«Полина», или Портрет художника в «Юности»

Легендарная поэма «Полина» была написана 17-летним школьником Леонидом Губановым (1946–1983). Фрагмент поэмы в журнале «Юность» (1964, № 6) и последующая травля поэта в советской прессе, создание СМОГа (Самого Молодого Общества Гениев) и преследование КГБ, оглушительный успех в среде андеграунда и абсолютное замалчивание в официальном литпроцессе — общеизвестные этапы губановской биографии. В год 75-летия поэта его поэма впервые выходит в свет отдельным изданием и в сопровождении научного аппарата: с подробными комментариями, статьей, переводами на иностранные языки, редкими иллюстрациями и архивными документами. С любезного разрешения санкт-петербургского издательства «Пушкинский Дом» мы публикуем фрагмент предисловия к книге, подготовленной исследователем творчества поэта Андреем Журбиным.

«Полина» Леонида Губанова: поэма, пророчество, манифест / Сост., подгот. текста, ст. и коммент. А.А. Журбина; науч. ред. А.А. Россомахин. — СПб.: Издательство «Пушкинский Дом», 2021. 224 c.: илл. + 4 c. цв. вкл. Тираж 700 экз.

…Ему не нужно было пробираться в Москву, как Тредиаковскому и Ломоносову, Есенину и Маяковскому. Он родился в 1946 году в столице — как любимые им Пушкин и Лермонтов, Цветаева и Пастернак. Именно в этот ряд, а не в списки Союза писателей он решил вписать свое имя — Леонид Губанов.

Он прогуливал уроки, но исправно посещал художественные выставки и поэтические вечера, следил за литературной периодикой. Занимался в кружках поэзии и живописи при Дворце пионеров — воспитанникам устраивали встречи с известными авторами, творческие экскурсии в другие города. Организовал с приятелями группу «Неофутуризм» — выступали в школах, выпустили самиздатский журнал (через полгода товарищество распалось). И еще была неофициальная литстудия Марии Марковны Шур при библиотеке, где любимая наставница познакомила со стихами Серебряного века. Стихами, за которые еще недавно сажали и расстреливали.

Губанов освоил приемы современной лирики, но даже одареннейшие из современников проигрывали его кумирам. Весь Евтушенко в строфе: «Мы, лицедеи-богомазы, / дурили головы господ. / Мы ухитрялись брать заказы, / а делать все наоборот». Вознесенский в «Мастерах», воспев Микеланджело, Барму и Данта, перешел на «камни Моабитов». У «одареннейших» где Разин, там и Ленин, где Муза, там и Космодемьянская, Родина — от Лонжюмо до Братской ГЭС. Все их «монологи американских» писателей и актрис — попытка исподволь, под видом критики потребительского Запада и сталинского наследия, ткнуть пальцем в наши нарывы. Губанов же, подобно древнерусским иконописцам, выбирает «обратную перспективу». Его Россия — от Гришки Распутина до Ивана Грозного.

Артюр Рембо в семнадцать лет своим «Пьяным кораблем» снес французский Парнас. Губанову тоже семнадцать. У него уже есть несколько газетных публикаций. Его стихи по первой программе радио слышала вся страна. В тетрадях — добрая сотня стихотворений и несколько поэм. Но это все еще не то. Он хочет писать как лучшие: как до 1917-го Маяковский, как Есенин в последние годы, как ссыльный Мандельштам, как Хлебников — «вне времени и пространства». Мечтает написать поэму о поэтах и художниках, героях. Нужна поэма-шедевр! Поэма, правоту которой он подтвердит собственной жизнью.

Было первое воскресенье високосного 1964-го. Неделю назад Губанова исключили из школы. Перед ним — до середины заполненная стихами амбарная книга. На чистый лист ложились чернильные строки «Полины»…

Полностью напечатанной поэму Губанову не суждено было увидеть — только три строфы под заголовком «Художник». История их выхода складывается из воспоминаний нескольких участников событий. Поэт Петр Вегин в мемуарах писал, что в первый же день знакомства с Губановым, ошеломленный его стихами, позвонил Евгению Евтушенко, который «в ту пору был очень влиятельным членом редколлегии журнала “Юность”, практически ни одно стихотворение без его визы не могло быть напечатано в журнале». Евтушенко, на следующий день тепло встретивший Губанова, взялся помочь с публикацией: «Пришел к высшему руководству “Юности” — Борису Полевому и Сергею Преображенскому, от которых зависели судьбы всех молодых. Битый час читал им — со своим артистизмом! — стихи Губанова, но опытные деляги нутром чуяли, что от каждой строчки губановских стихов веет неблагополучием. Для них, естественно». Тогда Евтушенко «…категорически заявил, что если в номере молодых не будет стихов Губанова, то он выходит из редколлегии!»

Сорок шесть лет спустя Евтушенко, помнящий наизусть «Художника», так рассказывал о Губанове: «У него шел колоссально мощный поток. <...> Я когда его напечатал, три его единственных четверостишия, это просто потому, что хотелось напечатать хоть что-то. Просто невозможно было пробить». Во мнении с ним сходится другой сотрудник редакции — Юрий Ряшенцев: «Публиковать Губанова в ту пору было совершенно нереально. И дело не столько в цензуре, сколько в редколлегии — она была других вкусов. Полевой и другие еще принимали Евтушенко, потому что по художественным средствам был близок тому, к чему они привыкли, а “идеологически” они с ним боролись. А вот Губанов уже был непохож и средствами. Это была совершенно новая поэзия».

Писатель-смогист Владимир Батшев про двенадцать строчек уточняет, что их «выбрал Сергей Дрофенко, тогдашний завотделом поэзии “Юности”. Поэму, по словам Губанова, ему передал Евтушенко, удивленный появлением юного гения». А недавно собирателем фактов неофициозной литературы Владимиром Орловым в РГАЛИ был обнаружен редакционный лист согласования «Художника». Документ подписан Михаилом Львовым и «залеопольдирован» Леопольдом Железновым. Внутрикорпоративный термин обозначал, что материал самым тщательным образом вычитан ответственным секретарем и можно не опасаться цензурных последствий.

Шестой номер «Юности» 1964 года, полностью посвященный молодым авторам, оказался провидчески звездным. В нем дебютировали писатель Фридрих Горенштейн и будущий киносценарист Геннадий Бокарев, вышла первая московская подборка Николая Рубцова. Среди других поэтов журнала, оставивших заметный след в литературе, — Александр Аронов, Надежда Мальцева, Алла Ахундова, Александр Юдахин, Лев Тимофеев. Да и у неизвестных ныне большинству читателей Вячеслава Шапошникова, Валентины Твороговой, Николая Новикова, Алексея Коробова впоследствии вышли книги. Приветил журнал и совсем юную, двенадцатилетнюю, художницу Надю Рушеву, занимавшуюся в том же Дворце пионеров, что и Губанов. Теплые рисунки Рушевой заметно отличаются от работ «сурового стиля», выполненных выпускниками Суриковского института. Очерк о ней подготовил Лев Кассиль.

Кажется, сотрудники «Юности» сделали все, чтобы губановский «Художник» не выделялся на фоне остальных стихов:

Холст 37 на 37.
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
И не от старости совсем.

Когда изжогой мучит дело,
Нас тянут краски теплой плотью.
Уходим в ночь от жен и денег
На полнолуние полотен.

Да, мазать мир! Да, кровью вен!
Забыв болезни, сны, обеты!
И умирать из века в век
На голубых руках мольберта.

Самый маленький по сравнению с другими поэтическими материалами номера текст, «скроенный» из двух не самых эпатажных фрагментов поэмы, поместили внизу полосы. Видимо, в последний момент для придания более традиционной формы вопреки листу согласования все строки напечатали с заглавных букв. Даже биографическую справку под фотографией связали с придуманным заголовком: «Леониду Губанову 17 лет. Он москвич. Учится в 9-м классе школы рабочей молодежи и работает в художественной мастерской». В действительности к этому времени поэт уже был отчислен из школы из-за прогулов и неуспеваемости. Но после недавнего суда над «тунеядцем» Бродским лучше было перестраховаться. И предчувствие журналистов не обмануло!

Со следующего месяца стали появляться разносные отзывы в центральных изданиях: «Литературной газете», «Правде», «Нашем современнике», «Крокодиле». В критических материалах поносили не только Губанова (не щадили и дочь лауреата Сталинской премии Надежду Мальцеву). Но автору «Художника» досталось более других. Как он сам потом вспоминал, «на 12 строчек — 12 фельетонов». Чем была вызвана такая травля? Кого-то настораживало акцентированное цифрами числительное 37 — фатальный для гениев возраст вне контекста всей поэмы ассоциировался со сталинским прошлым. Кто-то считывал намек на причину пастернаковской гибели. Раздражало несоответствие возраста семнадцатилетнего поэта с «женами», «деньгами» и «изжогой». Но главное, пожалуй, — сама форма местоимения «мы», предполагавшая множество (может, даже поколение), заявившее право на смерть за искусство и противопоставившее себя, соответственно, «всем вам» (большинству).

Сегодня очевидна схожесть риторики антигубановских публикаций и пасквиля «Окололитературный трутень», направленного против Бродского. Обоих поэтов принижали, поминая эгоцентрическое «Я, гений Игорь Северянин», корили за подражательность, недоученность, ущербность мировоззрения, опустошенное, бездушное «я». Однако в 1964 году нашлись и заступники. Вегин вспоминал, что через несколько дней после выхода анонимного фельетона в «Крокодиле» «один из “вражьих голосов” посвятил небольшую, но отдельную передачу этому противостоянию юного поэта и заматерелой государственной машины». А в декабрьском номере «Юности» Григорий Горин, печатавшийся в сатирической рубрике под именем Галки Галкиной, высмеял критика «Нашего современника».

Здесь бы и согласиться на почетную ничью, притихнуть на время и постараться подороже продать свое перо. По внешним показателям из Губанова мог бы выйти образцовый комсомольский поэт. Воспитанник советской литстудии, имел публикации и опыт публичных выступлений. При очевидном таланте не подводило и происхождение: фамилия исконно русская, народная; партийные родители, отец — инженер-изобретатель авиационного ОКБ, мать — офицер ОВИРа. Только сам поэт видел себя продолжателем Есенина, после расстрела Павла Васильева в 1937 году о таких самородках-бунтарях забыли. Своевольный Губанов напомнил.

Нажмите на изображение, чтобы его увеличить

Согласно законодательству СССР, за републикацию произведения полагалась денежная выплата. А в «крокодиловом» фельетоне автор-аноним как раз полностью воспроизвел текст «Художника». Губанов с рослым приятелем заявился в редакцию сатирического журнала требовать гонорар за «повторную публикацию». Редактор, решивший применить силу по отношению к непрошеным гостям, получил в лоб и был обстрелян из рогаток. И снова фельетон — с описанием этого случая, теперь уже в «Огоньке». Суммарный тираж «Юности» и центральных изданий, поминавших Губанова недобрым словом, идет на миллионы.

В это время Губанов с товарищами создает «альтернативный» Союзу писателей СМОГ — Самое Молодое Общество Гениев. В первую послевоенную неформальную организацию принимались не «проваренные в чистках, как соль», а старшеклассники и студенты, в чьем творчестве были Смелость, Мысль, Образы и Глубина. Помимо «председателя» Губанова в СМОГе — Владимир Алейников, Владимир Батшев, Владимир Бережков, Велигош (будущий эмигрант-классик Саша Соколов), Валентин Волшаник, Борис Дубин, Леонид Комаровский, Юрий Кублановский, Борис Кучер, Сергей Морозов, Аркадий Пахомов, Татьяна Реброва, Александр Урусов. Десятки поэтов, писателей и художников, готовых пожертвовать светлым будущим за привилегию создавать независимое искусство в авторитарном государстве, — предсказанные в «Полине» «МЫ», появления которых так боялись уполномоченные бдеть.

Тактика, выбранная смогистами, оказалась весьма эффективной. Тиражирование стихов на печатных машинках, трудно контролируемые выступления в институтах и библиотеках, съем в складчину дач для собраний. Уезжавшие на каникулы иногородние студенты распространяли по стране самиздат и вербовали на местах новых членов содружества. До поры помогал уходить от уголовной ответственности возраст. 14 апреля 1965 года, как во времена футуристов и имажинистов, ребята провели демонстрацию в защиту левого искусства. С озорными лозунгами, наиболее громогласным из которых был «Лишим соцреализм девственности!», они прошли по Москве к Дому литераторов. Экстраординарное событие и его освещение в западной прессе, а также публикация стихов в зарубежных журналах обратили на себя внимание карательных органов «госбезопасности». Творческая независимость приобретала явно политический окрас, и ответом властей стали отчисления из институтов, отправки на принудительные работы, насильственные госпитализации в психиатрические клиники. Поэтов не расстреливали, как в тридцать седьмом, но их отлучили от печати.

И тогда в США вышла антология «The New Russian Poets. 1953–1966». Ее составитель и переводчик Джордж Риви во время войны работал в СССР редактором британской фронтовой газеты, познакомился со многими советскими писателями, хорошо знал русскую литературу. Сборник, составленный им, вобрал стихи и переводы из семнадцати лучших, на его взгляд, современных авторов. Первым по возрасту и известности был Пастернак, младшим — Губанов с английским переводом «Художника»:

THE ARTIST

The canvas is 37 by 37.
The frame is of a size to fit.
We are not dying because of cancer,
And not altogether of old age.

When we suffer heartburn in our quest,
The warm flesh of colors pulls us after.
We go into the night, leaving wives and money,
To find a harvest moon of canvases.

Yes, paint the world! Yes, with our veins' blood!
Forgetting our sickness, our dreams and vows!
And let us die from age to age
In the azure arms of an easel.

«Полина» обрывком эха отозвалась за океаном. А поэзия и легенда Губанова начинали жить отдельно от реальной биографии. Не желавший покидать родину, поэт в Советском Союзе был обречен «биться о лед молчания». Искажая и множа варианты стихов, по стране ходили его самиздатские книги, за рубежом публиковались неавторизованные поэтические подборки. А он проживал свою поэму: уходя от жен и денег, не щадя себя и свой талант. Все, предсказанное в «Полине», уместилось в рамках 37-летней жизни (1946–1983). За пределы вышла только посмертная слава.

Понравился материал? Помоги сайту!