ухитрились ряд стихотворений на четных страницах подвинуть к середине. Я так следил за этим в верстке — и все-таки сошляпили. Беда с ними: типографии наши все-таки кустарные. Но общего впечатления это не портит.

Посланные экз<емпляры> Вам — в Вашем полном распоряжении. Если что продадите из них, посчитайте в уменьшение нашего долга Вам. Между прочим, за работу я еще не платил, но удалось расходы сократить: за бумагу заплатил я сам, так что она будет без налога, посчитают мне за набор, верстку, печать «по черному» — марок на 150 будет дешевле, чем я думал.

О Вашингтоне — я тоже думаю, что не стоит туда писать. Надумают сами, другое дело. Там что-то странное со всем этим происходит, плохо понятное. Что общая линия для нас неблагоприятна, это несомненно, но что-то есть, возможно, и помимо этой общей линии. И Ваши предположения относительно Филиппова — признаться, они и у меня есть, хотя, конечно, доказательств нет. (Ему я тоже послал по воздуху, как Вы писали, один экз<емпляр>). Я заметил весной, что о ряде книг, которые я предлагал, он отозвался весьма пренебрежительно, — а он у них что-то вроде советника по этим вопросам. Я думаю, что от него исходит и то, что якобы стихи Ахм<атовой> «широко известны», — конечно, это чепуха, но, м<ожет> б<ыть>, он сказал это из своего рода ревности, лицу, которому я писал, — а последний в этих делах довольно невинен и сам это вряд ли мог выдумать. Ну, тут ничгео не поделаешь; Ф<илиппов> человек очень своеобразный ^[89]. Думаю, что и без того сборничек наш разойдется достаточно, чтобы по крайней мере окупить расходы. Жаль, вышел поздновато: надо было бы, чтобы к предрождественской торговле он был в Нью-Йорке и Вашингтоне. В Нью-Йорке недели через две будет, но этого мало. <…>

13.

Борис Филиппов — Геннадию Хомякову

4 декабря 1963 г. ^[90]

Дорогой Геннадий Андреевич!

Большое спасибо за присылку «Реквиема» Анны Ахматовой. Более половины стихов этого сборника у меня отсутствовало: а я, как Вы может быть знаете, собираюсь издавать двухтомную Ахматову в 64 году ^[91]. В печати же было всего, если не ошибаюсь, три стихотворения из «Реквиема»: я уверен, что остальные в печати не появлялись. Были опубликованы: «Уводили тебя на рассвете», «Тихо льется Тихий Дон» (оба стихотворения были опубликованы во время немецкой оккупации в русской печати Риги и Берлина) и «Приговор» («И упало каменное слово») — последнее стихотворение опубликовано в советской прессе в книге: Анна Ахматова. Стихотворения (1909-1960), ГИХЛ, Москва 1961, в серии «Библиотека Советской Поэзии» стр. 171 ^[92].

Мне еще не удалось проверить самых последних публикаций Анны Ахматовой, о которых я знаю из указателей библиографического характера (с указанием только номера справки и названия: Летопись газетных статей, Летопись журнальных статей (в этих органах публикуются и названия произведений, и указания, где именно они опубликованы: но у меня сейчас только сводные квартальные номера, в которых алфавит авторов и номера библиографических справок.) ^[93]. Возможно, что в связи с общей антисталинской линией, некоторые из стихотворений «Реквиема» уже опубликованы в СССР. Но думаю, что далеко не весь цикл.

Пишу Вам это все потому, что возможно появление в рецензиях на Ваше издание соответствующих указаний: уже опубликовано и проч.

Но книга, во всяком случае, очень ценная, интересная и чрезвычайно важная, хотя — по качеству стихотворений — пестроватая. В некоторых случаях у меня возникало сомнение — не было ли то или иное место искажено в том списке, который был у Вас в руках: некоторые строки очень слабы для такого мастера, как Ахматова.

Простите мне, что я, кроме совершенно естественной благодарности, пишу Вам и все эти мои замечания. Но я не только прирожденный книжник — буквоед, но и очень люблю Ахматову, очень благодарен Вам за присылку книги, и не могу не сказать все, что я о ней думаю. <…>

14.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

11 декабря 1963 г. ^[94]

Дорогой Глеб Петрович,

рад, что выполнение сборничка Вам понравилось; тут тоже все одобряют, даже говорят, что давно в эмиграции не было таких изданий. Да, обложка — это клише.

Сегодня посылаю по данным Вами двум адресам, в Лондон ^[95]; брату тоже послал на днях, со счетом. Н<овому> Р<усскому> Слову я послал (я писал Вам об этом, что пошлю) — одновременно я послал им и на продажу, так что мне нужно было послать. Вообще я разослал уже по магазинам и разным лицам (включая Вас) и кое-что продал — 300 экз<емпляров>, вот только когда все это действительно реализуется и когда деньги придут — это придется ждать и ждать. Сегодня только по телеграмме из Парижа послал 50 экз<емпляров> Каплану, без большого воодушевления: говорят, он не охотник платить ^[96]. Ну, посмотрим.

Только на днях заплатил за печать, так что можем подвести и итог расходам. Благодаря тому, что за бумагу я заплатил непосредственно магазинам и посчитали мне без налогов, мы сильно выиграли. Отчет таков: получил я от Вас 240 дол<ларов>, это 960 марок. Уплатил: за бумагу 267.20, за клише 49.80, за набор и верстку 100, за печать 288, за переплет 150. Всего — 855 марок. Таким образом у меня осталось даже еще Ваших 105 марок. Кроме того, за это время я еще наторговал тут на сто с лишним марок, так что мог бы Вам уже сейчас перевести марок 200 с лишним. Но думаю, подождем. Я послал [Американскому] Комитету 25 экз<емпляров> — это 25 дол<ларов>, Н<овому> Р<усскому> Слову 30 экз<емпляров> — со скидкой это 27 дол<ларов> — они обычно платят довольно быстро. Когда получу их, тогда могу Вам послать все, что поступит к тому времени, — наберется, думаю, марок 500 или около того.

«Русская мысль» два раза дала объявление, я просил Водова ^[97]; рецензии еще не было, но несомненно будет. Будет, конечно, и в Н<овом> Р<усском> С<лове>; остальное — вне моей досягаемости. Хотя, у нас работает один сотрудник «Посева», он взял у меня сборник, наверное, тоже напишет.

Вот пока вся информация о состоянии наших дел. Камкину послал возд<ушной> почтой и письмо, — к сожалению, не отвечает. Ничего не могу сделать, понудить нечем. Жаль, он продает куда больше, чем Мартьянов в Н<овом> Р<усском> Слове ^[98]. Получил ответ от Филиппова; пишет, что напечатаны были ранее даже не два, а три стихотворения: третье тоже в Берлине во время войны. Но это ничего не меняет. Любопытно теперь, как отзовется «дома». <…>

15.

Виктор Франк — Глебу Струве

15 декабря 1963 г. ^[99]

Дорогой Глеб!

<…> Реквием Ахматовой — потрясающий документ — волнует больше, чем Солженицын, хотя бы потому, что ее талант неизмеримо чище, чем его. Это — несколько капель слез и крови, которые вобрали в себя все горе, весь ужас тех (да и не только тех) лет. Дэвид Флойд на днях напишет о сборнике в Дэйли Телеграфе, а я хочу написать о нем в Сервэй ^[100]. М<ежду> пр<очим>, я взялся распространить этот сборник в Англии и безо всякого труда сбыл 40 экземпляров. Вероятно сбуду в конечном итоге больше. Так что если тебе нужен книготорговец, то пользуйся мной — за обычную скидку… ^[101] <…>

16.

Владимир Марков — Глебу Струве

21 декабря 1963 г. ^[102]

Дорогой Глеб Петрович,

<…> От Реквиема у меня впечатление значительно меньше, чем от Поэмы без героя (а последнюю я считаю только интересной). Она, как говорят, просто не подняла эту тему, хотя стихи как стихи попадаются и неплохие (есть, впрочем, и неважные), хоть и ничего к ее репутации не прибавляющие. Лучшее — уже известное (без названия) «И упало каменное слово» ^[103]. Меня не то что возмутило, а как-то покоробило, что в последнем стих<отворении> она не забывает о памятнике себе (это в гармонии с тем, что Вы говорили: что она ждала себе Нобелевской премии) ^[104]. В таких стихах надо было забыть, по-моему, вообще о своем горе, а говорить о русском горе только. На то она и Ахматова. Общий мой вывод об Ахм<атовой> неутешителен. Она рассматривала как моральную победу то, что она осталась в России, но лавров это ей не прибавилось [sic!]. По существу, лучше «Четок» она так ничего и не создала. Во всяк<ом> случае, мало к ним прибавила. А в эмиграции она бы еще могла создать замечательные вещи (как презираемый ею Г. Иванов) ^[105]. <…>

17.

Роман Гринберг — Глебу Струве

21 декабря 1963 г. ^[106]

Многоуважаемый Глеб Петрович,

<…> «Реквием» в издании Г.А. Хомякова недавно прочел и остался недоволен. Во-первых, выпущены из цикла 6 стихотворений. Не считая прозаического «Вместо предисловия», Посвящения и Вступления, должны быть 18 отдельных пьес [sic!] разной длины, а в мюнхенском издании всего 12; во-вторых, четверостишие «Нет, и не под чуждым небосводом…» вынесено до прозаического «Вместо предисловия», между тем, этим начинается цикл. Откуда и почему Хомяков взял эту версию не понятно. Вполне случайно, я уже некоторое время знаком со всем циклом «Реквиема», не говоря уже о том, что некоторые стихи в нем нам известны были и цитировались очень давно. Боюсь сказать, но, например, «Тихо льется тихий Дон…» известно здесь чуть ли 10 лет. Смешно вспомнить, что когда в какой-то вечер прошлым сентябрем, в Мюнхене, мы с женой пили чай у Хомякова, он уже тогда печатал, должно быть, «Реквием», а у меня в кармане лежала рукопись этой вещи только что мне переданная для прочтения. «Реквием» замечательная вещь! А<хматова> достигает предельной пронзительности, пользуясь ее всегдашними «скромными» средствами. Не зная, конечно, что Хомяков будет печатать, я решил в 4-м № [альманаха «Воздушные пути». — Я.К.] оставить Ахматову в покое. Так, даже, получается в отношении ее лучше с моей точки зрения, хотя я не сомневаюсь, что она по-настоящему будет негодовать, что «Реквием» появился в Западной Германии, не говоря обо всем остальном ^[107] <…>

18.

Мартин Малиа — Глебу Струве

декабрь 1963 г. ^[108]

Дорогой Глеб Петрович,

пожалуйста, простите за промедление с отправкой Вам прилагаемого чека за «Реквием». У меня это просто вылетело из головы. Да, мне было бы интересно взглянуть на копии статей о поэме А.А.А. Сочинение Кима я прочитал с большим интересом — с некоторой тревогой. Должен сказать, что упоминания «Х» и «мемуаров московских и ленинградских писателей» (не забывайте, что мемуар О<ксмана> был подписан «ленинградский литератор») были слишком точны, чтобы оставить их без внимания, особенно в связи с упоминанием «каналов» к Вам ^[109]. Из этого могу заключить лишь, что «Берклийское дело» подробно известно и документировано — не только в результате слежки за мной и [Кэтрин] Ф<ойер> во время нашего пребывания там, но и из бумаг, найденных позже у О<ксмана>. Более того, два печатных материала и намеки на Берклийское дело (нападка на меня и рассказ Кима) говорят о настораживающем и к тому же публичном обыгрывании этой темы черносотенцами. Кроме того, публикация обоих этих материалов совпала с делом Баргхорна, а значит они могут быть частью одной и той же «кампании», показывающей, что консерваторы могут крепко вцепиться в «Берклийское дело» и похожие инциденты ^[110].

Поэтому, мне кажется, необходимо соблюдать осторожность, отвечая на эти упоминания о Вас, обо мне или о ком бы то ни было еще, кто имеет отношение к этим нападкам. <…> Если вкратце, то я считаю, что лучше всего было бы проигнорировать сочинение Кима в печати, особенно в эмигрантских газетах, пока об этом не станет известно больше.

Всего доброго,
Мартин

19.

Владимир Марков — Глебу Струве

26 декабря 1963 г. ^[111]

Дорогой Глеб Петрович,

<… Жаль, что огорчил Вас отзывом об Ахматовой — но что поделаешь, если эта пища меня не насыщает (вина, видимо, моя). Насчет «Четок» спешу поправиться: «Четки» не лучшее, но в них она стала на свое место и, в общем, зрелея [sic!], утончаясь, просветляясь — в существе своем не менялась ^[112]. <…>

20.

Роман Гринберг — Геннадию Хомякову

26 декабря 1963 г. ^[113]

Дорогой Геннадий Андреевич, Поздравляю Вас с Праздником и Новым Годом, и изданием «Реквиема»!Спасибо за присылку экземпляра.

Я уже говорил кой-кому из друзей, что, когда мы с женой были у Вас, в сентябре, у меня, в боковом кармане, лежала эта вещь, данная мне на прочтение. Разница между Вашей редакцией и тем, что прочел я, та, что в моем списке на 6 стихотворений было больше, и что четверостишие «Нет, и не под чужимнебосводом…» ^[114] не служит эпиграфом, а является началом самого цикла. Этот цикл — замечательная вещь! Но, Вы, вероятно, знаете, что некоторые стихи давно были известны за рубежом.

Интересно, какая будет реакция самой А<нны> А<хматовой>. Не думаю, чтоб она была довольна выходом в Западной Германии. Впрочем, кто знает? <…>

21.

Геннадий Хомяков — Роману Гринбергу

30 декабря 1963 г. ^[115]

Дорогой Роман Николаевич,

<…> Рад, что «Реквием» Вы цените высоко, — я тоже, как и многие здесь другие (Степун, Вейдле и т. д.) ^[116]. Знаю, что некоторые относятся к этому циклу этак свысока, — ну, на вкус и цвет, как говорится…

А вот подозрения Ваши, что будто у меня вроде бы камень за пазухой был — неосновательны. Когда Вы были у нас и говорили об этих стихах, я только слышал о них (о чем, по-моему, и сказал Вам), но их не видел и не читал. Признаться откровенно, я малость подозревал, что у Вас они уже есть: мне показалось, что Вы об этом чего-то недоговариваете. Но по деликатности своей настаивать не стал.

Я получил рукопись числа 20 октября и тотчас же отвез ее в типографию. Сделал за пять недель, хотя пришлось набирать в одном месте, печатать в другом, брошюровать в третьем (от этого получилось не совсем так, как хотелось бы): типографии в это время загружены рождественскими заказами. Между прочим, тогда же я написал лицу, приславшему рукопись, что подозреваю, что у Вас эти стихи тоже есть, — если бы я знал это твердо, тогда, может быть, мы как-нибудь «кооперировались» бы.

Я, конечно, не счел себя вправе что-либо менять и напечатал точно по рукописи, т.е. — первое стихотворение перед предисловием. Я думаю (и мне писали об этом), что эта рукопись — копия посланной автором в «Новый мир», там отклоненной. Поэтому, возможно, сборник совпадает с желанием автора, хотя — она ведь все время вносит дополнения, изменения. Что два стихотворения были прежде напечатаны, я знал, но это в сущности ничего не меняет: в цикле они на своем месте. Потом мне написал Филиппов, что и еще одно тоже появлялось в печати. Жаль, конечно, что имеющиеся у Вас остались втуне, но тут ничего не поделать.

Я не думаю, чтобы автор был недоволен, что издано тут (а в США, «в гнезде империализма», разве лучше?). Между прочим, мне писали, будто летом она в одном разговоре намекнула, что хотела бы, чтобы эти стихи были изданы «за пределами», поскольку там не печатают, но был ли такой разговор в действительности, конечно, утверждать нельзя. На днях мне передали из Парижа вот что: кто-то из иностранцев был у нее и уже сказал об этом сборнике. Она будто бы не выразила ни удовольствия, ни неудовольствия, что может быть естественным: к ней заезжают довольно часто, и не может же она знать всех ^[117].

Что меня огорчает, это то, что в США будто никакого интереса к этим стихам нет: в Париже у меня разошлось уже более 300-т экз<емпляров>, в Англии, тут я распространил около двухсот, — а Мартьянову послал первые 30 и на этом нью-йоркский рынок будто бы исчерпался. Что за странность! Написал еще Мартьянову.<…>

22.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

30 декабря 1963 г. ^[118]

Дорогой Глеб Петрович,

пишу, как видите, «между праздниками» и потому могу воспользоваться случаем и еще раз поздравить Вас. Вместе с Вашим письмом пришло письмо и от Гринберга, сегодня, — мне он пишет мягче, конечно, не упоминает о своем недовольстве. Но что же ему остается, как не быть недовольным? Помните, я писал Вам, что он что-то темнил в разговоре со мной и я подозревал, что, возможно, у него тоже есть эти стихи. Об этом я и написал ему в ответ, в очень дружеском тоне: дескать, сам виноват, что не сказал. Написал ему и то, что получил рукопись в 20-х числах октября (не упоминая, от кого), так что его утверждение, будто сборник уже был в печати, когда Г<ринберг> пил у нас чай, напрасно. В общем, повторяю, недовольство его понятно, но помочь мы ему тут ничего не можем. (О Вас и Вашем письме — не упоминал).

Да, я знаю, что кое-кому стихи не то, чтобы не понравились, но относятся они к ним с этаким снисхождением. Но большинство, и тут, и в Париже, и в Англии оценивают их очень высоко. Во всяком случае, мы с Вами сделали доброе дело. В Р<усской> М<ысли> на днях будет отзыв — Зайцев пишет о сборнике в своих «Днях» ^[119], после этого, наверное, напишут и другие. В Англии, по сообщению Франка, уже есть отзыв в англ<ийской> газете; будто там хотят даже переводить ^[120]. К сожалению, немцы пока воздерживаются, м<ожет> б<ыть> боятся повредить автору. Сообщили мне из Парижа, что будто один иностранец совсем недавно был у автора и сказал о сборнике, — она будто не выразила ни удовольствия, ни неудовольствия, может, воздержалась, не зная посетителя. Ржевский напишет в Оклахоме, — там что-то издается; уверен, что будут отзывы в «Славик ревью» и др. специальных изданиях ^[121].

Что плохо — никак не могу одолеть «рынок США». В чем дело, не пойму. Может, не хотят конкуренции? Камкин и Мартьянов сами ведь издатели. В Париже расходится очень хорошо, туда я послал почти 200 экз<емпляров>, Каплан запросил еще 100, но я обошелся с ним сурово: предложил заплатить заранее (потом с ним хлопот не оберешься, получать). 60 послал Франку, здесь разошлось около ста, так что включая посланные Вам и Комитету я распространил уже почти 500 экз<емпляров>. А Нью-Йорк (Мартьянов) ограничился 30-ю экз<емплярами>, Камкин так и не ответил. Написал еще Мартьянову; кроме того, просил Ржевского, когда он будет в Чикаго (в начале января), рекламировать там и говорить, чтобы требовали у Мартьянова или Камкина. Может, подействует. Думаю, что 800 разойдется, — дальше посмотрим.

В январе, считаю, я получу еще за часть распространенных, — тогда могу полностью рассчитаться с Вами. <…>

23.

Глеб Струве — Юрию Иваску

1 января 1964 г. ^[122]

Дорогой Юрий Павлович,

<…> Печатный отзыв о «Реквиеме» я видел пока только один — Ольги Анстей в Н<овом> Р<усском> С<лове> (была еще, впрочем, заметка в одной английской газете) ^[123]. Все лично полученные и слышанные мною отзывы говорят об этой вещи, как об очень сильной — кроме одного нашего друга В.Ф. Маркова, который отозвался о «Реквиеме» крайне пренебрежительно — стихи де часто плохие, и эгоцентризм, самовлюбленность; вообще — вещь, его «не насыщающая». <…> Между прочим, Гринберг недоволен «Реквиемом» — он его тоже получил (но много позже, чем я, хотя и раньше, чем я, решился его печатать); говорит, что в его версии в этом цикле на шесть «пьес» больше, и уверен, что Ахматова будет недовольна появлением стихов в Западной Германии. Он явно недоволен устроенной ему «конкуренцией». Он как раз затевал 4-ый выпуск В<оздушных> П<утей>, и «Реквием», очевидно, должен был быть pièce de résistance ^[124]. <…>

24.

Глеб Струве — Борису Филиппову

5 января 1964 г. ^[125]

Дорогой Борис Андреевич,

<…> Вы давно уже молчите — не заболели ли? Как понравился Вам «Реквием» Ахматовой? Андреев писал мне, что Вы указали ему на то, что три стихотворения из этого цикла были уже напечатаны. Я знаю только о двух, причем одно напечатано было в очень неходком издании (или изданиях), а другое — с заведомо фальсифицированной датой. И во всяком случае в составе цикла они имеют совсем другое значение. Гринберг уверяет, что у него есть другая версия всего цикла, в которой на шесть пьес больше ^[126]. <…>

25.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

13 января 1964 г. ^[127]

Дорогой Глеб Петрович,

получилась какая-то совершенно нелепая история: час тому назад принесли Ваш пакет с 25 экз<емплярами> Ахматовой! Пришел обратно! С надписью: (штамп) — «Passed Free U.S. Customs. New York, N.Y.» ^[128]. Почему же в таком случае вернули? Что-то непонятное. Единственное объяснение: в Нью-Йорке совсем запарились с предрождественской почтой. Очень неприятно, но ничего не поделаешь. Уже запаковал новые 25, пошлю через час. Придется все же воздушной почтой, иначе может Вас не застать. Дорого страшно: почти по марке за экземпляр. Можно было бы экспрессом, но все равно пройдет тогда недели две. Пакет, конечно, растрепан. Хорошо еще, что это — пока первый случай, хотя для Вас это не утешение.

Писал мне Гуль; Гринберг ему, конечно, тоже говорил о том, о чем писал Вам и мне ^[129]. Не пойму, между прочим, почему они считают, что у нас в сборнике — только 12 стихотворений? Как не считай, их 14, если последнее, «Эпилог», принимать за одно. Если за два — 15 (плюс прозаическое «Вместо предисловия»). Может быть, исключают три ранее напечатанных? Арифметика непонятная.

Гуль пишет, что звонил Мартьянову и тот ему сказал, что этот сборник в Нью-Йорке пойдет хорошо (Гуль пишет: «Можно 500 продать», там). Так-то оно так, — но вот почему Мартьянов в таком случае не требует присылки? Написал ему еще раз — ответа опять нет. В «Н<овом> Р<усском> Слове», кроме статьи Анстей (такой же в сущности не особенно внятной, как и «Дни» [Зайцева. — Я.К.]), ничего больше не было, ни строчки, не отметили даже в «Хронике», где они отмечают каждую ерунду. Нет, считаю, что тут что-то не ладно. Может быть, не хотят ей повредить, но и без того, чтобы как-то трубить (я тоже против этого), отметить все-таки надо было бы. В Р<русской> М<ысли> хотя бы объявления дают: это в сущности и есть то, что нужно.

Запросила у меня «Культура», послал им экземпляр «для отзыва» ^[130]. Влах (из Оклахомы) хочет перевести на чешский ^[131]. Написал Ржевскому: нельзя ли с них что за это получить? Понадобилось бы для «Мостов». Немцы все еще молчат (Степун хочет написать в «Христ унд вельт», но не знаю, соберется ли); послал я в Цюрих, может быть, там отзовутся. Франк писал, что хотели переводить и в Англии, но выйдет ли что, не знаю ^[132]. <…>

Надеюсь, что нынешняя посылка быстро доберется к Вам: рождественское столпотворение кончилось. Во время этого столпотворения даже воздушная почта задерживалась: вместо обычных 3-4 дней письма приходили на 7-й и даже 10-й день. <…>

26.

Роман Гринберг — Юрию Иваску

13 января 1964 г. ^[133]

Дорогой Юрий Павлович,

<…> «Реквиема», который я знал с прошлого лета, печатать никогда не собирался, ибо мы слишком часто злоупотребляли именем Ахм<атовой>. Хомяков напечатал сокращенный цикл и в несколько измененной редакции. Все это не важно, а важно, что вещь вышла в свет — вещь по-своему значительная. Мне говорили, что привезла эту вещь О. Карлейль-Андреева. Знаете ли Вы ее настоящий адрес? Хочу ей написать. Нужно ей сказать о некоторых ее ошибках ^[134]. <…>

27.

Глеб Струве — Борису Филиппову

14 января 1964 г. ^[135]

Дорогой Борис Андреевич,

<…> Меня удивляет, что Вы нашли некоторые стихотворения Ахматовой в «Реквиеме» слабыми или слабоватыми. По-моему, весь цикл — вещь замечательная, большой силы. Не в обиду будь Вам сказано, Ваша бывшая жена хорошо написала о ней ^[136]. Неплохо написал и Зайцев в «Русской Мысли». А почему Камкин даже не ответил Хомякову на предложение взять книгу на продажу? Кстати, какое же третье стихотворение было раньше напечатано? И где? Мне известно два: «И упало каменное слово» (без заглавия и с ложной датой) и «Тихо льется тихий Дон» (в статье Н. Анина; кстати, Вы знаете кто он?) (На раз, в суждении о «Реквиеме», Вы сошлись с В.Ф. Марковым.). <…>

28.

Борис Филиппов — Глебу Струве

16 января 1964 г. ^[137]

Дорогой Глеб Петрович,

<…> О «Реквиеме» Ахматовой: цикл очень сильный, но некоторые его стихотворения настолько ниже по художественному уровню стихотворений и поэм последних 20-ти лет, что это сразу бросается в глаза. Какое третье стихотворение было раньше напечатано? «И упало каменное слово» в книжке А. Ахматова. Стихотворения, Москва, 1961 год, стр. 171-я, с явно фальсифицированной датой; впрочем, мне не вполне ясна и дата, указанная в «Реквиеме»: лето 1939. Дело в том, что приговор сыну Ахматовой, кажется, был объявлен в 1937 году ^[138]. Второе стихотворение «Тихо льется Тихий Дон» — было, кажется, напечатано в одной из русских газет, выходивших во время войны в Берлине. Кажется, именно в статье Н. Анина. Насколько я знаю, это — поручик Роа — Давиденков, сын знаменитого хирурга. Третье стихотворенье, напечатанное не то в Риге, не то в Режице, тоже во время войны, — «Уводили тебя на рассвете». Иногда даже в статьях Завалишина, в начале 50-х годов, в «Новом Русском Слове», цитировались строки: «Буду я, как стрелецкие женки, Под Кремлевскими башнями выть» ^[139]. <…>

29.

Глеб Струве — Борису Филиппову

22 января 1964 г. ^[140]

Дорогой Борис Андреевич,

Никак не могу согласиться с Вашим мнением о «Реквиеме» Ахматовой — никаких ни слабых, ни даже слабоватых стихов я в нем не вижу (как видите Вы и Марков). Вещь большой силы — и именно в целом. С «Поэмой без героя» не следует сравнивать, это совершенно разные вещи. Но в «Поэме без героя» — при всех ее качествах — слишком многое уж зашифровано (кстати, мне известно, что АА отвергает Ваше толкование в «Воздушных Путях») ^[141]. Что касается хронологии в «Реквиеме», то сын АА был арестован дважды и долго сидел до приговора — в дате под стихотворением с этим названием — первоначально датированным 1934 г. (и не только в советском издании, но и в чеховском и — до того — в «Из шести книг») — нет оснований сомневаться. То, что три стихотворения были раньше напечатаны вне цикла, а отдельные строчки из других были известны и цитировались, ничуть не умаляет значения и ценности цикла в целом. Мне случайно известно, что Ахматова в свое время весь этот цикл уничтожила и уже много позже восстановила по памяти, а в последние годы часто читала его своим гостям — и иностранцам, и молодым советским поэтам, и личным друзьям — (в том числе прошлым летом одному знакомому Кленовского, русскому иностранцу) ^[142]. Между прочим, Гринберг не так давно получил тоже экземпляр (рукопись стала ходить по рукам с весны 1963 г.) ^[143] и собирался напечатать эту вещь в «Воздушных Путях», поэтому очень недоволен появлением ее в Мюнхене. Боюсь, что напечатал бы ее с какими-нибудь комментариями, что могло бы и ослабить впечатление и — кто знает — повредить, если не ААА, то ее сыну. Так, без комментариев, лучше. <…>

30.

Глеб Струве — Алексису Ранниту

27 января 1964 г. ^[144]

Многоуважаемый Алексей Константинович!

<…> прилагаю «Реквием» Ахматовой. Да, подбейте Марию Ундер на перевод, а сами, может быть, напишете об этой, на мой взгляд, замечательной вещи ^[145] (Марков не разделяет почему-то этого мнения, Филиппов тоже, но и Кленовский, и Вейдле, и многие другие — Борис Зайцев, например, — оценили ее очень высоко). Во всяком случае в каком-то смысле это — событие.

31.

Клэренс Браун — Глебу Струве

29 января 1964 г. ^[146]

<…> О «Реквиеме» могу сообщить лишь первую реакцию Лурье: что это подделка! Это свое мнение он сейчас изменил, но «Реквием» ему по-прежнему не нравится ^[147]. <…>

32.

Глеб Струве — Борису Филиппову

30 января 1964 г. ^[148]

<…> Одоевцева считает, что стихи Ахматовой в «Реквиеме», кроме нескольких, — подлог. Какая дура, с позволения сказать! ^[149] <…>

33.

Глеб Струве — Владимиру Маркову

18 марта 1964 г. ^[150]

Дорогой Владимир Федорович, <… Об Ахматовой спорить не буду. Очень огорчает меня, что к Вам присоединился Моршен, который мне ни слова не написал и меня за книжку даже не поблагодарил ^[151] (кстати, если в каком из стихотворений «Реквиема» я вижу «фальшь» или какой-то намек на «дурной вкус», то это, может быть, в «Распятии», хотя, перечтя его, я от этого впечатления отказался). Кроме вас двоих и Филиппова, я не знаю никого, кто не нашел бы эту вещь замечательной ^[152]. Но Вы должны были бы осмелиться высказать Ваше мнение в печати. <...> Еще раз: Ваше мнение об Ахматовой (о «Реквиеме») меня очень и очень огорчает. А что думает Лидия Ивановна? ^[153] Согласна с Вами?

Ваш

34.

Владимир Марков — Глебу Струве

21 марта 1964 г. ^[154]

Дорогой Глеб Петрович,

<...> Высказать мнение об Ахматовой в печати я бы «осмелился», если б почти не отошел от литературной деятельности (по очень сложным причинам), а главное, если б не был так занят. <...> Лидия Ив<ановна>, кстати, еще резче, чем я, отзывалась о «Реквиеме», но она вообще не любительница Ахматовой и считает ее слишком дамской и манерной. Я же Ахматову в целом всегда ставил высоко. Вообще я буду «Реквием» перечитывать и очень надеюсь, что я ошибся. Между прочим, и я и Моршен точно говорим, что нам не нравится в этой книге. А что Вам нравится?

Ваш В. Марков

35.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

21 марта 1964 г. ^[155]

Дорогой Глеб Петрович,

<...> С «Реквиемом» дела в общем хорошие: из 1.200 экз<емпляров> осталось у меня немного больше 200-т, — продано около 1.000 экз<емпляров>. Правда, получено не за все, но счета посланы и когда-то будет получено. В США все, как я и писал, что-то вроде саботажа: Камкин взял 50, Мартьянов 115 и это все (один Париж взял больше 500). Мне тоже пишут, что в Нью-Йорке не могут достать, а когда обращаются к Мартьянову, он отделывается мычанием. Мне писали, что там собираются переиздавать даже! Это слух, вряд ли переиздадут, но дело темное. Тут играет роль либо то, что оба они — сами издатели, они вообще к Мюнхену относились дрянно, так, видимо, и продолжают. А может быть, Гринберг, обидевшись, настроил там так, в Н<овом> Р<усском> Слове? Тут ничего не поделаешь, воздействовать нечем. Но и без них разойдутся постепенно, хотя — «рынок» насыщен.

Между прочим, по Вашему письму послал я Моршену (Вы не указали, какому именно, послал Ник<олаю> Ник<олаеви>чу) ^[156], давным-давно, — что-то он ни денег ни прислал, ни сообщения, что получил.

Терапиано, Одоевцева — подозрения их ни на чем не основаны. Кто бы, спрашивается, сумел так «подделать»? ^[157] Не вижу никого. Да и происхождение мы в общем знаем, по Р. хотя бы ^[158].

36.

Владимир Марков — Глебу Струве

14 мая 1964 г. ^[159]

Дорогой Глеб Петрович,

<...> Насчет Ахматовой Вы тогда огорчились за мой резкий отзыв, но вот Моршен тоже отзывается отрицательно. Вот что он пишет: «Не в восторге. Напрасно А.А. сказала женщине, что “может это описать”. Не смогла. Тон не тот и словарь не тот. … Есть, как ни странно, технические промахи. И — боюсь, заругаете меня! [это я-то. В.М.] — кое-где чую фальшь». Потом Моршен подробнее останавливается на 2-3 местах и говорит, что понравилось ему в сборнике только «Распятие» и кончает так: «Написал, и думаю: а м<ожет> быть, я злобствую? Но, кажется, нет. Даже обидно: я ожидал от этого сборника чего-то вроде пастернаковской “Души”. Но куда там!» ^[160]

Я же хочу добавить, что Анна Андреевна второй раз меня разочаровывает: в Поэме без героя она «промазала» в цель, это замечательная вещь, не получившаяся, м<ожет> быть, <отому> что автор не владеет современной техникой. В «Реквиеме» же она для меня просто шлепнулась с пьедестала. Это полнейший промах. Такую тему и так провалить! С нее на страшном суде поэтов (по Цветаевой) взыщется ^[161]. Ахматова (для меня самый лучший пример гибели большого поэта под советами, т.к. это страшнее Тихоновых, Асеевых-Сельвинских. Но боюсь, что никто это не заметит и не отметит. Несколько иной Мандельштам: его воронежские стихи несовершенны, недописаны, неотделаны, он там тоже и мажет и даже приспосабливается, но читаешь разинув рот и выпучив глаза. <...>

37.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

2 октября 1964 г. ^[162]

Дорогой Глеб Петрович,

<...> По порядку на Ваши вопросы: о поездке Ахматовой знаю из двух источников, говорят, как о совершенно достоверном, что на днях приедет в Палермо, — там, в Сицилии, итальянцы должны вручить ей первую премию, которую они ей присудили. Она дала согласие на приезд, и визу ей дали, выездную, так что, очевидно, это состоится. Может, помешает что в последний момент? ^[163] <...>

Ахматовой посылаю 10 экземпляров: тиснул ее еще 500 экз<емпляров>, обошлось дешево, примерно по 60 пф<енингов>. 200 уже разослал по магазинам (были заказы), думаю, разойдется еще 100, не больше, так что останется еще много. Если нужно будет еще Вам, напишите, пошлю. Причем — это в Ваше полное распоряжение, располагайте, как найдете нужным, без оплаты. Во Франкфурте, НТС, тоже выпустили «Реквием»: русский текст параллельно с немецким ^[164]. <...>

Ахматову, «Реквием», перевели в Италии ^[165], во Франции даже два раза ^[166]; переводил «Монат», хотел перевести «Энкаунтер» ^[167] — и, конечно, никто о деньгах даже не заикнулся. Но там, разумеется, ставить «копирайт» было невозможно. <...>

38.

Глеб Струве — Роману Гулю

15 октября 1964 г. ^[168]

Дорогой Роман Борисович,

<...> Кстати, об Ахматовой: я рад был узнать, что Вы считаете «Реквием» одной из вершин ее творчества ^[169]. Среди моих друзей, причем таких, которых я ценю как литературных судей (напр<имер>, В.Ф. Марков и Н.Н. Моршен), есть несколько, которые считают эту вещь слабой, чуть ли не недостойной (?!) Ахматовой и т.д. Я знаю, конечно, и другие мнения. Как Вам, может быть, известно, это произведение А. было получено из России мною и мною (т.е. за мой счет, но под маркой ТЗП) издано, причем я долго не решался его издавать (я получил его еще в мае 1963 г.) — люди, Ахматову знавшие, меня отговаривали (теперь мне стало известно, что она изданием довольна — не выражала она и никакого неудовольствия (как думал Р.Н. Гринберг, тоже имевший эту вещь, но позже меня) тем, что «Реквием» издан в Германии). ^[170] <…>

39.

Аманда Хайт — Глебу Струве

16 октября 1964 г. ^[171]

Дорогой Профессор Струве,

<…> Как мне показалось, Анна Андреевна была довольна тем, что «Реквием» издан. Единственным ее замечанием было то, что фотография на фронтисписе слишком приторная. Она говорит, что это стихи другого периода, и, показывая мне фотографию на пропуске, который в те годы должна была предъявлять, чтобы пройти к себе домой, сказала, что эта фотография была бы более уместной. Но у меня нет этой фотографии, так что я не могу Вам послать ее для переиздания «Реквиема». Но если Вам когда-нибудь понадобится для «Реквиема» другая фотография, возможно, я смогу достать более подходящую, если Вы мне об этом сообщите. ^[172] <…>

40.

Геннадий Хомяков — Глебу Струве

20 ноября 1964 г. ^[173]

Дорогой Глеб Петрович,

<…> Очень рад, что получили об издании «Реквиема» такой отклик. Я между прочим подумывал, что она не может быть недовольна, чтобы ни говорили, вернее, какие бы слухи не приходили. А вот в Италию так и не приехала. Возраст, правда, а может и другая причина: она должна была поехать как раз в дни, когда смещали Хрущева ^[174]. Посевского издания, к сожалению, у меня нет и вообще тут его не видно. Они, между прочим, напечатали «реквием» еще и в «Гранях». ^[175] <…>

41.

Глеб Струве — Наталье Тарасовой

24 декабря 1964 г. ^[176]

Дорогая Наталья Борисовна,

Не для огласки в печати, но для Вашего личного сведения хочу написать Вам несколько строк по поводу напечатанной Вами в «Гранях» (только что полученных мною) версии ахматовского «Реквиема», несколько разнящейся от той, которая была издана в Мюнхене. Хотя, как я знаю, секрет этот был в общем хорошо сохранен, Вам, может быть, известно (если нет, то прошу смотреть на то, что я скажу, как на сообщаемое доверительно), что мюнхенское издание было фактически моим (я только просил Т<оварищество> З<арубежных> П<исателей> дать свою марку). О «Реквиеме» я знал еще за год то того, знаю трех человек (иностранцев), которым А.А, читала его вслух, но отказывалась показать, а тем более дать списать. Но получил я его несколько позже, получил из очень хорошего источника и до того, как эта вещь стала ходить по рукам (с тех пор у меня был и один из машинописных списков — явно дефектных — ходивших по рукам — уже после напечатания мюнхенского издания) ^[177]. Я довольно долго не решался печатать «Реквием» — знавшие лично А.А. и слыхавшие от нее «Реквием» люди отговаривали меня от этого шага. Но осенью 1963 г. я все-таки на него решился. Летом этого года мне удалось через одного иностранца, побывавшего у А.А., запросить ее, довольна ли она изданием. Ответ был утвердительный. Единственные два критические замечания А.А. сводились к следующему: 1) почему после заглавия не были указаны даты «1935-1940»? и 2) портрет 1913 г. («царскосельской веселой грешницы») очень уж не гармонирует с содержанием стихов. На это я могу сказать: 1) на моем экземпляре дат не было (кроме как под отдельными стихотворениями); на ходившем по рукам в Москве экземпляре, полученном мною на год позже (летом 1964 г.), они имелись; 2) воспроизводить фотографии из «Воздушных путей» или из книги Маковского, или хорошо известные портреты Альтмана или Анненкова мне не хотелось ^[178]; соринский портрет получен был мною тоже из Москвы, еще до «Реквиема»; насколько я знаю, он никогда не воспроизводился и уже этим был интересен. Из того, что никаких других замечаний А.А. не сделала, я заключаю, что самый текст не вызывал у нее возражений. Думается, что он правильнее того, который в «Гранях». Во-первых, у вас отсутствует прозаическое «Вместо предисловия», написанное А.А. в 1957 г., когда она, по моим сведениям, восстановила по памяти ранее уничтоженный ею цикл стихов. Во-вторых, в вашей версии открывающее цикл четверостишие и просодически и синтаксически («Была» вместо «Я была») звучит плохо и явно восходит к дефектной копии. В строке 6-й «Вступления» неправильное ударение («У́же шли») едва ли может быть ахматовским. Явной ошибкой являются и сплошные мужские рифмы, выпадающие из общей схемы, в конце первой части «Эпилога» (должно быть «со мною» и «стеною»). Сомнительны по смыслу и два разночтения во второй части «Эпилога» (И ту, что едва до окна довели — вместо «до конца» ^[179] и в В канун моего погребального дня — вместо «поминального»: последнее слово перекликается и с предыдущей строкой и с первой строкой этой второй части «Эпилога). Остальные разночтения (Что случится в жизни твоей — вместо «с жизнью»; И манит в темную долину — вместо «черную»; Но только с условьем: поставить его — вместо «не ставить»; Забыть, как постылая хлопнула дверь — вм<есто> «хлопала» (что, впрочем, сильнее и выразительнее; и, наконец, И пусть с неподвижных и каменных век — вм<есто> «бронзовых») — теоретически могут быть позднейшими заменами самой Ахматовой (но в сентябре этого года в разговоре с упоминавшимся уже иностранцем она ничего о новом варианте «Реквиема» не говорила); вероятней, однако, принимая во внимание явные ошибки в тексте, полученном «Гранями», что это тоже или ошибки или отсебятина переписчика. Мне досадно все-таки, что Вы нашли нужным напечатать в «Гранях» явно дефектный текст этой замечательной вещи. <…>

42.

Наталья Тарасова — Глебу Струве

31 декабря 1964 г. ^[180]

Дорогой Глеб Петрович,

<…> Что касается опубликования Реквиема в таком несовершенном виде, то оно объясняется просто. У меня было два пути: или манускрипт исправлять по Вашему, в котором я гораздо более была уверена, чем в нашем (хотя бы потому, что кусочек из него был дан в статье Синявского (как у Вас) ^[181] и по другим признакам (правда, не во всем), или же давать в таком виде, в каком мы получили из России. В нашем экз<емпляре> вступления просто не было, потому я и не дала. Много я думала, колебалась, прикидывала так и этак, и в последнюю минуту, можно сказать, решила дать так, как получила. И даже из самого простого соображения: никто бы Граням не поверил, если бы я исправила по Вашему, что мы тоже получили из России и что там Реквием ходит в списках по рукам. А ведь для нас этот факт хождения в списках Ахматовских стихов — тоже важный. Возможные ошибки я оговорила в статье ^[182]. Для фиксирования российской современности во всем ее объеме и Вы и я выполнили каждый свою функцию. Так история и будет рассматривать наши издания Реквиема — Ваш как классический образец, граневский как «полуфольклорный».

Относительно того, что Реквием был Ваш, я не знала до Вашего письма. У меня по выходе книги был Степун, мы вместе обедали и беседовали на эту тему — тогдашнюю тему дня, — и у меня создалось впечатление, что он достал манускрипт через своих студентов. Молодец Ф<едор> А<вгустович>! Ваш секрет буду хранить и я так же хорошо, как Степун. Спасибо за доверие. <…>

43.

Глеб Струве — Роману Гринбергу

4 января 1965 г. ^[183]

Многоуважаемый Роман Николаевич,

<…> Я по разным причинам не отозвался на те критические замечания о «Реквиеме», которые имелись в Вашем последнем письме мне (от 21-го декабря 1963 г.). Я тогда не мог и не хотел открывать тот факт, что «Реквием» фактически был издан мною, за мой собственный счет, и я только просил Г.А. Андреева дать марку их издательства и взять на себя наблюдение за печатанием, чтобы не раскрывать своей собственной причастности к этому изданию. «Реквием» был получен мною из Москвы еще в мае 1963 г. из очень хорошего источника, но я очень долго колебался прежде, чем решиться печатать его. Я узнал о «Реквиеме», как цикле, впервые еще в конце 1962 г. от людей, которые слышали его в собственном чтении автора. Эти люди, зная, что А.А. (тогда во всяком случае) не хотела выпускать эти стихи из рук и никому не давала их списывать, отговаривали меня от печатания. Решение печатать я принял летом 1963 г. и тогда в Мюнхене завел принципиальный разговор с Андреевым, но не называя еще ни автора ни произведения (единственный, с кем я тогда поделился этой вещью — она была у меня с собой — был Д.И. Кленовский, которому я ее прочел). О том, что речь идет о стихах Ахматовой Андреев узнал как раз перед тем, как Вы у него были, но текста еще кажется не имел. То, что Вы писали о неполном составе моего издания, мне до сих пор непонятно. Очевидно, в Вашей рукописи к «Реквиему» было прибавлено еще что-то (в 1964 г. по Москве стали ходить копии «Реквиема», часто дефектные — такая дефектная версия напечатана теперь в «Гранях»; я тоже получил такую копию уже летом 1964 г.) ^[184]. То, что было напечатано мною, было то, что — согласно источнику, из которого я получил машинопись — А.А. наконец послала в «Новый Мир» (и Твардовский отверг, но с этого началось «размножение»). В прошлом сентябре у меня была возможность запросить А.А. через одного иностранца, была ли она довольна изданием. Ответ был положительный — с двумя небольшими оговорками: 1) Почему после заглавия не было дат «1935-1941»? и 2) Зачем было давать такой не вяжущийся с текстом старый портрет? По поводу первого замечания я могу только сказать, что на моем экземпляре дат не было (позже я видел копии с датами), но самое это замечание свидетельствует, что текст соответствовал авторскому. Что же до портрета, то у меня не было позднего портрета, я не хотел воспроизводить (конечно, с Вашего разрешения) напечатанный Вами в «Воздушных Путях» или фотографию 1940 г. из книги Маковского, а тем более хорошо известные портреты Альтмана или Анненкова. Соринский же портрет казался мне мало известным (не знаю даже, воспроизводился ли он когда-нибудь), а я как раз незадолго до того получил его из Москвы. Во всяком случае Ваше подозрение, что А.А. будет недовольно выпуском «Реквиема» в Зап<адной> Германии, совершенно не подтвердилось. Что же касается до стихов в «Реквиеме», которые уже давно были известны, то ведь это не имеет никакого значения: они были известны не как часть «Реквиема». Да и относится это всего к двум (м<ожет> б<ыть> трем) стихотворениям: «Тихо льется тихий Дон…» было напечатано по памяти, как ходившее по рукам (и по тюрьмам), в одной статье в нацистском «Новом Слове» Деспотули во время войны и потом воспроизводилось в каких-то газетах ^[185]; «Приговор» — без этого заглавия и с фальшивой датой, сознательно вводившей читателей в заблуждение (1934), — печатался несколько раз: и в «Из шести книг», и в чеховском однотомнике, и в недавних советских изданиях ^[186]. Но это ничего не отнимает от «Реквиема» как целого.

Все это я пишу Вам — с большим запозданием — для «истории» и с целью устранения некоторых недоразумений. Огорчает меня, что есть люди — и люди, мнение которых я ценю — которым «Реквием» не нравится, которые считают его слабой вещью, «недостойной Ахматовой» и т.п. К этим людям принадлежат, например — что меня особенно огорчает — В.Ф. Марков и Н.Н. Моршен, а также Б.А. Филиппов. Судя по Вашему письму со всякими критическими замечаниями насчет издания, Вы этого взгляда не разделяете, и я рад. <…>

44.

Глеб Струве — Наталье Тарасовой

8 января 1965 г. ^[187]

Дорогая Наталья Борисовна,

<…> Ф.А. Степун, конечно, знал, что «Реквием» получен от меня. Но я просил тогда и Г.А. Хомякова и Ф.А. Степуна хранить это в тайне. С тех пор я еще кой-кому доверительно выдал этот секрет.

Читали ли Вы какие-нибудь подробные отчеты о присуждении премии Ахматовой в Катанье? Я видел то, что было в «Литературке» до начала января (хотя Сурков накануне присуждения говорил о нем, как о «крупном событии», о самом присуждении «Лит<ературная> Газета» потом не нашла нужным ничего сообщить — пути советской прессы неисповедимы!) ^[188]. Видел я и отрывок из письма из Рима в Н<овом> Р<усском> С<лове> и перепечатку из «Посева» в «Русской мысли» ^[189]. В западной прессе почему-то ничего не было (правда, я не видел немецких и, главное, итальянских газет; последние собираюсь на днях просмотреть). Мне интересно, была ли какая-нибудь речь о «Реквиеме» и не потому ли молчит «Литературка»; не упоминал ли «Реквиема» тот итальянский критик, который говорил о творчестве Ахматовой (кажется, Де Бенедетти)? ^[190]∗

∗ Между прочим, мне говорили, что немецкий перевод «Реквиема» — плохой (я не видел). Английский тоже плох. Из двух французских один (Aucouturier в «Esprit») хороший. Хорош польский перевод Лободовского ^[191]. <…>

45.

Наталья Тарасова — Глебу Струве

12 января 1965 г. ^[192]

Дорогой Глеб Петрович,

<…> Наш немецкий «Реквием» я просила сегодня по телефону Вам выслать, чтобы Вы посмотрели и издание и перевод. <…> Об Ахматовой ничего пока не знаю. К Вашим сведениями прибавить мне, увы, нечего. Единственное, что в немецких газетах было несколько статей о «Реквиеме» до ее поездки в Италию. Отношение советской прессы к ней раздвоенное, это уже ясно было в месяц ее юбилея. Интересно, поедет (пустят) ли она в Оксфорд. О присвоении ей «почетного доктора» Оксфордского университета Вы, конечно, слышали? Думаю, что это идет подготовка к получению Нобелевской. Было бы замечательно. ^[193] <…>

46.

Роман Гринберг — Глебу Струве

14 января 1965 г. ^[194]

Многоуважаемый Глеб Петрович,

<…> Мнение Маркова о «Реквиеме» мне непонятно. Он мне его говорил, но не объяснил, в чем состоит «неудача» АА. Мол, тема настолько значительна, что исполнение должно было бы быть на более высоком уровне. Не убедительно! Правда, что АА собирала цикл «по лоскутам» разных лет и созданных не всегда в одном и том же ключе. Но в целом это единственный по скорби и глубине памятник. Марков собирается что-то написать об этом. Ни с Моршеном, ни с Филип<повым> не говорил. <…> Кстати, АА, возможно, отправится в Оксфорд в этом году. Выпустят ли ее? Мешать ей мы не должны и я уже сейчас жалею, что в 4-м выпуске появятся ее 2 воспоминания, и что в своем комментарии о Бродском, я связал его с АА. ^[195] <…>

47.

Глеб Струве — Роману Гринбергу

23 января 1965 г. ^[196]

Многоуважаемый Роман Николаевич,

<…> Мнение Маркова о «Реквиеме» мне довольно хорошо известно, он мне его высказал довольно обстоятельно. У него три основных возражения против «Реквиема»: 1) стихи слабые, не на уровне лучшего у Ахматовой; 2) эгоцентричность, занятость собой; и 3) высокомерность по отношению к тем, что покинул родину, а не остался там, как она. Я со всеми тремя не согласен.

Насчет собирания «по лоскутам» Вы не совсем правы. Конечно, стихи эти написаны в разное время (и одно даже было напечатано в «Иве» с ложной датой) ^[197], но они составили известное целое. В какой-то момент А.А. весь цикл уничтожила и потом восстановила по памяти. Это я слыхал от человека, которому А.А. два или три раза читала эту вещь в 1962 г. и от которого я впервые узнал о ней. ^[198] <…>

48.

Глеб Струве — Борису Филиппову

29 января 1965 г. ^[199]

Дорогой Борис Андреевич,

<…> Раз уж Гринберг нашел нужным и возможным оставить это упоминание о «Реквиеме» и инициалы Н.Н.П., следовало бы, может быть, раскрыть их (все равно те, кому надо, узнают), и сказать, что речь идет о третьем муже ААА — Н.Н. Пунине ^[200]. Это интересно потому, что это, очевидно, единственное стихотворение в «Реквиеме», относящееся к нему, а не к сыну. Я об аресте Пунина в 1935 г. не знал. Кажется, он был вскоре выпущен и снова арестован в 1940 г. Умер он, как я недавно узнал, в 1942 г. (в лагере? в тюрьме?). Этих подробностей можно и не давать. ААА в ее недавней поездке в Италию сопровождала дочь Пунина (от первого брака). <…>

49.

Алексис Раннит — Борису Филиппову

9 апреля 1965 г. ^[201]

Дорогой Борис Андреевич,

простите, что все еще не собрался написать Вам официальное письмо насчет русско-эстонского «Реквиема». Если таковой все еще нужен — напишу. Сегодня прилагаю Вам 3 экземпляра моей тестимонии Американскому Конгрессу ^[202]. На стр. 4 сказано, что Ахматова не переводится на эстонский в советской Эстонии и что Ундер там тоже запрещена. Это, по-моему, самый лучший аргумент пустить Ахматову в Эстонию в моем «издании». <…>

50.

Глеб Струве — Наталье Тарасовой

1 июня 1965 г. ^[203]

Дорогая Наталья Борисовна,

Отвечаю Вам наспех и кратко на Ваше письмо от 28-го мая — занят по горло (экзамены и пр.), а завтра лечу в Англию в надежде видеться с А.А. Ахматовой или по крайней мере видеть и слышать ее.

Высланный воздушной почтой экземпляр «Реквиема» я получил (другой, очевидно, пропал на почте или не был вообще послан — писал я Вам об этом без всякого «ехидства», а именно между прочим) ^[204]. Прочесть немецкий текст я еще не успел (на днях получил еще и чешский), но убедился, что и в книжке русской текст у вас дефектный. <…>

51.

Глеб Струве — Борису Филиппову

12 июня 1965 г. ^[205]

Дорогой Борис Андреевич,

ААА соблаговолила вчера вечером принять меня, и я просидел у нее полтора часа. Впечатление сложное и противоречивое, и я не буду сейчас вдаваться в подробности. Что касается нашего издания, она не хочет, чтобы ее издавали, но говорит об этом не слишком решительно ^[206]. Есть основания думать, что она была бы заинтересована в материальной компенсации. Подымать об этом вопрос с ней я не мог, но говорил об этом с П.П. Норманом, и он обещал прозондировать почву. Гринбергу, который на очень многих произвел здесь отвратительное впечатление, дали понять, что она недовольна, что за напечатанное в В<оздушных> П<утях> ничего не получила ^[207]. Он сначала реагировал заявлением, что тут советские законы на его стороне (это он сказал и И.М. Берлину), а потом еще прибавил (В.С. Франку), что «ей и без того хорошо живется» (Франк был совершенно шокирован, а я припомнил строки Мандельштама: «На стороне врагов законы...») ^[208]. Все же потом Гринберг (не знаю, приняла ли она его или нет; кажется, что нет) послал ей в конверте какую-то сумму, указав при этом, что издает В<оздушные> П<ути> не с коммерческой целью; она ему эти деньги (говорят, малые) вернула, написав, что «чаевых» не принимает. Я, конечно, никаких полномочий делать предложения за наше издание не имею и денег больших на руках тоже, но сказал Норману, что за «Реквием», выпущенный на мой счет и мне не окупившийся, готов уплатить 10%-ные отчисления. Она, по-видимому, получила распоряжение получать гонорары за иностранные издания. <…> Кроме того А.А. внесла 4 небольших исправления в «Реквием» — пришлю в следующем письме. «Реквием» в ее новый сборник ^[209] включен не будет — несмотря на объявление в «Новых книгах». <…>

52.

Глеб Струве — Борису Филиппову

12 июня 1965 г. ^[210]

Дорогой Борис Андреевич!

I. Вот исправления, которые ААА своей рукой внесла в мой экземпляр «Реквиема»:
(1) После заглавия должны быть две даты: 1935—1940 (Так и в некоторых позднее дошедших до меня списках. Когда я сказал ей, что под одним стихотворением стоит дата «1940-1943», она заметила: «Не придирайтесь!»).
(2) Первое «стихотворение» («Нет, и не под чуждым небосводом») должно стоять как эпиграф перед прозаическим «предисловием», и под этим эпиграфом должна быть дата: 1961.
(3) Во «Вступлении» в стихе 3 должно быть «болтался» (вместо «качался»).
(4) В стих. 1, стих 6 должен читаться: Смертный пот на челе... Не забыть! —
(5) Под стих. 5 должна быть дата: 1939.
(6) В стих. 7 в конце стиха 8 должна стоять запятая и тире (, —).
(7) В «Эпилоге, II», стих 3: вместо «конца» надо «окна».

Все это — не позднейшие изменения, а ошибки в моем мюнхенском издании, т.е. в машинописи, по которой сделано издание. <…>

53.

Глеб Струве — Борису Филиппову

15 июня 1965 г. ^[211]

Дорогой Борис Андреевич,

<…> Только для Вас: ААА захотела меня еще раз сегодня видеть, и я через 3 часа буду у нее. <…> (Тоже только для Вас: я вручил ей через Питера Нормана около 180 долларов от себя — авторские отчисления за «Реквием» (это к нашему с Вам «предприятию» не относится) ^[212]. Ей очень нужны были деньги здесь (она едет на свой счет в Париж на два дня), и Виктор Франк запросил ее вчера от моего имени, и она согласилась принять). <…>

54.

Глеб Струве — Борису Филиппову

30 июня 1965 г. ^[213]

Дорогой Борис Андреевич,

<…> В примечаниях к «Реквиему» я (а) немного иначе отредактировал примечание о «Гранях», указав на явные ошибки в их тексте; (б) указал на включение «Приговора» в «Из шести книг» и в сборник 1961 г., отметив данную там дату; и (в) дал указание на то, что стихотворение «Тихо льется тихий Дон» впервые напечатано еще в 1943 г. в статье Н. Анина в «Парижском Вестнике» с перестановкой двух строк, но без ошибок, хотя и по памяти, и процитировал несколько строк из статьи о том, как стихотворение это распространялось (думаю, что это будет интересно для многих читателей да и для самой А.А.). Вы же когда-то сам обратили мое внимание на это (статья Анина у меня имеется в копии) ^[214]. <…>

55.

Владимир Марков — Роману Гринбергу

24 июля 1965 г. ^[215]

Дорогой Роман Николаевич,

<…> Ваши впечатления от Ахматовой подтверждают то, что я давно чувствую в ее стихах. Не в том смысле, что и там все фальшиво, но какое-то «но» я ясно ощутил с «Поэмы без героя», а «Реквием» меня не только разочаровал, но и возмутил (а еще более возмутили коленопреклонения перед этим «Реквиемом» в эмиграции — от Анстей до Адамовича) ^[216]. По-моему, тут обычный комплекс — проблеск мании величия в сочетании с чувством неполноценности (внутренне-то она не может не ощущать, что после Anno Domini ничего значительного не создала). Пожалуй, обо всем этом надо со всей откровенностью написать ^[217]. Меня уже давно уговаривает сделать это Струве (боготворящий Ахматову) — который, кажется, встретившись с ней тоже «скис» ^[218]. Толком он ничего еще не написал, но упомянул о смешанном чувстве от встреч с нею. <…>

56.

Лидия Чуковская

28 декабря 1963 г. ^[219]

Она открыла сумку, вынула оттуда какую-то книгу и протянула мне. Книжка белая, рамка черная, и большими внятными буквами на белой обложке:

АННА АХМАТОВА
РЕКВИЕМ
У меня похолодели руки, а сердце нырнуло куда-то в колени. «Реквием» — напечатан! Уже не машинопись, а книга. На титуле: Товарищество Зарубежных Писателей. Мюнхен. 1963.

Мюнхен. Почему именно в Мюнхене? Но не все ли равно?

И сразу передо мною Фонтанный Дом, продавленное кресло возле печки, беспорядок, ее нерасчесанные волосы на мятой подушке, вспышка огня в пепельнице, обгорелые края заворачивающегося клочка бумаги. Пепел. 1938.

А сейчас ее слово воскресло из пепла и обращено в самый обыкновенный, обыденный, заурядный предмет: книга! В мире миллионы — а быть может, и миллиарды книг! — ну, вот, прибавилась еще одна. Еще одна книга — только и всего.

«Пепел Клааса».

Пока я перелистывала «Реквием», добывая при этом слова не из напечатанного текста, а из самой себя, — Анна Андреевна уверяла Эмму ^[220], что ее, Ахматову, начнут теперь «перемалывать на кофейной мельнице». — «Не думаю», — говорила Эмма. Я тоже. Вряд ли станут наши, взамен неудавшегося мирового пожара, раздувать новый мировой скандал — вроде пастернаковского. Слишком глупо. Умнее просто не заметить. Борис Леонидович, напечатав за границей «Живаго», жизнью своей и смертью своей выплатил вперед все сполна. Довольно с нас и того позора, что великий «Реквием» прозвучал на Западе раньше, чем дома. «Мюнхен».

---

^[1] Глеб Струве. Как был впервые издан «Реквием» // Анна Ахматова. Реквием. 1935-1940. 2-е изд., исправленное автором. Нью-Йорк — Мюнхен: Товарищество зарубежных писателей, 1969. С. 22-24.

^[2] Лидия Чуковская. Вместо предисловия // Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. 1938-1941. Москва: Согласие, 1997. С. 13.

^[3] Роман Тименчик. Последний поэт. Анна Ахматова в 1960-е годы. Т. 1. 2-е изд. Москва — Иерусалим: Мосты культуры — Гешарим, 2015. С. 283

^[4] Глен Н.Н. Вокруг старых записей // Воспоминания об Анне Ахматовой. Москва: Советский писатель, 1991. С. 638. Ср. запись самой Ахматовой: «С первого дня еще на Садово-Каретной, где произошло его второе рождение, все говорили о нем те же несколько очень прямых и сильных слов. Примерно, каждый десятый — плакал» (Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). Сост. и подг. текста К.Н. Суворовой, вступ. ст. Э.Г. Герштейн. Москва — Torino: Giulio Einaudi editore, 1996. С. 452).

^[5] Оксман Ю.Г. Из дневника, которого я не веду // Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 643.

^[6] Заведующая отделом поэзии «Нового мира» Софья Караганова вспоминала, что Твардовский «долго молчал после чтения. “Мы могли бы попытаться напечатать отдельные части. Но все — не сможем. Вряд ли это устроит Ахматову”» (Караганова С.Г. В «Новом мире» Твардовского // Вопросы литературы 3 (1996), 330).

^[7] Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 574.

^[8] Наталья Горбаневская. Ее голос // Ахматовский сборник. №1. Под ред. Сергея Дедюлина и Габриэля Суперфина. Париж: Institute d'Etudes Slaves, 1989. С. 241.

^[9] Глеб Струве. Как был впервые издан «Реквием». С. 22.

^[10] Там же. С. 22.

^[11] В разговоре с Тименчиком Малиа вспоминал, что «впервые у Ахматовой он был в апреле 1962-го на квартире М.С. Петровых, куда потом еще приходил два раза, в июне был в Комарове <…>, осенью бывал на квартире Ники Глен, один раз — с Давидом Самойловым» (Тименчик. Последний поэт. Т. 2. С. 560). Ср. разговор Чуковской с Ахматовой о Малиа 5 июня 1962 г.:

Разговор начался с вопроса о Malia. Анна Андреевна виделась с ним накануне:

— Как вы думаете, он совсем умный? — спросила она. Понимает здешнюю жизнь?

— Гм. судить об иностранцах, о степени их ума и интеллигентности мне вообще трудно. Слишком разный у нас с ними жизненный опыт, да и все разное. Да и скольких видела я на своем веку? Одного-двух и обчелся. Malia умен, тонок, русский XIX век знает отлично — Герцена, например, живее, полнее, чем средний русский современный интеллигент, который в лучшем случае читал «Былое и Думы» <…> Так вот, в литературное хозяйстве русского XIX века Malia по-видимому разбирается, тут он «совсем умный», а понимает ли нашу теперешнюю жизнь? Не знаю. Я разговариваю с ним не скрываясь и не осторожничая, но я сама — понимаю ли? <…> Чего же требовать от Malia?

(Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С . 504-505).

^[12] Gleb Struve Papers, Box 32, Folder 14. Hoover Institution Archives, © Stanford University.

^[13] Там же.

^[14] Там же.

^[15] Лазарь Флейшман. Из архива Гуверовского института. Письма Ю.Г. Оксмана к Г.П. Струве // Stanford Slavic Studies 1 (1987), 31. Через месяц, 3 января 1963 г., Оксман добавлял: «Не очень верю и в полное (конечно, без «Реквиема»!) собр<ание> А.А., хотя она сама и поверила в ноябре в такую возможность… Лагерная тематика больше допущена в журналах не будет» (там же, 43)

^[16] Льюис С. Фойер. О научно-культурном обмене в Советском Союзе в 1963 году и о том, как КГБ пытался терроризировать американских ученых // Тыняновский сборник: пятые Тыняновские чтения. Ред. М. Чудакова. Рига-Москва, 1994. С. 348-349. «Бывший однокашник» Кэтрин — Джек Мэтлок (Jack Matlock), в 1961-1963 гг. сотрудник Американской дипмиссии в Москве, а в 1987-1991 — посол США в СССР.

^[17] Мариэтта Чудакова. По поводу воспоминаний Л. Фойера и Р. Фойер-Миллер // Тыняновский сборник: пятые тыняновские чтения. С. 370. Об обстоятельствах отъезда Кэтрин и Робин Фойер из СССР см. также: Робин Фойер-Миллер. Вместо некролога Кэтрин Фойер (Там же. С. 357-366) и Yasha Klots. The Way Back. Kathryn Feuer’s and Gleb Struve’s Letters on Academic Exchange, Yulian Oksman and Crossing the Soviet-Finnish Border (June, 1963) // Across Borders: 20^th Century Russian Literature and Russian-Jewish Cultural Contacts. Essays in Honor of Vladimir Khazan. Ed. by Lazar Fleishman and Fedor Poljakov. Berlin: Peter Lang, 2018. Pp. 557-584.

^[18] Глеб Струве. Как был впервые издан «Реквием». С. 22.

^[19] «Там наши усилия не остаются тщетными и принимаются с величайшим вниманием» (пять писем из переписки редакторов альманахов «Мосты» и «Воздушные пути»). Публикация, подготовка текста, вступительная статья и комментарии П. Трибунского и В. Хазана // Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына 2018. Москва: ДРЗ, 2018. С. 284. Уже в следующем письме от 29 августа 1963 г. Струве писал, что все же склоняется к публикации отдельной книгой и «готов взять на себя издержки» (цит. по копии, предоставленной Павлом Трибунским из фонда Хомякова в архиве ДРЗ).

^[20] Копия письма предоставлена Павлом Трибунским из архива ДРЗ.

^[21] Gleb Struve Papers, Box 34, Folder 12. © Stanford University.

^[22] Виктор Франк. Избранные статьи. Лондон: Overseas Publications Interchange, 1974. С. 33.

^[23] По другой версии, литературный чиновник говорил: «“Вы ведь не собираетесь оставаться в Англии, правда?” Ахматова сочла эти слова своего рода предупреждением…» (Ирма Кудрова. Русские встречи Питера Нормана. Санкт-Петербург: Журнал «Нева», 1999. С. 57).

^[24] Глен Н.Н. Вокруг старых записей. С. 638.

^[25] Борис Анреп. О черном кольце // Анна Ахматова. Сочинения. Т. 3. Под ред. Г.П. Струве, Н.А. Струве и Б.А. Филиппова. Париж: YMCA-Press, 1983. С. 445. Последняя встреча с Ахматовой перед отъездом из России запомнилась Анрепу так:

Революция Керенского. Улицы Петрограда полны народа. Кое-где слышны редкие выстрелы, железнодорожное сообщение остановлено. Я мало думаю про революцию. Одна мысль, одно желание: увидеться с Анной Андреевной. <…> Я перешел Неву по льду, чтобы избежать баррикад около мостов. <…> «Как, вы? В такой день? Офицеров хватают на улицах», — «Я снял погоны».

Видимо, она была тронута, что я пришел. Мы прошли в ее комнату. Она прилегла на кушетку. Мы некоторое время говорили о значении происходящей революции. Она волновалась и говорила, что надо ждать больших перемен в жизни. «Будет то же самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже». — «Ну, перестанем говорить об этом». Мы помолчали. Она опустила голову. «Мы больше не увидимся. Вы уедете». — «Я буду приезжать. <…>»

(Там же. С. 446-447).

^[26] Так, в мае 1959 г. Алексей Сурков просил Хрущева разрешить отметить 70-летний юбилей Ахматовой на страницах советских журналов в виду того, что «партийная критика не прошла бесследно», и даже ставил Ахматову в пример Пастернаку: «После той отвратительной шумихи, которую подняла вокруг Пастернака вся реакционная свора мира и не унимается до сих пор <…> заметный отклик на семидесятилетний юбилей старой, талантливой русской поэтессы <...> мог бы иметь очень положительный резонанс» (Мария Зезина. Советская художественная интеллигенция и власть в 1950-е — 1960-е годы. Москва: Диалог, 1999. С. 292).

^[27] Boris Filippov Papers. Gen Mss 334, Box 1, Folder 10. Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University (далее — Beinecke).

^[28] Boris Filippov Papers, Gen Mss 334, Box 7, Folder 232. Beinecke. Цит. в: Тименчик. Последний поэт. Т.2. С. 472.

^[29] Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. 1938-1941. С. 42-43.

^[30] Н. Анин. Ленинградские ночи // Парижский вестник (21 августа 1943).

^[31] Там же. Нина Берберова вспоминает о том, как в марте 1944 г. в оккупированном немцами Париже Давиденков «долго рассказывал про Ахматову и читал ее никому из нас не известные стихи: “Муж в могиле, сын в тюрьме. / Помолитесь обо мне”. Я не могла сдержать слез и вышла в другую комнату» (Нина Берберова. Курсив мой. Автобиография в 2 тт. Т. 2. Нью-Йорк: Russica Publishers, 1983. С. 510). После войны Давиденков «был интернирован и передан советской стороне, осужден на 10 лет ИТЛ, позднее переосужден и расстрелян» (Борис Равдин. Памятка читателю газеты «Парижский Вестник»: 1942-1944 // Vademecum. K 65-летию Лазаря Флейшмана. Москва: Водолей, 2010. С. 473-474; см. также: Борис Равдин. На подмостках войны. Русская культурная жизнь Латвии времен нацистской оккупации. 1941-1944. Stanford, CA: Stanford University Press, 2005).

^[32] Борис Филистинский. Как напечатали Анну Ахматову // За Родину (2 сентября 1943); то же — в другой профашистской газете, выходившей в Белграде (Русское дело. 26 сентября 1943). Цит. в Тименчик. Последний поэт. Т. 2. С. 565-566.

^[33] Gleb Struve Collection, box 106, folder 3, © Stanford.

^[34] Русская мысль (12 марта 1963).

^[35] Gleb Struve Collection, box 26, folder 3, © Stanford (из письма Клэренса Брауна Глебу Струве).

^[36] Цит. по: Роман Гуль. Одвуконь. Советская и эмигрантская литература. Нью-Йорк: Мост, 1973. С. 267-271.

^[37] Георгий Адамович. На полях «Реквиема» Анны Ахматовой» // Мосты 11 (1965), 209-210.

^[38] Александр Шмеман. Анна Ахматова // Новый журнал 83 (1966), 87-89.

^[39] Ефим Эткинд. Записки незаговорщика. Лондон: Overseas Publications Interchange, 1977. С. 10.

^[40] Gleb Struve Collection, box 32, folder 14, Hoover Institution Archives, © Stanford University (далее — © Stanford). На английском языке (здесь и далее, перевод мой — Я.К.). Выделенное курсивом — в оригинале кириллицей.

^[41] Ср. дневниковую запись Лидии Чуковской от 16 ноября 1962 г.:
В давешнем октябре, в разгар кубинских событий — ну, когда Америка потребовала, чтобы мы убрали свои ракеты с Кубы, а мы заявили, будто никаких ракет там нету, а нам были предъявлены фотографии ракетных установок и ультиматум — и тогда ракеты нашлись и мы их убрали — вот в эти часы <...> ко мне внезапно, без обычного телефонного звонка, пришел Malia. Я по обыкновению работала. Вижу, он очень взбудоражен. Предлагаю ему снять пальто, присесть, спрашиваю, что случилось? Нет, не снимает и не садится. Изо всех карманов торчат, как огромные, хорошо выглаженные носовые платки, — газеты. Стоит прямо передо мной, молчит и в недоумении смотрит на мой пюпитр. Спрашивает:
— Что вы делаете?
— Я… Я ничего не делаю. Я пишу.
— Сегодня — пишете? Что-нибудь срочное?
— Нет, не особенно… То есть — да, конечно. Я к сроку готовлю второе издание своей книги. Об искусстве редактирования художественной прозы. <...>
— И вы сейчас это пишете? Сегодня?
— Да. А что?
— Сегодня решается, будет ли война. Если ваше правительство не уберет ракеты с Кубы, война начнется. Вы это понимаете?
— Понимаю.
— Что же вы делаете?
— Я? Ничего. Я пишу. Война либо будет, либо нет. Меня все равно не спросят. Узнаю, когда наш дом взлетит на воздух. А пока — пишу.
<...> Он взглянул на часы — вероятно, истекали часы ультиматума — и поспешил в посольство за новостями. Я же продожала работать. Найдет начальство нужным — сообщит новости, не найдет нужным… — не сообщит — куда же мне спешить? «Вот и попробуй, объясни ему нашу жизнь?» — окончила я. — Нашу безжизненность».
— Да, — сказала Анна Андреевна. — Это ему не XIX век. Не Дмитриев-Мамонов. К такому омертвению люди приходят не сразу. Требуются десятилетия дрессировки в спокойствие. Не в спокойствие — в мертвость.

(Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 553-554)

^[42] В двух выпусках альманаха «Литературная Москва» (1956), подвергшихся критике властей, в результате которой издание прекратилось, были впервые за долгие годы напечатаны стихи Цветаевой с предисловием Эренбурга (а также стихи Ахматовой и Заболоцкого, рассказы Гроссмана и Николая Чуковского, «Записки» Лидии Чуковской о редактировании художественной прозы, поэма «За далью даль…» Твардовского и др.).

^[43] Хрущев сообщил Твардовскому, что дает свое личное разрешение на публикацию «Одного дня Ивана Денисовича», 20 октября 1963 г.: «Что ж, я считаю, вещь сильная, очень. И она не вызывает, несмотря на такой материал, чувства тяжелого, хотя там много горечи» (Александр Твардовский. Новомирский дневник. Т. 1. 1961-1966. Москва: ПРОЗАиК, 2009. С. 123).

^[44] Евгений Евтушенко. Наследники Сталина // Правда (21 октября 1962). Написанное годом раньше (вскоре после XXII Съезда Партии), стихотворение заканчивается так: «Покуда наследники Сталина есть на земле, / Мне будет казаться, что Сталин ещё в Мавзолее».

^[45] Пленум ЦК КПСС, проходивший с 19 по 23 ноября 1962 г., был посвящен докладу Хрущева «Развитие экономики СССР и партийное руководство народным хозяйством».

^[46] «Которая повидала всякое» (франц.).

^[47] Стихотворение Ахматовой «Стрелецкая луна» (1940) — «Стрелецкая луна. Замоскворечье. Ночь. / Как крестный ход идут часы Страстной недели. / Мне снится страшный сон. Неужто в самом деле / никто, никто, никто не может мне помочь…» — отсылает к самому раннему тексту «Реквиема» «Уводили тебя на рассвете…» (1935, Москва), который заканчивается так: «Буду я, как стрелецкие женки, / Под кремлевскими башнями выть».

^[48] Речь идет не о «Реквиеме», а о «Поэме без героя», которую Ахматова продолжала редактировать. В первых двух вариантах «Поэмы», напечатаных Романом Гринбергом в нью-йоркском альманахе «Воздушные пути» (№1, 1960; №2, 1962), строфа «А за проволокой колючей…» из «Эпилога» отсутствует. 2 декабря 1962 г. Оксман писал Струве в Калифорнию: «Не верю я и в то, что в будущем году издан будет в большой серии “БибБлиотеки> поэта” О.Э. Мандельштам. <...> Боюсь и за поэму Анны Андр<еевн>ы, которая отвергнута Твардовским и едва ли пойдет даже в отрывках в “Знамени”, куда сосватал эти “куски” К.И. Чуковский» (Лазарь Флейшман. Из архива Гуверовского института. Письма Ю.Г. Оксмана к Г.П. Струве // Stanford Slavic Studies 1 (1987), 31-32).

^[49] В №1 «Нового мира» за 1963 г. стихи Ахматовой, в т.ч. «Родная земля», «Последняя роза», и др., но не «Реквием», были напечатаны после двух рассказов Солженицына («Случай на станции Кречетовка» и «Матренин двор»).

^[50] Здесь и далее, «J.G.O.», «Ю.Г.О.», «О.», «Х» — Юлиан Григорьевич Оксман (1894-1970). Воспоминания Ахматовой о Мандельштаме (а также воспоминания о нем Елены Тагер), тем не менее, вскоре оказались у Струве в Калифорнии, но были впервые опубликованы Гринбергом в №4 «Воздушных путей» (С. 23-43).

^[51] В следующем письме Струве от 10 декабря 1962 г. Малия предупреждал: «в отличие от К.И. [Чуковского] и Ю.Г. [Оксмана], от Ахматовой Вы не получите ответа на Вашу записку, поскольку она из какого-то только полурационального принципа отказывается излагать что-либо в письменной форме для иностранцев или эмигрантов, особенно для таких как И. Берлин и Вы, которые являются официальными “врагами”. В конце концов, это можно понять…» (Gleb Struve Collection, box 32, folder 14, © Stanford; цит. в: Тименчик. Последний поэт. Т. 2. С. 560). Ср. также дневниковую запись Чуковской от 16 ноября 1962 г.: «Ничего удивительного, что Malia засиживается, — сказала она [Ахматова. — Я.К.], — Malia ведь приятель сэра Исайи, а тот просидел у меня однажды двенадцать часов подряд и заслужил Постановление…» (Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 552). Что касается Струве, то его имя было на плохом счету у влстей начиная как минимум с середины 1950-х гг.: Алексей Аджубей писал о нем как о злопыхателе-эмигранте, который «стряпает грязные заметки о культурной жизни в советской стране» (А. Аджубей. От океана к океану // Юность 2 (1956), 99), а Николай Грибачев заявлял, что «это такие, как он, в свое время вырезали языки у красноармейцев, снимали полосами кожу со спины и посыпали раны солью» (цит. по: Советские журналисты о Г.П. Струве // Русская мысль (19 января 1956 г.)).

^[52] Boris Filippov Papers, Gen Mss 228, Box 7, Folder 228. Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University (далее — Beinecke).

^[53] Оксман, через которого Струве получал рукописи Мандельштама и материалы о нем.

^[54] Gleb Struve Сollection, box 28, folder 1, © Stanford.

^[55] Речь идет о фотоснимке с графического портрета Ахматовой, выполненного Савелием Сориным в 1913 г. и воспроизведенном в первом издании «Реквиема». В разговоре с Сергеем Эрнстом в Париже в июне 1965 г. Ахматова назвала портрет Сорина «конфетной коробкой» (Никита Струве. Восемь часов с Анной Ахматовой // Ахматова Анна. Сочинения. Т. 2. [Мюнхен]: Международное литературное содружество, 1968. С. 332).

^[56] Домашний архив Робин Фойер Миллер (Бостон). На английском языке.

^[57] Литературно-художественный и общественно-политический ежегодный альманах, выходивший в 1958-1970 гг. в Мюнхене и США под маркой Центрального объединения политических эмигрантов из СССР (ЦОПЭ). Ред. Геннадий Хомяков.

^[58] Gleb Struve Сollection, box 28, folder 1, © Stanford. На английском языке.

^[59] Об обстоятельствах отъезда Кэтрин Фойер c дочерью из СССР в июне 1963 г. см. воспоминания Льюса Фойера, Робин Фойер-Миллер и статью Мариэтты Чудаковой «По поводу воспоминаний Л. Фойера и Р. Фойер-Миллер» в Тыняновском сборнике 5 (Рига — Москва, 1994), 347-374. См. также: Yasha Klots. The Way Back: Kathryn’s Feuer’s and Gleb Struve’s Letters on Academic Exchange, Yulian Oksman and Crossing the Soviet-Finnish Border (June, 1963) // Across Borders: 20^th Century Russian Literature and Russian-Jewish Cultural Contacts. Essays in Honor of Vladimir Khazan. Ed. by Lazar Fleishman and Fedor Poljakov. Berlin: Peter Lang, 2018. P. 557-584.

^[60] 22 августа 1963 г. Малиа послал Струве телеграмму с советом «Реквием» не печатать, а через два дня объяснял в письме, что это связано как со «страхом, долгое время не позволявшем Ахматовой даже записать эти стихи на бумаге (в отличие от Поэмы <без героя>, так и с ее сыном, с которым они, как-никак, тесно связаны» (Gleb Struve Сollection, box  32, folder 14, © Stanford. На английском языке).

^[61] Gleb Struve Сollection, box 94, folder 11, © Stanford. Ответ на письмо Струве от 4 октября 1963 г., в котором он просил Хомякова поинтересоваться о стоимости издания небольшой книжки стихов тиражом в 2000 экземпляров; писал, как лучше расположить отдельные части цикла; советовал сохранить набор, поскольку сомневаться в спросе «Реквием» не приходится; просил не называть его имени и предлагал Хомякову дать марку издательства «Товарищество зарубежных писателей»; ставил условием, чтобы, кроме стандартного предупреждения о том, что книга печатается без ведома и согласия автора, в ней не было никаких предисловий и пояснений («имя автора говорит за себя»), и чтобы до выхода книги об этом никто не знал. Прислать Хомякову машинопись «Реквиема» Струве обещал по получении положительного ответа на свои вопросы. (Копия этого письма Струве, как и других его писем к Хомякову, любезно предоставлена для ознакомления Павлом Трибунским, готовящим публикацию материалов из фонда Геннадия Хомякова в архиве Дома русского зарубежья им. Солженицына; далее — ДРЗ.).

^[62] Иван Башкирцев — журналист и редактор, в 1950-1970-е гг. владелец типографии в Мюнхене (I. Baschkirzew Buchdruckerei).

^[63] Gleb Struve Сollection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[64] В письме Хомякову от 17 октября 1963 г. Струве предлагал издать «Реквием» не у Башкирцева, с которым он имел дело раньше (например, когда печатал «Лебединый стана» Цветаевой еще в 1957 г.), а в типографии, где печатались «Мосты». С тем же письмом Струве выслал Хомякову копию машинописи «Реквиема», полученной им от Оксмана (копия письма Струве предоставлена для ознакомления Павлом Трибунским из архива ДРЗ).

^[65] В том же письме Хомякову Струве допускал, что «Реквием» может выйти в сбонике «День поэзии», и что один из циркулирующих в тамиздате списков «Реквиема» мог тем временем попасть к Гринбергу — издателю «Воздушных путей».

^[66] Ирина Одоевцева. Десять лет. Стихи. Париж: Рифма — Издательство имени Ирины Ясен, 1961.

^[67] Философ, историк и литературный критик Федор Степун (1884-1965) с 1946 г. преподавал в Мюнхенском университете. Совместно с Хомяковым и Леонидом Ржевским основал издательство «Товарищество зарубежных писателей» (ТЗП), под маркой которого вышел «Реквием».

^[68] Gleb Struve Сollection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[69] За три года до эмиграции Юрий Анненков «сделал с Ахматовой в 1921 году два портретных наброска: один — пером, другой — в красках, гуашью. <...> Портрет, сделанный пером, был сначала воспроизведен в книге моих портретов (изд. “Петрополис”, Петербург, 1922), затем, в 1923-м году — во втором издании “Anno Domini”. После этого, в течение многих лет, он воспроизводился во Франции, Германии, Италии, Соединенных Штатах Америки, Аргентине и в других странах. <...> Второй красочный портрет был впервые воспроизведен во Франции, в 1962-м году, в журнале “Возрождение”. Этот портрет до сих пор висит в Париже, в моем рабочем кабинете» (Юрий Анненков. Анна Ахматова // Возрождение 129 (сентябрь 1962), С. 41-52; цит по: Юрий Анненков. Дневник моих встреч. Цикл трагедий. Т. 1. Москва: Художественная литература, 1991. С. 123). 5 июня 1965 г. Анненков присутствовал на церемонии присуждения Ахматовой почетной докторской степени Оксфордского университета, а 19 июня принимал ее в своей мастерской в Париже, куда она приехала на четыре дня из Англии. «В рабочем кабинете и в библиотеке, на стенах — <...> гуашный портрет Ахматовой, знакомый ей лишь по фотографиям, так как он был закончен мною уже в Париже» (там же, С. 136). В ответном письме Хомякову от 31 октября 1963 г. Струве писал, что не знал об этом портрете Анненкова, но соглашался с тем, что «сейчас задерживать не стоит» (цит. по копии, предоставленной для ознакомления Павлом Трибунским из архива ДРЗ).

^[70] Gleb Struve Сollection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[71] В письме Хомякову от 26 октября 1963 г. Струве, среди прочего, спрашивал, не ездил ли Гринберг летом в СССР (копия письма Струве, предоставленная Павлом Трибунским из архива ДРЗ).

^[72] Возможно, в Швейцарии (Монтрё) Гринберг навещал Владимира и Веру Набоковых, с которыми состоял в многолетней переписке (см.: Друзья, бабочки и монстры: Из переписки Владимира и Веры Набоковых с Романом Гринбергом (1943—1967). Вступ. ст., публ. и коммент. Р. Янгирова // Диаспора: Новые материалы. Париж — СПб.: Athenaeum-Феникс, 2001. Т. I. C. 477-556). В опубликованной переписке с Набоковыми приезд Гринберга в Швейцарию в эти дни не упоминается.

^[73] Закрытый симпозиум о советской литературе, организованный Максом Хайвордом (Max Hayward, 1924-1979), проходил 1-6  сентября 1963 г. в Тегернзее (50 км к югу от Мюнхена), на другом берегу озера от Бад-Висзее. Приехав на несколько дней в Мюнхен после этого симпозиума, Струве говорил с Хомяковым об издании «Реквиема». Кроме него, в Мюнхене Струве встречался с Федором Степуном и поэтом Дмитрием Кленовским, которым тоже рассказывал о «Реквиеме» (доверительно).

^[74] Сергей Риттенберг (1899-1975) — преподаватель русской литературы в Стокгольмском университете, не раз встречавшийся с Ахматовой в 1960-е гг. во время поездок в СССР, где жила его сестра Татьяна Герман (вторая жена Юрия Германа). Биография Риттенберга «отчасти отражена в сюжетной линии шведского журналиста в фильме Алексея Германа “Хрусталев, машину!”» (Тименчик. Последний поэт. Т. 2. С. 200). 26 октября 1963 г. Струве сообщал Хомякову о письме от Дмитрия Кленовского, в котором речь шла об очередном визите «шведа» к Ахматовой летом 1963 г. и о создавшемся у Риттенберга впечатлении, что «автор ничего не имел бы против, если бы его произведение появилось заграницей, но сам для этого ничего делать не будет» (цит. по копии письма Струве Хомякову из архива ДРЗ, предоставленной Павлом Трибунским). Струве не был знаком с Риттенбергом лично, но подозревал, что вариант «Реквиема» у Гринберга (как и некоторые другие рукописи из СССР) был именно от него.

^[75] В московском «Дне поэзии» за 1963 г., подписанном в печать 14 ноября, опубликованы отрывки из «Поэмы без героя», а в ленинградском — из «Путем всея земли», но не «Реквием». Опасаясь, что «Реквием» все же может еще выйти в «Дне поэзии» до публикации в Мюнхене, 4 ноября 1963 г. Струве писал Хомякову, что даже если это произойдет, то читатель на Западе все равно будет покупать мюнхенское издание, а не «День поэзии» — «ради одной этой вещи» (цит. по копии, предоставленной Павлом Трибунским из архива ДРЗ).

^[76] Gleb Struve Сollection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[77] Получив корректуру, в письме Хомякову от 31 октября 1963 г. Струве обратил внимание на «странное “ч” в шрифте (курсивом)» (см. «Вместо предисловия» на стр. 8 мюнхенского издания). Цит. по копии, предоставленной Павлом Трибунским из архива ДРЗ.

^[78]4 ноября 1963 г. Струве писал Хомякову, что у него «тоже есть ход к источнику денег на такого рода надобности в нашей столице», и что, хотя ему и не хотелось бы просить их о помощи лично, он, тем не менее, был бы готов «устроить твердую покупку» части тиража (цит. по копии, предоставленной Павлом Трибунским из архива ДРЗ).

^[79] Американский Комитет по освобождению от большевизма (American Committee for Liberation from Bolshevism) был основан ЦРУ в 1951 г. (первоначальное название — Американский Комитет за свободу народов СССР; American Committee for Freedom for the Peoples of the USSR). С 1953 г. главным органом Комитета было «Радио Освобождение» (с 1959 г. — «Радио Свобода») в Мюнхене.

^[80] Текст, выделенный курсивом, вписан на полях от руки. Скорее всего, речь идет о Kubon & Sagner — немецкой фирме, занимавшейся распространением книг и журналов на русском и восточно-европейском языках (в 2017 г. прекратила существование и была куплена East View).

^[81] Иван Морозов (1919-1978) — редактор журнала «Вестник РСХД», многолетний директор YMCA-Press и книжной лавки «Les Éditeurs Réunis». Покончил жизнь самоубийством (как утверждается, после того, как Солженицын потребовал его отставки), после чего директором YMCA-Press стал Никита Струве.

^[82] Виктор Камкин (1902-1974) — издатель и книготорговец. В 1953 г. открыл в Вашингтоне первый магазин русской книги, став главным поставщиком русскоязычных изданий в американские университеты и библиотеки. С 1959 г. выпустил около 70 изданий, в т.ч. четырехтомное собрание сочинений Николая Гумилева (под ред. Глеба Струве и Бориса Филиппова). В письме от 1 ноября 1963 г. Струве советовал Хомякову списаться с Камкиным «немного заранее (но не слишком загодя)», предлагая «предоставить ему монопольное представительство на США» (цит. по копии, предоставленной Павлом Трибунским из архива ДРЗ).

^[83] Алексей Петрович Струве (1899-1976) — библиограф и книготорговец, отец Никиты Струве.

^[84] Gleb Struve Сollection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[85] Отдельных публикаций о «Реквиеме» в газете «Süddeutsche Zeitung», насколько известно, не было.

^[86] Gleb Struve Сollection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[87] Маргарита (Марга) Августовна Степун (1895-1971) — певица, сестра Федора Степуна, переехавшая после смерти его жены в Мюнхен и поселившаяся у него вместе со своей многолетней спутницей, поэтессой и мемуаристской Галиной Кузнецовой (1900-1976), автором «Грасского дневника» (о жизни в доме Буниных).

^[88] Failure (англ.) — неудача.

^[89] О своей деятельности в роли «советника по этим вопросам» Филиппов писал Струве еще 24 августа 1962 г.: «Все это время работал над огромным докладом о проникновении здешних серьезных изданий в СССР <...>: мне заказан этот доклад теми людьми, которые субсидируют “Мосты” и некоторые другие издания»; 19 июня 1963 г. он добавлял: «Сейчас я государственный служащий, хотя и не штатный, и имею дело с людьми, значительно более интересующимися книгоиздательством и выпуском журнала как основными в настоящее время методами глубокой идеологической войны» (цит. в: Тименчик. Последний поэт. Т. 2. С. 563-564). 22 ноября 1963 г. в письме Хомякову Струве писал о своих подозрениях в причастности к этой «интриге» Филиппова, с которым тогда уже работал над собранием сочинений не только Ахматовой, но и Мандельштама, но которому «ничего о “Реквиеме” не говорил» (цит. по копии, предоставленной для ознакомления Павлом Трибунским из архива ДРЗ).

^[90] Boris Filippov Papers. Gen Mss 334, Box 1, Folder 10. Beinecke.

^[91] Первый том «Сочинений» Ахматовой под ред. Глеба Струве и Бориса Филиппова вышел в 1965 г.

^[92] «Тихо льется тихий Дон…» процитировано по памяти в статье «Ленинградские ночи» Н. Анина (Николая Давиденкова) в профашистской газете «Парижский вестник» 21 августа 1943. «Приговор» действительно напечатан в советском сборнике Ахматовой (без названия и с неверной датой: 1934 г. вместо 1935). Что касается стихотворения «Уводили тебя на рассвете…», то в каком из органов «русской печати Риги и Берлина» оно было напечатано, установить не удалось. Однако оно цитируется — с искажениями и, очевидно, по памяти — в одной из рецензий на «Избранные стихотворения» Ахматовой (Нью-Йорк: Издательство им. Чехова, 1952). См.: Вячеслав Завалишин. Анна Ахматова // Новое русское слово (27 апреля 1952). См. также письмо Филиппова Струве от 16 января 1964 г.

^[93] Государственные библиографические указатели, издававшиеся Всесоюзной книжной палатой.

^[94] Gleb Struve Сollection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[95] В письме Хомякову от 7 декабря 1963 г. Струве просил послать «Реквием» на рецензию в «The Times Literary Supplement» и «The Slavonic & East European Review» (копия письма предоставлена Павлом Трибунским из архива ДРЗ).

^[96] Михаил Каплан — хозяин русского книжного магазина «Дом книги» в Париже, «тучный, громкоголосый и очень, в конце концов, доброжелательный» (Жорж Нива. Мой русский Париж // Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына 2011. Москва: ДРЗ, 2011. C. 8).

^[97] Сергей Водов (1898-1968) — в те годы главный редактор парижской газеты «Русская мысль».

^[98] Николай Мартьянов (1894-1984) — бывший эсер, издатель, директор и совладелец книжного магазина при газете «Новое русское слово» в Нью-Йорке. В «Беженской поэме» Ивана Елагина Мартьянову посвящены строки: «Был при газете книжный магазин. / Мартьянов в нём хозяйничал один, / Обслуживал весь день библиоманов. / <...> // Мартьянов был всегда невозмутим, / И даже если пререкался с ним / Какой-нибудь рассерженный наборщик… / В нём чувствовался русский офицер. / Он был когда-то боевой эсер / И революционный заговорщик. // Участвовал и в покушеньи он / На Ленина, и был приговорён / К расстрелу, и бежал из-под расстрела» (Иван Елагин. Тяжелые звезды. Избранные стихотворения. Tenafly, NJ: Hermitage, 1986. С. 352-353).

^[99] Gleb Struve Collection, box 85, folder 8, © Stanford.

^[100] Рецензия Дэвида Флойда «New Voice from Russia» была напечатана в лондонской газете «The Sunday Telegraph» анонимно 22 декабря 1963 г. Дэвид Флойд (David Floyd, 1914-1997) — обозреватель газеты «Daily Telegraph»; в 1944-1947 гг. — сотрудник Британского посольства в Москве (в 2018 г. в британская пресса разоблачила Флойда в шпионаже в пользу СССР). Статья Франка об Ахматовой в журнале «Survey» вышла уже после смерти Ахматовой (Survey 60 (July 1966), 93-101). Виктор Франк (1909-1972) — сын философа Семена Франка, историк, критик, журналист и переводчик, возглавлял русский отдел «Радио Свобода» в Лондоне, автор воспоминаний о встречах с Ахматовой в Англии в июне 1965 г. (Виктор Франк. Избранные статьи. Лондон: Overseas Publications Interchange, 1974. C. 32-36).

^[101] Свои услуги по распространению «Реквиема» в Англии Франк предлагал Струве еще 29 ноября 1963 г.: «я вообще решился заняться этим делом — с обычной скидкой для книгопродавцев: это может и тебе с Филипповым пригодиться» (Gleb Struve Collection, box 85, folder 8, © Stanford).

^[102] Gleb Struve Сollection, box 106, folder 3, © Stanford.

^[103] Это стихотворение, вошедшее еще в довоенный сборник Ахматовой «Из шести книг» (1940), было затем перепечатано в «Избранных стихотворениях» (Нью-Йорк, 1952. С. 27) и опубликовано с неверной датой в сборнике «Стихотворения» (Москва, 1961. С. 171). Оно также цитируется в конце статьи Лоллия Львова «Гумилев и Ахматова», опубликованной в 1952 г. в Мюнхене (За свободу 5 (1952), 6).

^[104] Еще 12 октября 1962 г. Малиа писал Струве, что «А<хматова> считает себя сильным кандидатом на Нобелевскую премию в этом году. <…> Она очень хочет получить премию» (Gleb Struve Collection, box 32, folder 14, © Stanford. На английском языке).

^[105] Недовольство Ахматовой воспоминаниями Георгия Иванова «Петербургские зимы» (1928) хорошо известно. Ср., например, ее письмо эстонскому поэту и библиотекарю Йельского университета Алексису Ранниту от 24 мая 1962 г.: «Мне было приятно узнать, что Вы держитесь того же мнения, что и я, относительно Георгия Иванова <...>. И следовательно, мне не придется, прочтя Вашу работу, еще раз испытывать ощущение, описанное в последней главе “Процесса” Кафки, когда героя ведут по ярко освещенной и вполне благоустроенной Праге, чтобы зарезать в темном сарае» (Aleksis Rannit Papers. Gen Mss 715. Box 36, Vault 483. Beinecke; цит.: Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 706).

^[106] Gleb Struve Collection, box 29, folder 121, © Stanford.

^[107] Получив письмо Гринберга, Струве допускал, что, возможно, у него был более поздний — и потому более полный — вариант «Реквиема», отредактированный Ахматовой уже после того, как она отпраивла первоначальный вариант поэмы в «Новый мир»; либо наоборот — «его [Гринберга] версия первоначальная», не предназначенная Ахматовой для печати, «тогда как моя в том виде, в каком она предложила ее “Новому миру”» (цит. по копии письма Струве Хомякову от 23 декабря 1963 г., предоставленной Павлом Трибунским из архива ДРЗ).

^[108] Gleb Struve Collectio, box 32, folder 14, © Stanford. На английском языке. Датируется по содержанию. Выделенное курсивом — в оригинале кириллицей.

^[109] В «повести-памфлете» советского писателя-фантаста Романа Кима «Кто украл Пуннакана?», вышедшей в октябре 1963 г. в журнале «Октябрь», один из персонажей говорит: «Глеб Струве и другие американские советоведы распространили слухи о том, что в Америку по некоторым тайным каналам просачивается из Советского Союза подпольная литература: стихи, беллетристика, мемуары московских и ленинградских писателей, рукописные журналы и стенограммы речей, произнесенных на некоторых собраниях и не опубликованных в советской печати» (С. 83). В следующем году повесть была переиздана в сборнике «В мире фантастики и приключений» (Ленинград: Лениздат, 1964, С. 491-589), в предисловии к которому Евгений Брандис и Владимир Дмитревский писали: «Из памфлета Романа Кима “Кто украл Пуннакана?” можно вынести представление о направленности не только современной американской фантастики, но и шпионско-детективной литературы, которая откровенно подчинена задачам идеологической диверсии против Советского Союза и социалистических стран» (С. 8). «Мемуар Оксмана» был тайно вывезен из Москвы летом 1962 г. и опубликован анонимно (N.N. “Доносчики и предатели среди советских писателей и ученых,” Социалистический вестник 5/6 (май-июнь 1963), 74-76).

^[110] Конфискация записей Кэтрин Фойер о ее московских беседах с Оксманом и обыск, которому КГБ подвергло ее и ее 15-летнюю дочь на советско-финской границе 7 июня 1963 г., как и преследование Оксмана, вероятно, были связаны с арестом профессора Йельского университета Фредерика Баргхорна (Frederick Barghoorn) 29 октября 1963 г. в Москве. Баргхорн был арестован в гостинице Метрополь и находился под стражей 16 дней, пока за него не вступился лично Джон Ф. Кеннеди, немекнувший Хрущеву, что если Баргхорн не будет освобожден, это может отрицательно сказаться на американских поставках пшеницы в СССР (см. Мариэтта Чудакова. По поводу воспоминаний Л. Фойера и Р. Фойер-Миллер. C. 366-374; Bruce Lambert. Frederick Barghoorn, 90, Scholar Detained in Soviet Union in 1963 // The New York Times, November 26, 1991).

^[111] Gleb Struve Collection, box 106, folder 3, © Stanford.

^[112] 23 декабря 1963 г., видимо, отвечая на несохранившееся письмо, Струве писал Маркову, что его отзыв о «Реквиеме» его «не столько удивил, сколько огорчил. Спорить бессмысленно. Особенно поскольку Вы нашли нужным приплесть Георгия Иванова. Как Вы можете считать “Четки” лучшим, что дала Ахматова, я просто не могу понять» («Ваш Глеб Струве». Письма Г. П. Струве к В. Ф. Маркову. Публикация Ж. Шерона // Новое литературное обозрение 12 (1995), 136).

^[113] «Там наши усилия не остаются тщетными и принимаются с величайшим вниманием» (пять писем из переписки редакторов альманахов «Мосты» и «Воздушные пути»). Публикация, подготовка текста, вступительная статья и комментарии П. Трибунского и В. Хазана // Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына 2018. Москва: ДРЗ, 2018. С. 291.

^[114] Вероятно, в этом неавторизованном варианте «Реквиема» — «чужим», а не «чуждым».

^[115] «Там наши усилия не остаются тщетными и принимаются с величайшим вниманием (пять писем из переписки редакторов альманахов “Мосты” и “Воздушные пути”)». Публикация, подготовка текста, вступительная статья и комментарии П. Трибунского и В. Хазана // Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына 2018. Москва: ДРЗ, 2018. С. 292-293.

^[116] Специально о «Реквиеме» ни Владимир Вейдле, ни Федор Степун, насколько известно, не писали (но, вероятно, обсуждали его с Хомяковым лично или в переписке). См., впрочем: Лидарцева Н. Поэзия Анны Ахматовой. (Доклад В.В Вейдле) // Русская мысль (23 декабря 1965) и некролог Вейдле в посвященном Ахматовой выпуске журнала «Вестник РХД» (№1-2, 1966, С. 38-45).

^[117] О ком именно идет речь, установить не удалось.

^[118] Gleb Struve Collection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[119] Отзыв Бориса Зайцева вышел через неделю. Как и Анненков, Зайцев познакомился с Ахматовой в подвале «Бродячей собаки» в 1913 г. «Развертываю — портрет (рисунок Сорина, 1913 г.). Конечно, она. И как раз того времени. <...> Говорят, она не любила этот свой портрет. Ее дело. А мне нравится, именно такой помню ее в том самом роковом 13-м году. <...> Да, пришлось этой изящной даме из “Бродячей собаки” испить чашу, быть может, горчайшую, чем всем нам, в эти воистину “Окаянные дни” (Бунин) <…>. Можно ль было предположить тогда, в этой “Бродячей собаке”, что хрупкая эта и тоненькая женщина издаст такой вопль — женский, материнский, вопль не только о себе, но и обо всех страждущих — женах, матерях, невестах, вообще обо всех распинаемых? <...> В том-то и величие этих 23 страничек, что о “всех”, не только о себе. <...> Воистину “томов премногих тяжелей”» (Борис Зайцев. Дни // Русская мысль. 7 января 1964; «томов премногих тяжелей» — последняя строка стихотворения Афанасия Фета «На книжке стихотворений Тютчева», 1883). Через три месяца в обращении к «Ахматовой» на ее 70-летие Зайцев, будто бы отвечая на слова Маркова о том, что «в таких стихах надо было забыть, по-моему, вообще о своем горе, а говорить о русском горе только», повторит сказанное им в «Днях» (Борис Зайцев. Мои современники. Сост. Н.Б. Зайцева-Соллогуб. Вступ. ст. Бориса Филиппова. Лондон: Overseas Publications Interchange, 1988. С. 126).

^[120] Напечатанная анонимно статья «New Voice from Russia» в лондонской газете «The Sunday Telegraph» (22 декабря 1963) была написана Дэйвидом Флойдом. На английский «Реквием» был впервые переведем Робертом Лоуэллом; опубликован c предисловием (и по подстрочнику) Ольги Карлайл в «Atlantic Monthly» (№4 (October 1964), 60-64). «[И]збави Бог такое и во сне увидать», отозвалась об этом переводе Ахматова. «“С морем разорвана связь” — будто бы с Балтийским. “Памятник мне” — будто памятник на могиле…» (Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 294; «памятник» в переводе Лоэулла — Медный Всадник). «Самый точный перевод, сделанный Амандой и Питером — прозаический. Я его авторизовала» (там же). Насколько известно, «прозаический» перевод Аманды Хайт и Питера Норманом опубликован не был. См. также: Anna Akhmatova. Requiem. Translated by D.M. Thomas // The Guardian (April 19, 1965). В декабре 1965 г. Струве писал Карлайл (правда, не о «Реквиеме», а о стихах Мандельштама, которые Лоуэлл переводил с ее участием), что считает эти переводы «прямым позором» и «отсебятиной» («есть такое хорошее русское слово»): «Бедный Оспи Эмильевич должно быть десять раз перевернулся в своей безымянной могиле» (Письма Глеба Струве Владимиру и Вере Набоковым. Подготовка текста, комментарии и перевод Э.М. Маликовой // Русская литература 1 (2007), 221).

^[121] Специальных откликов на «Реквием» в «Slavic Review» за 1960-е гг. не найдено. Рецензия Леонида Ржевского (наст. фамилия Суражевский, 1903-1986) — писателя второй волны эмиграции и профессора русской литературы в Университете шт. Оклахома, куда он переехал из Швеции в 1963 г., вышла в издаваемом этим же университетом журнале «Books Abroad» (Vol. 38, No. 3 (Summer, 1964), 328-329).

^[122] George Ivask Papers, Box 6, Folder 26. Amherst.

^[123] Вероятно, «New Voice from Russia» [Anon.] // The Sunday Telegraph (December 22, 1963). Статья-рецензия Ольги Анстей (наст. фамилия Штейнберг, 1912-1985) «Черный год» в «Новом русском слове» (15 декабря 1963) была известна Ахматовой, о чем в ее записной книжке сделана запись (Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). Москва — Torino, Einaudi, 1996. С. 452). В статье описан визит первого мужа Анстей, поэта Ивана Елагина, к Ахматовой в 1939 г.: «Солнечным августовским ленинградским днем к А. пришел черненький застенчивый юноша, почти мальчик. Он почти не дышал от благоговения и страха и мял в руках тетрадку. В тетрадке были стихи. Чтобы прочесть их, мальчик приехал из Киева. Звали его Иван Елагин. — Мне очень жалко, — сказала ему А., — но я не могу вас выслушать. Сына завтра увозят, и я собираю теплые вещи. Мальчик молча поцеловал ей руку и ушел». Эта единственная встреча с Ахматовой отразилась в поэме Елагина «Память» (1979): «Вновь твои проспекты, Ленинград. / Обреченно фонари горят. / Кратковремен этот мой приезд. / Мне одно желанье душу ест. / Я привез стихотворений шесть / И мечтал Ахматовой прочесть. / В годы те была моей женой / Анстей. И ее стихи со мной. / <...> / Я уже предчувствую беду. / “Высылают сына. Я иду / С передачею в тюрьму. Я вас / Не могу принять”. / <...> / И подавляя муку, / Глядя в речной провал, / Был счастлив, что вашу руку, / Дважды поцеловал» (Елагин. Тяжелые звезды. С. 306-307). В разговоре с Томасом Венцловой Ахматова «с явным одобрением» отозвалась о рецензии Анстей («Это не статья, это вопль»), но «стихи Елагина и само его имя для нее было новостью. “Ну разве я могу всех запомнить?”» (Томас Венцлова. Воспоминания об Анне Ахматовой // Анна Ахматова: последние годы. Рассказывают Виктор Кривулин, Владимир Муравьев, Томас Венцлова. Сост., коммент. Рубинчик О.Е. Сантк-Петербург.: Невский Диалект, 2001. С. 76-91). См. также более позднюю статью Анстей «Златоустая Анна всея Руси» // Новый журнал 127 (1977), 95-105.

^[124] «Гвоздь программы» (франц.).

^[125] Boris Filippov Papers, Gen Mss 334, Box 7, Folder 232. Beinecke.

^[126] 9 января 1964 г. Филиппов отвечал Струве: «Реквием Ахматовой получил и нашел в нем три напечатанных уже вещи. Вы правы, одна была опубликована с заведомо фальсифицированной датой. Книга интересна очень, но пестровата по художественному достоинству. Кое-что — очень сильно» (Boris Filippov Papers, GEN MSS 229, Box 7, Folder 229, Beinecke; датируется по содержанию — в оригинале опечатка Филиппова: 9 января 1963 г. вместо 1964-го).

^[127] Gleb Struve Collection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[128] «Прошло таможню без пошлины. Нью-Йорк, шт. Нью-Йорк» (англ.).

^[129] Роман Гуль (1896-1986) — писатель, участник Белого движения, редактор нью-йоркского «Нового журнала». Письмо Гуля Хомякову недоступно.

^[130] Первый отклик на «Реквием» в журнале «Kultura» Польского литературного института (Instytut Literacki, Maisons-Lafitte) вышел вместе с переводом на польский Юзефа Лободовского: Gustav Herling-Grudzinski. Suche oko // Kultura 6/200 (1964), 57-60; Anna Achmatowa. Requiem. Przel. Józef Łobodowski // Там же, 60-68. Журнал выходил под редакцией Ежи Гедройца (Jerzy Giedroyc, 1906-2000), уже несколько лет печатавшего, в частности, прозу Абрама Терца (Андрея Синявского) и Николая Аржака (Юлия Даниэля).

^[131] Чешский перевод отрывка из «Реквиема» («Тихо льется тихий Дон…») сначала был напечатан в мюнхенской газете «Demokracia v Exile» в марте 1964 г., а затем — отдельным изданием: Anna Achmatová. Requiem. Přeložil Robert Vlach. Řím: Křesťanská akademie v Řime, 1964.

^[132] Публикации Степуна об Ахматовой в газете «Christ und Welt», как и адресат Хомякова в Цюрихе, неизвестны. О первых переводах «Реквиема» на английский см. письмо Хомякова к Струве от 30 декабря 1963 г.

^[133] George Ivask Papers, Box 3, Folder 38. Amherst.

^[134] Ольга Андреева-Карлайл (Olga Andreyev Carlisle) — журналистка, переводчица, художница и мемуаристка, дочь поэта Вадима Андреева (1903-1976) и внучка Леонида Андреева (1871-1919). В 1967 г. в Москве познакомилась с Солженицыным (см. Ольга Карлайл. Возвращение в тайный круг. Москва: Захаров, 2004). Автор предисловия к первому переводу «Реквиема» на английский, выполненному Робертом Лоуэллом (Olga Carlisle. Poems by Anna Akhmatova // Atlantic Monthly (October 1964), 60-61).

^[135] Boris Filippov Papers, Gen Mss 334, Box 7, Folder 232. Beinecke.

^[136] Речь идет об Ольге Анстей и ее отклике на «Реквием» в «Новом русском слове» (15 декабря 1963 г.). Разведясь с первым мужем Иваном Елагиным вскоре после переезда из Германии в США в 1950 г., Анстей вышла замуж за Бориса Филиппова. Брак оказался непродолжительным, но развод был оформлен лишь в 1965 г. (см. о ней: Валентина Синкевич. Мои встречи: русская литература Америки. Владивосток: Рубеж, 2010. С. 77-89).

^[137] Boris Filippov Papers, Gen Mss 334, Box 7, Folder 232. Beinecke. Цит. в Тименчик. Последний поэт. Т. 2. С. 471-472.

^[138] Лев Гумилев был арестован (вместе с Николаем Пуниным) осенью 1935 г., но вскоре освобожден. Второй арест — в ночь на 11 марта 1938 г. (а не в 1937 г., как пишет Филиппов). Стихотворение «Приговор» («И упало каменное слово…»), датированное летом 1939 г., связано с пересмотром дела Гумилева: 26 июля он был приговорен к 5 годам лагерей, а в середине августа — этапирован из Ленинграда в Норильлаг.

^[139] См., например, рецензию Вячеслава Завалишина на «Избранные стихотворения» Ахматовой (Нью-Йорк: Издательство им. Чехова, 1952), где «Уводили тебя на рассвете…» — по-видимому, впервые, хотя и с искажениями (очевидно, по памяти) — приведены в таком контексте: «Ахматова решилась пасть на колени перед кремлевскими владыками, чтобы вымолить прощение для сына. “На губах холодок от иконки. / Пот на бледном челе не забыт. / Я пойду, как стрелецкие жонки / Под кремлевские стены выть”» (sic!) (Вячеслав Завалишин. Анна Ахматова // Новое русское слово. 27 апреля 1952). Автор рецензии, в частности, сообщает, что «учился вместе с сыном Ахматовой, Л.Н. Гумилевым в Лифли<,> Ленинградский институт философии, литературы, искусства; только Л.Н. был на два курса старше меня. После ареста сына мне довелось несколько раз быть у Ахматовой. Я помогал ей отправлять для сына посылки в Красноярск, в концентрационный лагерь (в последний раз я носил такую посылку на почту весной 1941 года)» (там же; конечно, эти данные — не более, чем фантазия). Завалишин цитирует и стихи Ахматовой из цикла «Слава миру», «посвященные» Сталину в декабре 1949 г. в надежде уберечь сына от второго срока и напечатанные в «Огоньке» 2 апреля 1950 г.: «Каким образом вынудили ее сочинить такие стихи, догадаться не трудно. Но кто из нас посмеет бросить в нее камень?» (там же).

^[140] Boris Filippov Papers, Gen Mss 334, Box 7, Folder 232. Beinecke.

^[141] Речь идет о статье Филиппова «Заметки к поэме А. Ахмтовой» (Воздушные пути 2 (1961), 167-183). Этот выпуск «Воздушных путей» Ахматовой передал Мартина Малиа (Gleb Struve Collection, box 32, folder 14, © Stanford). См., например, дневниковую запись Чуковской от 12 мая 1962 г.: «Показала мне второй том этих самых “Воздушных путей”, где напечатан один из вариантов “Поэмы” с предисловием Филиппова. “Он копает глубоко,” — сказала Анна Андреевна, — но не там, где зарыто”» (Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 485).

^[142] Очевидно, Сергею Риттенбергу.

^[143] Согласно Наталье Горбаневской, «[о]т меня одной в течение зимы-весны 1963 года (хоть у меня и не было своей машинки) разошлось не менее сотни экземпляров. <...> По моей оценке, уже в течение 1963 года самиздатский тираж “Реквиема” исчислялся тысячами» (Наталья Горбаневская. Ее голос // Ахматовский сборник. №1. Под ред. Сергея Дедюлина и Габриэля Суперфина. Париж: Institute d'Etudes Slaves, 1989. С. 241).

^[144] Aleksis Rannit Papers. Gen Mss 715. Box 36, Vault 483. Beinecke.

^[145] В предыдущем письме от 23 января 1964 г. Струве писал Ранниту: «Может быть, Вам вздумается перевести его [“Реквием”] на эстонский или навести кого-нибудь на эту мысль» (там же). Алексис Раннит (наст. фамилия Долгошев; Alexis Rannit, 1914-1985) — эстонский поэт, искусствовед, переводчик и критик, куратор славянского и восточно-европейского отдела библиотеки Йельского университета. В 1962 г. состоял в переписке с Ахматовой, которой посылал свои стихи (в переводе Лидии Алексеевой). Марие Ундер (Marie Under, 1883-1990) — эстонская поэтесса и переводчица, в т.ч. «Реквиема»: Anna Achmatova, Marie Under. Requiem. [New York]: Inter-Language Literary Associates, 1967 (с параллельным русским текстом, вступительной статьей Раннита и послесловием Франсуа Мориака (“Anna Akhmatova, Je Pense a Vous”), опубликованном в газете «Figaro Littéraire» 15 марта 1966 г. и перепечатанном по-французски). Через год, с тем же послесловием Франсуа Мориака, «Реквием» вышел на латышском в переводе и с предисловием Петериса Айгарса (Peteris Aigars): Anna Achmatova. Rekviems. [New York]: Inter-Language Literary Associates, 1968.

^[146] Gleb Struve Collection, box 26, folder 3, © Stanford.

^[147] Артур Лурье (1892-1966) — композитор и музыкальный критик, представитель русского музыкального авангарда, адресат нескольких стихотворений Ахматовой и автор музыки к ее текстам, в т.ч. к «Поэме без героя» (Заклинания. Музыка к “Поэме без героя” Анны Ахматовой. Отрывки // Воздушные пути 2 (1961), 153-165). Письменных подтвержденний подобной оценке «Реквиема» Лурье не обнаружено.

^[148] Boris Filippov Papers, Gen Mss 334, Box 7, Folder 232. Beinecke.

^[149] В тот же день Струве писал Юрию Иваску: «Одоевцева считает, что только часть “Реквиема” написана Ахматовой, остальное — кем-то другим. Предпочитаю не комментировать, чтобы не выражаться крепко» (George Ivask Papers, Box 6, Folder 26. Amherst). Письменных подтверждений такому отзыву Одоевцевой о «Реквиеме» не найдено, но 12 марта 1965 г. она писала Маркову: «Вот и сейчас я совершенно согласна с Вами насчет Ахматовой, но, конечно, держу свое мнение про себя. <...> Для меня Ахматова кончилась в 22-м году. Остального могло бы и не быть, хотя им как раз и восхищаются самозабвенно» (“…Я не имею отношения к Серебряному веку…” Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову // «Если чудо вообще возможно за границей…». Эпоха 1950-х в переписке русских литераторов-эмигрантов. Cост., предисловие и примечания Олега Коростелева. Москва: Русский путь, 2008. С. 780).

^[150] Gleb Struve Collection, box 106, folder 3, © Stanford.

^[151] 21 января 1964 г. Моршен (наст. фамилия Марченко, 1917-2001) все же благодарил Струве за «Реквием», который «еще не получил, но, конечно, слышал о нем», а 13 марта 1966 г. — через неделю после смерти Ахматовой — писал: «Вот она и ушла от нас. Я не поклонник ее (в том смысле, в каком считаю себя поклонником Пастернака, Мандельштама и Заболоцкого), но, конечно же, люблю и ценю ее стихи. С ее уходом кончился Серебряный век — век богатырей!» (Gleb Struve Collection, box 108, folder 10, © Stanford).

^[152] Ср., тем не менее, дошедшие до Струве отклики Артура Лурье и Ирины Одоевцевой.

^[153] Жена Владимира Маркова.

^[154] Gleb Struve Collection, box 106, folder 3, © Stanford.

^[155] Gleb Struve Collection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[156] Поэт Николай Николаевич Моршен — сын писателя Николая Владимировича Марченко (1887-1969), писавшего под псевдонимом Нароков.

^[157] Как и Одоевцева, Юрий Терапиано (1892-1980) был невысокого мнения не только о «Реквиеме», но и о «Поэме без героя», о чем писал Маркову еще 22 марта 1960 г. в связи с выходом №1 «Воздушных путей»: «Пока прочел только поэму Ахматовой, от которой я далеко не в восторге — прежде всего — криптограмма, и затем — ряд срывов» («…В памяти эта эпоха замечатлелась навсегда.” Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову // «Если чудо вообще возможно за границей…». С. 780). См. также рецензии Терапиано на переводы «Реквиема» на французский (Русская мысль. 11 июня 1966) и эстонский (Русская мысль. 14 марта 1968). Уже после смерти Ахматовой, 20 марта 1966 г. он писал Иваску о панихиде по Ахматовой в Париже, которая «собрала чуть ли не 500 человек, стоять в церкви было тесно», при этом добавляя: «Но жаль, что некоторые уже начали “Реквием”… Ах, этот “Реквием”!.. Как будто она только его и написала. А Зайцев так и говорит: прежде была салонной поэтессой для поэтов, а с “Р<еквиема>” стала всероссийской!» (George Ivask Papers, Box 6, Folder 91. Amherst).

^[158] Скорее всего, Сергей Риттенберг.

^[159] Gleb Struve Collection, box 106, folder 3, © Stanford.

^[160] Цитируемое письмо Моршена Маркову, насколько известно, еще не опубликовано.

^[161] Из статьи Цветаевой «Искусство при свете совести»: «Только с таких, как я, на Страшном суде совести и спросится. Но если есть Страшный суд слова — на нем я чиста» (Марина Цветаева. Собрание сочинений в 7 тт. Т. 5. Москва: Эллис Лак, 1994. С. 374).

^[162] Gleb Struve Collection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[163] Для получения премии «Этна-Таормина» Ахматова выехала в Сицилию 1 декабря 1964 г. См., напр., воспоминания сопровождавшей ее Ирины Пуниной «Анна Ахматова на Сицилии» (Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 662-669).

^[164] Achmatova. Requiem. Uebertragung von Marie von Holbeck (mit parallelem russischen Text). Frankfurt am Main: Possev-Verlag, 1964.

^[165] Anna Achmatova. Requiem. Trad. di Carlo Riccio. Prefazione: “L’occhio ascintto” di Gustavo Herling // Tempo Presente IX, №1 (1964), 1-9; то же — La Fiera Litteraria XIX, №44 (20 dicembre 1964), 12.

^[166] Anna Akhmatova. Requiem. Traduit par Nadine et Jean Blot // Preuves 160 (juin 1964), 25-31; затем — в переводе Мишеля Окутюрье (Michel Aucouturier): Esprit 7 (1964), 2-13. См. также: Anna Akhmatova. Requiem. Traduit par Paul Valet. Paris: Editions de Minuit, 1966; Requiem. Extraits. Traduit par Vera Fosti // Le Soir (Bruxelles). 31 mars 1966.

^[167] О каких публикациях «Реквиема» в немецком журнале «Der Monat» и английском «Encounter» идет речь, установить не удалось. С редактором «Encounter» Стивеном Спендером (Stephen Spender, 1909-1995) Ахматова встречалась в Лондоне в июне 1965 г., но авторизованный ею «прозаический» перевод «Реквиема» Аманды Хайт и Питера Нормана опубликован в журнале не был (см. об этом: Тименчик. Последний поэт. Т. 1. С. 444).

^[168] Roman Gul’ Papers, Gen Mss 90, Box 13, Folder 336. Beinecke.

^[169] В своей рецензии Гуль писал, что «Реквием» — «образец перерождения былой музы Ахматовой» и «отклик народа на террор»; однако, признавая «выбор родины, не свободы, сделанный [Ахматовой] еще в 1917 году <...> героическим», добавлял, что выбор Зинаиды Гиппиус, эмигрировавшей в 1920 г., «не менее, а может быть и более героичен (хотя бы уж потому, что более активен!) <...>. То, что жизнь без родины всем трагически тяжела, не должно бы было быть темой надменных стихосложений» (Новый журнал 77 (1964), 290-294).

^[170] См. письмо Аманды Хайт (ниже), в котором она сообщает Струве из Ленинграда, что Ахматова «была довольна» мюнхенским изданием «Реквиема».

^[171] Gleb Struve Collection, box 29, folder 17, © Stanford. На английском языке.

^[172] Ср. эпизод, описанный Чуковской: «Анна Андреевна на секунду протянула мне картонную книжечку — пропуск в Фонтанный Дом через Дом Занимательной Науки. “Узнаете?” Черным по белому, в графе “профессия” начертано, что она, Ахматова, Анна Андреевна, есть “жилец”. Дав мне вспомнить этот раритет, <...> вот эту свою фотографию она и хочет поместить на титульном листе в своем экземпляре “Реквиема” (Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 158).

^[173] Gleb Struve Сollection, box 94, folder 11, © Stanford.

^[174] На момент написания этого письма Ахматова в Италию еще действительно не приехала, а выехала туда поездом из Москвы лишь 1 декабря 1964 г. Хрущев был отстранен от должности Первого Секретаря на Пленуме ЦК КПСС, созванном в его отсутствие, 14 октября 1964 г.

^[175] Публикация неавторизованного варианта «Реквиема» в «Гранях» (№56, С. 11-19) была приурочена к 75-летию Ахматовой и сопровождалась статьей главного редактора журнала Натальи Тарасовой «Живая совесть» (С. 5-10).

^[176] Архив НТС (Фонд 98). Исследовательский центр Восточной Европы при Бременском университете (Forschungsstelle Osteuropa; далее — FSO).

^[177] В архиве Струве сохранился «Текст “Реквиема”, полученный позже оксмановского (в 1964 г.?) от Павла Секлочи (Sjeklocha)» (Gleb Struve Сollection, box 94, folder 11, © Stanford). Павел Секлоча (Paul Sjeklocha, он же Paul Cutter) — студент Струве в Беркли, один из организаторов передвижной выставки американского искусства («Graphic Arts Exhibit») в СССР в 1963-1964 гг., соавтор книги о неофициальном советском искусстве (Paul Sjeklocha and Igor Mead. Unofficial Art in the Soviet Union. Berkeley — Los Angeles: University of California Press, 1967). Согласно Иваному Толстому и Андрею Устинову, именно он весной 1964 г. отправил Струве посылку, в которую «была вложена ходившая в машинописи подборка стихотворений Анны Ахматовой, включая цикл “Реквием”, а также полный комплект — все три номера — машинописного журнала “Синтаксис”, полученный им от редактора-издателя Алика (Александра) Гизбурга» (и вскоре опубликованный в «Гранях», №58), а затем — и машинопись стихов Бродского, положенную в основу его первой книги «Стихотворения и поэмы» (1965) под ред. Струве и Филиппова (Иван Толстой, Анрей Устинов. «Молитесь господу за переписчика». Вокруг первой книги Иосифа Бродского // Звезда 5 (2018), 3-22).

^[178] В №2 «Воздушных путей», перед «Поэмой без героя», помещена фотография Ахматовой в Голицыно (1959), а в книге не любимого Ахматовой Сергея Маковского «На парнасе Серебряного века» (1962) — фотография 1940-го года.

^[179] Вариант «до окна» в «Гранях» оказался верным. См. письмо Струве Филиппову от 12 июня 1965 г. об исправлениях, внесенных Ахматовой в текст «Реквиема» в Англии.

^[180] Gleb Struve Collection, box 34, folder 12, © Stanford.

^[181] В статье «Раскованный голос (к 75-летию А. Ахматовой)» (Новый мир 6 (1964), 174-176) Андрей Синявский, уже несколько лет печатавшийся за границей под псевдонимом Абрам Терц (тогда еще не раскрытом), цитирует эпиграф к «Реквиему» — возможно, по мюнхенскому изданию.

^[182] Ср.: «При сравнении экземпляров, — изданного в Мюнхене и полученного нами, — обнаружился ряд разночтений, неизбежных при многократном переписывании рукописей любителями поэзии. Не исправляя своего и не оспаривая правильности мюнхенского, мы помещаем “Реквием” точно в том виде, в каком прибыл он в “Грани” из своего далекого путешествия». (Наталья Тарасова. Живая совесть // Грани 56 (1964), 10).

^[183] Vozdushnye Puti Records. Library of Congress. Цит. в: Тименчик. Последний поэт. Т. 1. С. 351.

^[184] О варианте, напечатанном в «Гранях», и о машинописи, полученной от Секлочи, см. письмо Струве Наталье Тарасовой от 24 декабря 1964 г.

^[185] Профашистская газета «Новое слово» издавалась в Берлине в 1933-1944 гг (в частности, шахматный раздел в ней вел Александр Алехин). О редакторе газеты Владимире Деспотули, отсидевшем 11 лет в ГУЛАГе после войны, см.: Константин Кромиади. Памяти Владимира Михайловича Деспотули // Голос зарубежья 6 (1977), 33-35. Насколько известно, «Тихо льется тихий Дон…» был впервые напечатан не в «Новом слове», а в статье Анина (Николай Давиденков) в «Парижском вестнике» (21 августа 1943).

^[186] О публикациях этого стихотворения см. письма Филиппова — Хомякову (4 декабря 1963), Маркова — Струве (21 декабря 1963), Филиппова — Струве (16 января 1964) и Струве — Филиппову (22 января 1964).

^[187] Архив НТС (Фонд 98). FSO.

^[188] В советской прессе о присуждении Ахматовой премии «Этна-Таормина» (как и о присуждении степени Оксфордского университета) речь шла, напр., в следующих публикациях: О присовении А.А. Ахматовой Оксфордским университетом почетной степени доктора филологии // Литературная газета (17 декабря 1964); Георгий Брейтбурд. Премия Таормина вручена. Корреспонденция из Рима (по телефону) // Литературная газета (там же; с отрывком из выступления Твардовского при вручении премии); Международная премия — советской поэтессе // Литературная Россия (18 декабря 1964), 22.

^[189] Текст «Анна Ахматова в Италии» был сначала опубликован в «Посеве» (18 декабря 1964), затем в «Новом русском слове» (29 декабря 1964) и наконец — в «Русской мысли» (9 января 1965).

^[190] Джакомо Дебенедетти (Giacomo Debenedetti, 1901-1967) — итальянский литературовед и критик, член жюри премии «Этна-Таормина».

^[191] Речь идет о переводах «Реквиема» Марии фон Хольбек (на немецкий), Роберта Лоуэлла (на английский), Надин и Жана Блот и Мишеля Окутюрье (на французский) и Юзефа Лободовского (на польский).

^[192] Gleb Struve Collection, box 34, folder 12, © Stanford.

^[193] Сама Ахматова узнала о присуждении ей оксфордской степени от Питера Нормана (Peter Norman, 1921-2007) — профессора Лондонского университета и научного руководителя Аманды Хайт, находившегося летом 1964 г. в СССР. Ср. запись Ахматовой от 23 августа 1964 г.: «Вчера была Фаина [Раневская] и Peter Norman. <...> Peter сказал Фаине <...>, что меня приглашают в Oxf, потому что они хотят выставить меня на N P. Бред!!» (Записные книжки Анны Ахматовой. С. 483).

^[194] Gleb Struve Collection, box 29, folder 121, © Stanford.

^[195] В самом начале травли Бродского, 2 декабря 1963 г. Ахматова — еще не зная, впрочем, что «Реквием» вышел на Западе, — опасалась, «что в глазах начальства Бродскому повредила его дружба с нею. “Будут говорить: он антисоветчик, потому что его воспитала Ахматова. “Ахматовский выкормыш”» (Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т.3. С. 112). В предисловии к №4 «Воздушных путей», где, кроме большой подборки его стихов напечатан «Стенографический отчет процесса Иосифа Бродского» Фриды Вигдоровой, Гринберг цитировал посвященное «И.Б.» стихотворение Ахматовой «Последняя роза» (опубликованное в январе 1963 г. в «Новом мире»): «Думается, что Ахматова пользуется этой метафорой, чтобы назвать избранника. <...> Но кто он? Кто избранник Ахматовой? Вскоре это имя стало известно всему миру: Иосиф Бродский» (Воздушные пути 4 (1965), 4-5). В июне 1965 г. Ахматова негодовала: «Бог знает, что о нас пишут. Вот в “Воздушных путях” напечатано одно мое маленькое стихотворение, и в примечании к нему говорится, что Бродский — мой избранник. И это о женщине, которой почти 80 лет!» (Франк. Избранные статьи. С. 33).

^[196] Vozdushnye Puti Records. Library of Congress.

^[197] «Ива» — первоначальное название книги «Тростник», которую Ахматова составляла, но которая так и не была напечатана отдельным изданием, но вошла в сборник «Из шести книг» (1940). Речь идет об «И упало каменное слово…» («Приговор»).

^[198] Мартин Малиа.

^[199] Boris Filippov Papers, Gen Mss 224, Box 7, Folder 239. Beinecke.

^[200] Речь идет о комментарии к «Реквиему» в Т. 1 «Сочинений» Ахматовой (1965) под ред. Струве и Филиппова и о воспоминаниях Ахматовой о Мандельштаме, опубликованных в «Воздушных путях» (№4).

^[201] Boris Filippov Papers. Gen Mss 334, Box 6, Folder 183. Beinecke.

^[202] Congress for Cultural Freedom — один из антикоммунистических проекторв ЦРУ, основанный в 1950 г. и финансировавший, в частности, издание рукописей из СССР и Восточной Европы, а также их пересылку обратно за железный занавес.

^[203] Архив НТС (Фонд 98). FSO.

^[204] 28 мая 1965 г. Тарасова извинялась за промедление и просила сообщить ей о получении немецкого перевода «Реквиема» (Франфурт-на-Майне: Посев, 1964) «не в скобках и при случае и с заметной долей ехидства» (там же).

^[205] Boris Filippov Papers. Gen Mss 334, Box 9, Folder 243. Beinecke. Цит. в: Тименчик. Последний поэт. Т.1. С. 439-440; Иван Толстой. «Управляя тамиздатом. Оксфордский эпизод Ахматовой». Письмо отправлено из Англии, куда Струве вылетел 2 июня.

^[206] Речь идет о «Сочинениях» Ахматовой. Т. 1 (с «Реквиемом») вышел в конце 1965 г. Получив его (и обнаружив в нем два не принадлежащих ей стихотворения), зимой 1966 г. Ахматова писала Чуковской из больницы: «Всем этим <…> г-н Струве пренебрегает. Он говорит о тяжко больной (находит даже туберкулез брюшины) женщине, которая чуть не каждый день читала о себе оскорбительные и уничтожающие отзывы и, если бы не поддержка верного читателя, вероятно так или иначе погибла. Это были годы голода и самой черной нищеты. <...> Затем, как может не прийти в голову г-ну Струве, что в то время я писала нечто, что не только печатать было нельзя, но даже читать т.н. “Друзьям”? (Таков был “Реквием”.) Вот несколько таких стихотворений [далее следует список. — Я.К.]. Этот первый том производит впечатление последней корректуры, над которой еще надо серьезно поработать» (Памяти А.А. Ахматовой. Стихи, письма, воспоминания. Париж: YMCA-Press, 1974. С. 38-40). Это письмо перепечатано самим Струве в Т. 3 «Сочинений» Ахматовой (Париж: YMCA-Press, 1983. С. 360-364), который вышел под его же редакцией (совместно с Борисом Филипповым и Никитой Струве).

^[207] Гринберга, опубликовавшего «Поэму без героя» в №1 и №2 «Воздушных путей», Ахматова уже давно прозвала «акулой капитализма» (см., например: И. Басалаев. Записи бесед с Ахматовой (1961-1963). Публ. Е.М. Царенковой, прим. И. Колосова и Н. Крайневой // Минувшее 23 (1998), 574).

^[208] Из стихотворения Мандельштама «Домби и сын» (1914). 30 октября 1965 г. Франк писал Струве, что «порвал все отношения с Гринбергом. Он мне написал два неприличных письма, обвиняя меня в том, что я “наговаривал” А.А.А. против него» (Gleb Struve Collection, box 85, folder 8, © Stanford). Вернувшись из Англии, Ахматова рассказывала Чуковской: «Виделась я и с Акулой капитализма. Это дурной человек. Сэр Исайя сказал ему: “Вы не раз печатали стихи и прозу Ахматовой. Вы должны заплатить ей”. Он ответил: “Закон на моей стороне”. Видали хама? Через некоторое время он все-таки позвонил мне и спросил, хочу ли я, чтобы он лично привез мне деньги в конверте? Я ответила: “Рада за вас, что вы позвонили и произнесли эти слова. Ничего мне не надо: ни вашего визита, ни денег, ни конверта”. И повесила трубку, не простившись» (Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 294).

^[209] «Бег времени» (1965).

^[210] Boris Filippov Papers. Gen Mss 334, Box 9, Folder 243. Beinecke.

^[211] Boris Filippov Papers. Gen Mss 334, Box 9, Folder 243. Beinecke. Цит. в: Иван Толстой. «Управляя тамиздатом. Оксфордский эпизод Ахматовой».

^[212] Речь идет о «Сочинениях» Ахматовой под ред. Струве и Филиппова.

^[213] Boris Filippov Papers. Gen Mss 334, Box 9, Folder 243. Beinecke.

^[214] Резюме комментария к «Реквиему» в Т. 1 «Сочинений» Ахматовой (1965).

^[215] Цит.: К истории альманаха «Воздушные пути». Переписка Р.Н. Гринберга и В.Ф. Маркова. Публикация, вступительная заметка и примечания Жоржа Шерона.

^[216] См. Ольга Анстей. Черный год (Новое русское слово. 15 декабря 1963) и рец. Георгия Адамовича «На полях “Реквиема” Анны Ахматовой» (правда, еще не вышедшую), которая заканчивается так: «“Реквием” — книга, не располагающая к оценке формальной и к критическому разбору обычного склада. Есть в этой книге строчки, которых не мог бы написать в наши дни никто, кроме Ахматовой, — да, пожалуй, не только в наши дни, а со смерти Блока. Но само собой при первом чтении вклад в русскую историю заслоняет значение “Реквиема” для русской поэзии, и пройдет немало времени, прежде чем одно удастся отделить от другого» (Мосты 11 (1965), 210).

^[217] Ср. письмо Гринберга Маркову от 20 июля 1965 г.: «помнится, что у Вас на примете была заметка о “Реквиеме” Ахматовой, меня очень занимающая. После моего знакомства с поэтом мне часто слышится жалобный звук казанской сироты, вызывающий омерзение» (К истории альманаха «Воздушные пути». Переписка Р.Н. Гринберга и В.Ф. Маркова.

^[218] В письме Филиппову из Англии 12 июня 1965 г. Струве писал, что впечатление от первой встречи с Ахматовой у него осталось «сложное и противоречивое, и я не буду сейчас вдаваться в подробности» (Boris Filippov Papers. Gen Mss 334, Box 9, Folder 243. Beinecke). Откуда об этих «подробностях» узнал Марков — неизвестно.

^[219] Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 130-131.

^[220] Герштейн.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!