Мета-Я в метамире «Смерти.net»

«Siri, are you a person?» — безжалостный троллинг,
осуществляемый моей дочерью в отношении
цифровой ассистентки в телефоне.

Идея, что человеческое (само)сознание может существовать отдельно от своего материального носителя, что оно продолжается после смерти и, таким образом, к нему можно «доступиться», несколько тысячелетий была частью (религиозного) мифа. Представление, что сознание конкретного человека можно сохранить, скопировать, пересадить, воспроизвести при помощи изобретенных технологий, есть порождение рационального (в терминах Макса Вебера) мира, отраженного (пока что) в научной фантастике. Собственно, фантастика как жанр и началась с романа Мэри Шелли «Франкенштейн» (1818), в котором созданная при помощи химических манипуляций креатура обретает индивидуальное сознание и становится способна любить и страдать. В романе Татьяны Замировской «Смерти.net» — формально также научно-фантастическом — цифровое копирование личности на случай внезапной смерти (кругом теракты и эпидемии) делается по желанию (пока еще) живого «заказчика». В случае смерти сохраненная копия активизируется, и заранее внесенные в список разрешенных контакты могут общаться с ней (или с кем, на самом деле?) по «интернету для мертвых»: для них воскресшая (или продолжающаяся?) личность существует в виде активного чата, когда, например, мама обсуждает с усопшей дочкой рецепт шарлотки.

© АСТ — Редакция Елены Шубиной

Таким образом, ко времени смерти (и воскрешения) главной героини — скопированной личности, от чьего имени и ведется повествование, — сложилось два до какого-то момента мирно сосуществующих мира: живых и мертвых. Очевидно при этом, что с тех пор, как ученые пытались сохранить для человечества мозг находящегося при смерти гения в романе Стругацких «Полдень, ХХII век» (1961), информационные технологии существенно продвинулись. В воображенном в начале 1960-х мире «Полудня» для сохранения личности требовались миллиарды «ячеек», куда записывалось содержание каждой мозговой клетки. Задача столь же масштабная, сколь и компьютеры той эпохи, и ученые не успели: мозг гения умер раньше. Однако и в этом был общий пафос книги Стругацких: когда-нибудь и на Марсе будут яблони цвести, и в мире «Смерти.net» это рядовая потребительская процедура, почти как вакцинация — идешь и делаешь.

Как любая массовая социальная практика, копирование подлежит регулированию: нельзя копировать детей; не копируют душевнобольных. Кроме того, копирование, как и вакцинация, требует регулярного обновления: ведь активизированная личность обладает самосознанием на момент копирования. Если, например, человек копировался в апреле, а умер в октябре, «личность» соответствует апрелю: что было от апреля до октября, «человек» (или его копия) не знает. Собственно, главная героиня после смерти своего «тела» начинает «жить», пытаясь выяснить, как и почему она умерла, а затем параллельно готовит революцию в мире мертвых — признание его в качестве единственно реального (после того как связь с миром живых была обрублена).

Как и в жизни, в «мире мертвых» встречаются фрики и городские сумасшедшие — например, нейрозомби. Это те, кого помнят: они не копировались сами, но «материализовались» из обрывочных воспоминаний живущих в мире мертвых родных или поклонников и теперь — вот, пожалуйста — существуют. Это могут быть какие-то старушки, кормящие своих многочисленных котов, или девушки, следующие за возлюбленным и не могущие от него оторваться. Ну приблизительно как Хари в «Солярисе» Тарковского, вроде бы являющаяся проекцией, «воспоминанием» героя о его погибшей жене, но в то же время совершенно для него (и других обитателей космической станции) реальная; выражаясь марксистским языком, реальность, данная нам в ощущениях. Но на самом деле нейрозомби — это как бледные тени в Аиде: они существуют в виде функции чужих воспоминаний и отдельно от помнящих их быть не могут.

В романе, однако, эти персонажи проходят «по касательной», побуждая читателей к размышлениям о сущности «я». Сама же героиня, рассказывающая нам свою сложную историю, — полноценный человек. В смысле — живой. То есть, конечно, мертвый, но как бы живой. Ну вот как Азазелло у Михаила Булгакова говорит очнувшемуся Мастеру: «Как же вы можете быть мертвы, если вы мыслите?» Азазелло использует здесь тот же критерий, что и в знаменитом «тесте Тьюринга», призванном отличить человека от машины: человек/личность распознается на основании разумной, контекстуально адекватной речи. Роман Замировской, однако, написан уже в то время, когда способность вести кажущийся осмысленным диалог в реальном времени вовсе не свидетельствует о том, что мы имеем дело с человеческой личностью. Тогда кто именно все это говорит? Вот это, которое все это пишет, — оно где? Или, как спрашивает героиня, «каково это — быть самоосознающим текстом?»

«Это и есть я»

В западной философской традиции психическая жизнь — по крайней мере, до Гегеля — приравнивалась к наличию самосознания (о бессознательном речи еще не было), которое, в свою очередь, проявлялось через речь и память о себе. Декартовское «я мыслю, следовательно, существую» на самом деле означает: я могу утверждать, что я существую, потому что осознаю себя, то есть обладаю сознанием. Ну да, а как иначе: я — это я и есть, вот она я, осознаю себя.

Позднее, в XVIII веке, Дэвид Юм полагал, что «я» (здесь очень бы подошло английское слово self) — это цепочка воспоминаний о себе, при помощи которых и проявляется некоторое продолжающееся психическое единство; его и следует считать личностью. «Я» — это тот, кто помнит себя. Современный же человек, конечно, задается лукавым вопросом: «А если память стереть (в результате травмы, например) — это будет тот же человек или уже другой?» К этому вопросу подталкивают и коллизии романа, который постоянно «крутится» вокруг множества и переплетения различных «я» и живых сущностей (и в том, что авторесса знает, каково это — быть собакой, потому что когда-то была ею, я не сомневаюсь).

Приблизительно в то же время, когда Юм рассуждал о памяти собственной личности, Жан-Жак Руссо писал свою «Исповедь», вводя представление об истинном «я» — том, которое находится где-то внутри нас, является нашей сущностью и которому мы (в идеале) должны быть верны. Тогда же в европейской культуре возникает представление об искренности, определяемой как когерентность, прямое соответствие между тем, что мы утверждаем, и нашим внутренним ощущением. Сам субъект, конечно, отдает себе отчет в том, насколько его внешнее и внутреннее соответствуют друг другу, но мы, внешние наблюдатели, можем судить об этом только на основании его же речи. Никогда, впрочем, не зная до конца, насколько искренней она является.

Впрочем, уже в XIX веке сомнения относительно того, насколько «мысль изреченная есть ложь», возникают и у самого говорящего, и к концу века представления о целостной личности разбиваются о «смерть автора», когда Ф. Ницше, «предвидя» Фрейда, поставил под сомнение целостность субъекта. Есть вещи, утверждал он в работе «По ту сторону добра и зла», которые трудно доказать, а именно: что это Я думаю; что кто-то думающий должен существовать; что существует «эго»; что мы понимаем, что такое «думать», в принципе. Эти вопросы, ставящие под сомнение такие категории, как сущность, субъект, мышление и т.д., являются актуальными и для романа «Смерти.net», который свидетельствует о «децентрировании» личности, но, однако, на других основаниях, чем казалось в эпоху Фрейда. Иными словами, не потому, что у нас есть бессознательное, то есть то, чего мы сами о себе не знаем, а потому, что появилась (или вот-вот появится) говорящая машина, которая будет утверждать, что «вот она — я», — и что с этим сделаешь? Референциальность языка пала смертью храбрых еще под пером Жака Деррида.

Как кажется, роман «Смерти.net» является важным «культурным свидетельством» или, возможно, симптомом свойственных нашему времени размышлений о том, «кто» стоит за речью. Размышления эти стали частью популярной культуры, так как вызваны появлением доступных бытовых устройств и, возможно, предожиданием еще более совершенных устройств, которые (по крайней мере, на уровне речи) будут трудноотличимы от нас. Очевидно, это то, что «говорит» текст Татьяны Замировской помимо того, что он непосредственно говорит. Непосредственно же он говорит следующее: в пространстве «смерти.net» смерти — нет. Потому что, как написал когда-то Торнтон Уайлдер, закончив этой фразой свой роман «Мост короля Людовика Святого»: «Есть земля живых и земля мертвых, и мост между ними — любовь, единственный смысл, единственное спасение».

Татьяна Замировская. Смерти.net. — М.: АСТ, 2021.

Понравился материал? Помоги сайту!