Полонофоб, лишенный ордена

Ян Т. Гросс (р. 1947) — историк, сыгравший огромную роль в начавшейся во второй половине 1980-х годов и далеко не законченной болезненной общественной дискуссии, касающейся роли, которую поляки сыграли в уничтожении еврейского населения Польши во время Холокоста. Гросс первым обнародовал исторические факты массового уничтожения поляками евреев. После публикации в 2000 году его книги «Соседи» о событиях в Едвабне было начато расследование, и в 2002 году президент Польши Александр Квасьневский принес официальные извинения еврейскому народу.

В Издательстве Ивана Лимбаха выходит книга бесед Гросса с журналисткой Александрой Павлицкой — не только возвращение к болезненным темам, но и интереснейшая биография историка на фоне собственно истории: интервью-река освещает весь жизненный путь Гросса, неразрывно связанный с драматическими событиями в Польше второй половины ХХ века (молодежная оппозиция, 1968 год, эмиграция; занятия историей Холокоста, история написания книг, будоражащих общественное сознание). Мы публикуем одну из глав выходящей книги.

— В сентябре 2015 года ты написал статью «Eastern Europe's Crisis of Shame» ^[1]. Она была опубликована немецкой газетой «Вельт» и вызвала скандал в Польше.

— Ну вот, и ты тоже хочешь мне врезать этим немецким обухом.

Я написал этот текст по-английски для Project Syndicate ^[2], каждая газета могла его перепечатать. Его опубликовало около тридцати периодических изданий по всему миру. Коварство внезапно вспыхнувшей в Польше дискуссии заключалось в том, что по-польски никто этот текст не напечатал, а обсуждать — обсуждали. Даже «Газета выборча», где работают мои друзья, все время обращалась к используемым Качиньским антинемецким клише…

— Тебя удивила польская реакция?

— Эта дискуссия напоминала коммунистические времена, когда на страницах газеты «Трибуна люду» обсуждалось «Письмо 34». Публика, читавшая «Трибуну», не знала содержания письма, но была проинформирована, что его авторы — предатели. С моим текстом получилось то же самое: мол, Гросс по-немецки публикует в Германии всякие гадости о нашей Отчизне.

Должен признаться, это было ужасно. Впервые с 1968 года я почувствовал, что меня снова выдворяют из Польши. И на сей раз не какая-то совершенно чуждая мне политическая группа, а — в том числе — самые близкие люди.

— Александр Смоляр в одном из интервью сказал: «Я возмущен твоими обобщениями, ты не дискутируешь, ты мстишь».

— Я не помню конкретно этой формулировки, но слышал, как он выступал по радио у Моники Олейник ^[3], — видел потом запись в интернете. Начала Олейник словами: «Гросс опозорил себя…» — и пошло-поехало. А Алик — ничего, не встал, не вышел из редакции, не возразил…

Со всех сторон я тогда слышал: «Ты спятил? Снова о евреях? Какое отношение имеют евреи к беженцам? У тебя все мысли об одном».

За несколько месяцев до этого на конференции по случаю столетнего юбилея Яна Карского я прочитал доклад, который затем предложил «Газете выборчей». Его напечатали с комментарием Адама Михника примерно такого содержания: это вот, мол, мой близкий друг Янек Гросс, я его очень люблю, но он смотрит на все «через еврейские очки», так я хочу, чтобы вы знали — я с ним не согласен...

Люди не обязаны соглашаться друг с другом, и я действительно ношу очки. Но не еврейские, а обычные. Такая фразочка в устах Адама была, в сущности, санкцией, разрешением для всех остальных лупить меня чем попало. Раз уж друзья из «Выборчей» так поступают…

— Представитель МИД Марцин Войцеховский написал тогда в Твиттере: «Текст некорректен исторически, вреден и оскорбителен для Польши».

— Я помню один момент: я ехал из Варшавы на поезде в Берлин, где тогда жил — пока еще временно, пользуясь академическим отпуском, полученным в Принстоне, — и впервые ощутил облегчение оттого, что уезжаю из Польши, показалось, будто я возвращаюсь домой. И я подумал: «Не иначе как я действительно спятил. Еду из Варшавы в Берлин и чувствую, что возвращаюсь домой?» Должно быть, дела совсем плохи.

— Ты говоришь о возвращении в Берлин после дискуссии, организованной в Варшаве журналом «Политическая критика»?

— Славек Сераковский ^[4] оказался единственным человеком, который повел себя иначе. Я его очень люблю и уважаю, но нас не связывает никакая пятидесятилетняя дружба. А между тем именно он произнес такие слова: «Слушай, тебя тут со всех сторон грязью поливают. Страницы журнала в твоем распоряжении. Хочешь написать — напиши. Хочешь высказаться — выскажись». И организовал дискуссию, но прежде всего — опубликовал сам текст. Благодаря этому статья «Eastern Europe's Crisis of Shame» вышла по-польски под названием «Восточноевропейский кризис стыда».

— В Польше наделала шуму одна фраза из этого текста. Твое утверждение, будто поляки убили во время войны больше евреев, чем немцев.

— А что — разве не убили? Нет?

Во время войны в оккупированной Польше погибло примерно 2000 немцев. Прибавь к этому 17 000 немцев, убитых во время сентябрьской кампании в боях с польской армией. Округлив, получаем 20 000. Во время оккупации поляки убили или обрекли на смерть — согласно самым осторожным подсчетам — 200 000 польских евреев. Не требуется высшее математическое образование, чтобы сопоставить эти два числа.

Но давай по порядку. Этот текст был написан в кульминационный момент кризиса, связанного с проблемой беженцев. Я считал, что страны Восточной Европы, включая Польшу, провалили экзамен на солидарность и предали память о собственной судьбе. Польша столетиями была страной эмигрантов, бежавших с родины от преследований или нищеты. Достаточно немного пожить в Америке или хотя бы в Лондоне, чтобы в этом убедиться.

Я написал о странах Восточной Европы, что «они проявили нетерпимость, отсутствие либерализма, ксенофобию, забыли о духе солидарности, который принес им свободу четверть века назад. <…> Корни позиции Восточной Европы, которая теперь показывает свое отвратительное обличье, уходят непосредственно во Вторую мировую войну и первые годы после нее».

Думаю, что последующие события в Польше подтверждают этот мой диагноз. За год вследствие ксенофобской пропаганды «Права и справедливости» число поляков, протестующих против того, чтобы допустить в страну каких бы то ни было беженцев, увеличилось с 25 до 75 процентов. С каких это пор у поляков имеется четкое мнение относительно сирийцев? Кого в Польше волнует ислам? «Право и справедливость» погружает нас в болото антисемитизма, пугая беженцами, разносящими заразу, и активизируя таким образом накопленные в польском обществе запасы расовой ненависти. Когда министр Патрик Яки решил подвергнуть ревизии историю Холокоста при помощи поправок к Закону об Институте национальной памяти, в Америке и в Израиле раздались голоса протеста, а в польских социальных сетях и на телевидении моментально разгорелся антисемитский скандал.

Моя фраза, вызвавшая бурю возмущения, звучала следующим образом: «...поляки, которые по праву гордятся своим сопротивлением нацизму, на самом деле убили во время войны больше евреев, чем немцев». Просто такова правда, так случилось во время оккупации Польши.

— В ответ Институт национальной памяти написал: «Точные цифры неизвестны. Мы не знаем, сколько евреев погибло от рук поляков, а сколько было выдано немцам. Трудно также оценить число немцев, убитых поляками на фронтах Второй мировой войны и на оккупированной территории. Однако наши знания в области истории подсказывают, что потери, которые немцы понесли от рук поляков, значительно превосходят число жертв преступлений по отношению к еврейским соотечественникам». Так как там обстоит дело с точки зрения математики?

— Да уж, глубокий и умный ответ: если верить Институту национальной памяти, поляк, призывающий немецкого жандарма убить еврея, — не убийца?

Мое сравнение касается событий на территории оккупации, а не фронтов Второй мировой войны. Это в оккупированной Польше поляки убивали евреев и польское общество оказывало сопротивление нацистам. В таком контексте использовал это сравнение профессор Марцин Заремба ^[5] — и именно у него я позаимствовал эти расчеты — в рецензии на «Золотую жатву», написанной им много лет назад для «Газеты выборчей». «Знания в области истории» сегодняшнего Института национальной памяти, если им руководит доктор Шарек, по мнению которого даже евреев в Едвабне убили немцы, ничего не стоят.

— Твои друзья сочли, что безответственность этого текста заключается также в том, что ты опубликовал его накануне парламентских выборов 2015 года, когда Качинький пугал поляков паразитами и простейшими в организмах беженцев. Они отсылали к одним и тем же эмоциям, хоть и увиденным с разных полюсов.

— Я уже слышал подобные реплики. Когда готовилось польское издание «Страха», издательство — в связи с выборами — отложило публикацию. Мне очень льстит столь глубокая вера в силу моих сочинений, однако за националистско-ксенофобское мировоззрение польского электората я ответственности не несу. За это следует благодарить, скорее, священников, которые с амвона призывают голосовать за «Право и справедливость».

— Перед выборами, во время которых люди высказывались за Польшу — «польскую», закрытую для «чужих», или же европейскую и открытую, — это был рискованный шаг.

— Думаю, что партия «Гражданская платформа» ^[6], которая тогда находилась у власти, больше бы выиграла, открыто приняв сторону традиции толерантности и свободы (традиции в том числе, насколько мне известно, польской), а следовательно, предоставления убежища людям, которые в нем нуждаются. Если не хватало мужества говорить своими словами, можно было сослаться на папу римского Франциска.

— Но папа Франциск — это тебе не польский папа.

— Не представляю себе, чтобы Иоанн Павел II мог сказать по этому поводу что-либо иное.

— После дискуссии в «Политической критике» вы со Смоляром и Сераковским пошли ужинать.

— Это был милый вечер. Мы обсуждали детей, внуков, политику, но не причину этой встречи. Не то, что я хотел не оскорбить народ, а заставить его осознать: чудовищный фрагмент польской истории — ее неотъемлемая часть, и убежать от нее нельзя. Просто некуда.

— Польская история — это же «камни на шанец» ^[7], а ты вдруг утверждаешь, будто мы этими камнями кого-то забили до смерти.

— Прекрасная формулировка!

Нужно наконец усвоить эту историческую правду: во время оккупации были герои на баррикадах, но было и множество соотечественников, убитых при содействии наших предков. Давайте наконец проговорим это вслух. Впишем в учебники истории. И небо на землю от этого не рухнет.

Все страшное, что могло в связи с этим случиться, уже случилось; с этим мы ничего поделать не в силах; исправить в этом кошмарном прошлом мы ничего не можем. Но можем или усложнять себе жизнь и без конца выставлять себя на посмешище, перевирать собственную историю — vide ^[8] реакцию мирового сообщества на поправки к Закону об Институте национальной памяти, — или открыто говорить правду в публичном пространстве и, так сказать, наконец успокоиться. Тем более что узнать эту правду о периоде оккупации в Польше нетрудно, спасибо прекрасным исследователям, которые эти проблемы подробно описали!

Множество обществ на свете имеют темные пятна в своей истории, и нет ничего оскорбительного в том, чтобы осознать, что поляки — такие же люди, как и все прочие. Совсем наоборот. Вот когда Польша изображает из себя ангела — чем занимаются Ярослав Качиньский, Мацей Свирский ^[9] или Антоний Мацеревич ^[10], — ее воспринимают как шута.

— Судя по тому, что ты говоришь, я догадываюсь, что отклики на этот текст ты воспринял болезненнее, чем то, что происходило после публикации «Соседей».

— В этот эмоционально трудный для меня момент — когда в деле, которое казалось мне совершенно очевидным, я встретил агрессивное сопротивление со стороны друзей — проявилось nemesis ^[11] моей эмигрантской судьбы, то есть возник Чапский, приславший из могилы слова поддержки. Буквально! И каким образом! Не поверишь — при посредничестве… Алика Смоляра.

Итак, тридцатью годами ранее, летом 1986 года, Чапский вложил в письмо к Алику адресованный мне листок — помнишь, я говорил об этом, когда мы обсуждали статью для «Анекса», с которой все началось? Но Алик забыл мне его передать. А когда разразился скандал вокруг статьи о беженцах, Ися, жена Алика, разбирая бумаги, нашла это письмо.

— Тебя это поддержало?

— Очередное метафизическое переживание, которым я обязан Чапскому.

С одной стороны, какофония воплей и насмешек: «Гросс опозорился»; прокурор, открывающий следствие по «делу» о клевете на польский народ и во время пресс-конференции ссылающийся на Алика Смоляра (кстати, сейчас, весной 2018 года, следствие еще не закончено); «Редут доброго имени», не гнушающийся никакими средствами; многочисленные персонажи, из чьих пастей несет серой, когда они произносят мое имя (депутат Яцек Жалек, например, с милой улыбкой, которая, кажется, никогда не сходит с его приятного, открытого славянского лица, весьма лихо охарактеризовал меня с трибуны сейма). А с другой — как противовес всему этому — сосредоточенный голос человека, заглянувшего в пропасть ХХ века. И еще — забавная ирония судьбы, которая явно указывает на вмешательство высшей силы: слова Чапского, непосредственно касающиеся скандала, который разыгрался осенью 2015 года, доходят до меня именно при посредничестве Алика, в чьих бумагах они затерялись на тридцать лет!

— Как ты себе объясняешь эту ситуацию?

— Картина получается загадочная. С одной стороны, двухметровый улан, который, как гласит народная частушка, гнал большевика еще во время войны 1920 года (напомню ее слова: «Пики в бой, сабли наголо, большевика гони, гони, гони»), узник Старобельска, чудом не убитый в Катыни, родовитый поляк, аристократ относится ко мне «как к брату» и понимает (он прямо об этом говорит), что мои тексты о драме польских ссыльных и о военной трагедии польских евреев порождены одним и тем же чувством. С другой — ближайшие друзья, тоже страстные польские патриоты, с которыми мы в период «реального социализма» бок о бок сражались за свободу слова, смотрят на меня как на урода за то, что я пишу о поляках и евреях. К тому же оба (Адам и Алик) прекрасно знали Чапского и дружили с ним — в отличие от меня, который видел его раз или два в жизни. Откуда эта разница взглядов — думаю я и не нахожу ответа. Как есть, так есть, ничего тут не поделаешь, и, подобно каждому человеку, я могу лишь продолжать делать то, что считаю нужным.

А просматривая перед нашей беседой старую корреспонденцию, я нахожу еще письмо от ксендза Станислава Мусяла, которое он написал мне, прочитав «Кошмарное десятилетие», и которое, пожалуй, уместно здесь процитировать: «Прошу простить смелость моего утверждения — я открываю в Вас, пан профессор, братскую душу, близкую мне чуткость сердца, проявляющуюся в способности к состраданию. Думаю, что эта способность “очеловечивает” человека, не позволяет ему обижать других. Так мне кажется. Это могло бы сделать мир немного лучше».

Сташек, как всегда, сумел сказать о самом главном простыми словами. Может, дело просто в том, чтобы «быть способным к состраданию»? А «еврейские очки» у человека при этом на носу или какие-то другие — не имеет особого значения.

— В 2015 году партия «Право и справедливость» выигрывает выборы и, придя к власти, решает расправиться с Гроссом. Возникает идея отнять у тебя награду — Кавалерский крест ордена Заслуг перед Республикой Польша, которым тебя наградил Александр Квасьневский в 1996 году.

— Акция с орденом — идея Мацея Свирского из фонда «Редут доброго имени — Польская лига против диффамации» (сегодня он возглавляет Польский национальный фонд). «Боже, храни меня от друзей, от врагов я защищусь сам», — гласит старая пословица. Имея таких защитников, Польша поистине не нуждается во врагах.

— Мацей Свирский аргументировал это следующим образом: «Гросс — особо зловредный клеветник, который под видом научной работы осуществляет кампанию по диффамации и оскорблению Польши».

— Да ладно. Никакой диффамации и никаких оскорблений в моих книгах нет. Зато есть попытка рассказать трагическую историческую правду, без понимания и усвоения которой польское общество не придет к согласию с самим собой.

Война включает в себя действия героические и глубоко безнравственные. Это отнюдь не только польская специфика. Такие вещи происходят повсюду, где случается геноцид. Так что нечего городить ерунду, что, мол, поляки святые, а Гросс — негодяй.

— Добавлю еще мнение тогдашнего заместителя министра иностранных дел Яна Дзедзичака, аргументировавшего необходимость отобрать у тебя государственную награду: «Такой жест продемонстрировал бы общественному мнению в стране и за рубежом, что Гросс — враг Польши. Как бывшего польского гражданина его следует — в стилистике XXI века — объявить предателем родины».

— Партия «Право и справедливость» сочла, что, победив на выборах, когда 19 процентов имевших право голосовать ее поддержали, стала хозяйкой Польши и ей все дозволено. Она захватывает то, на что не имеет никаких прав, — основы демократического государства, историю, доброе имя Польши в мире. Орден Гросса в этой разрушающей страну лавине — не более чем мелкий камешек.

Но пан Дзедзичак плохо ориентируется в том, как общественное мнение «за рубежом» воспринимает такие действия. Два больших научных сообщества в Штатах — Американское общество историков и Американское общество социологов — направили польскому президенту письма протеста против использования такого рода санкций по отношению к исследователю, чьи труды и взгляды не устраивают власть. Также опротестовала эти попытки организация Holocaust Educational Foundation ^[12], объединяющая исследователей Холокоста по всему миру. Высшая школа общественных наук в Париже (EHESS) организовала однодневную научную конференцию, посвященную моим работам, а группа французских исследователей опубликовала открытое письмо на страницах газеты «Ле Монд». Ректор Парижского университета, пригласивший меня по этому случаю на ланч, недоверчиво переспросил, в самом ли деле канцелярия польского президента рассматривает возможность отобрать у меня орден, поскольку во Франции такой политический жест, неизбежно напоминающий о деле Дрейфуса, был бы равносилен полной дискредитации государства.

— Во время нашего разговора, когда разразился скандал с орденом, ты сказал мне: «Если я получу от господина президента официальное письмо на красивой бумаге с требованием вернуть награду, я оправлю его в рамку, повешу на стену, и это будет самый интригующий документ из всех наград и дипломов, которые я получил за свою жизнь».

— Ну да, это все же было бы довольно курьезным шагом. Из того же ряда, что эпитет, которым меня одарил другой директор Института национальной памяти (из предыдущего парламентского срока «Права и справедливости») Януш Куртыка. Он назвал меня «вампиром историографии».

— Враг, предатель, доносчик, клеветник, антиполяк, полонофоб, вампир — тебе ведь неприятны такие эпитеты?

— Это язык невежества. Поляки, как показывают социологические опросы, в большинстве своем уверены, что пострадали во время войны больше или, во всяком случае, так же сильно, как евреи. Иначе говоря, элементарное невежество относительно того, чем являлся Холокост, в современном польском обществе — норма.

— Я хотела спросить, насколько тебе неприятны подобные эпитеты.

— Как всякий человек, выходящий на публичную сцену, — политик, артист, художник, журналист — я не имею права жаловаться, если люди, не имея ни малейшего понятия о моих сочинениях, чувствуют себя вправе высказываться на мой счет. Такова цена публичности. Это понятно. Но не стоит преувеличивать: гораздо чаще я сталкиваюсь с совершенно иной реакцией окружения. До меня доносится множество трогательных голосов со всего мира — мои книги переведены на многие языки, — и в Польше у меня тоже есть преданные читатели, благодарные за то, что я написал.

Есть и другое, очень личное измерение всей этой проблемы: занимаясь Холокостом, ты соприкасаешься с чудовищными страданиями. И глубоко этим проникаешься. Поэтому, когда меня пинает радио Рыдзыка, с меня как с гуся вода, но когда так поступают мои друзья, это причиняет боль. Потому что подобная реакция со стороны людей, с которыми мы на протяжении стольких лет были единомышленниками, с которыми исповедуем одни и те же ценности и придерживаемся одних и тех же критериев в понимании происходящего, вызывает тревогу и печаль.

Перевод с польского Ирины Адельгейм

---

^[1] «Кризис стыда в Восточной Европе» (англ.).

^[2] Газетный синдикат, который распространяет и публикует в изданиях многих стран комментарии и аналитические статьи о международных отношениях, экономике, финансах и мировом развитии. В состав синдиката входят 458 изданий в 154 странах, включая Россию («РБК» и «Ведомости»). Общий тираж — почти 70 миллионов экземпляров. В числе комментаторов — 45 нобелевских лауреатов и 111 глав государств.

^[3] Моника Олейник (р. 1956) — польская журналистка.

^[4] Славомир Сераковский (р. 1979) — польский социолог; публицист, литературный и театральный критик, издатель, создатель и главный редактор журнала «Крытыка политычна».

^[5] Марцин Заремба (р. 1966) — польский историк.

^[6] «Гражданская платформа» (польск. Platforma Obywatelska Rzeczypospolitej Polskiej) — польская либерально-консервативная политическая партия, основанная в 2001 году Анджеем Олеховским, Мацеем Плажиньским и Дональдом Туском.

^[7] Цитата из патриотического стихотворения Юлиуша Словацкого «Мое завещание» («Когда же час пробьет, смелее смерть встречайте / Камнями, Божьею взметенными рукой!», пер. И. Северянина), использованная также в заглавии романа А. Каминьского «Камни на шанец» — культовой книги о варшавском подполье времен оккупации.

^[8] Смотри (лат.).

^[9] Мацей Свирский — польский общественный деятель.

^[10] Антоний Мацеревич (р. 1948) — польский политик; в разные годы — министр внутренних дел, глава контрразведки, депутат сейма и Европейского парламента, министр обороны.

^[11] Возмездие (англ.).

^[12] Образовательный фонд Холокоста (англ.).

Понравился материал? Помоги сайту!