«Н. Петергоф. Александрия. Корпус при Коттедже № 17. Русское В 106-32»

Единственная известная нам записная книжка Константина Константиновича Вагинова представляет собой многостраничную тетрадь карманного формата. Она заполнялась в два этапа.

Первоначально эта тетрадь предназначалась Вагиновым для занятий греческим языком: на 37 листах его рукой выписаны фрагменты из произведений Лонга, Аристенета, Алкея и других авторов; далее следуют списки греческих слов и их значений, а также переводы выписанных текстов, выполненные во второй половине 1920-х годов самим Вагиновым и его учителем А.Н. Егуновым.

После греческих штудий следует тот объем текста, относящийся уже к началу 1930-х годов, который поименован автором рукописным заголовком-шмуцтитулом: «Семечки (Зерна)». «Семечки» — вспомогательный материал писателя, вобравший в себя «кипы мгновенных зарисовок, вырезок, выписок, услышанных в лавках фраз <…> жанровые сценки, эскизы различных частей города» (эта характеристика рукописей героя второго романа Вагинова, писателя Свистонова, точно характеризует содержание и жанровое своеобразие записной книжки, которую вел сам Вагинов) ^[1].

На форзаце записной книжки Вагинова имеется запись, сделанная его рукой и, очевидно, связанная с Петергофом:

Н. Петергоф. Александрия. Корпус при
Коттедже № 17.
русское В 106-32

Эта запись с петергофским адресом и неустановленным телефонным номером ни по характеру чернил, ни по почерку не может быть отнесена к какому-то из двух периодов заполнения тетради.

Кто проживал в корпусе при Коттедже в Александрии в Новом Петергофе и кому принадлежал телефон? Поначалу нам казалось, что установление петергофского адреса — вопрос наведения обычной справки. Известно, что в довоенной Александрии служебные корпуса при Коттедже использовались как общежития для сотрудников дворцового музея-заповедника и других госучреждений. Некоторое время в 1920-х годах здесь располагалась также часть лабораторий организованного в 1921 году Петергофского естественно-научного института ^[2]. Но все оказалось совсем не так просто.

Известный петергофский краевед Р.А. Абасалиев, знакомый со всеми доступными источниками, в беседе с нами только развел руками и посоветовал расспросить жителей частного владения по адресу: парк Александрия, д. 3, поскольку некоторые из них, по его сведениям, могли помнить еще довоенные времена.

Из письма Игоря Хадикова Алексею Дмитренко от 18 февраля 2015 года, написанного после первой попытки понять, что означают адрес и номер телефона:

Сходил сегодня к Коттеджу, поговорил с народом, фото прилагаются. Итог пока таков — до войны и долго после нее в корпусах конюшни, кухни и охраны при Коттедже была служебная жилплощадь. Вся она была сплошь пронумерована по номерам комнат и квартир, начиная с конюшенного корпуса. Корпусов при Коттедже четыре: три вышепоименованных и отдельно стоящий домик фонтанных дел мастера (дом № 3), где до сих пор проживают его прямые потомки (на территории парка Александрия (так!)). Судя по всему, комната № 17 была в корпусе кухни (дом № 5), которая сама по себе представляет собой несколько домов, соединенных анфиладами. По словам пожилой уже внучки или невестки (сразу не разобрав, я не стал уточнять) фонтанного мастера, который начал службу задолго до войны, в корпусах жили почти исключительно сотрудники ГМЗ и других госучреждений. То есть с адресом все более-менее ясно, была такая комната № 17 в общежитии, в которое были превращены корпуса при Коттедже в конце 1920-х и начале 1930-х годов. Что касается телефона, то он в Александрии существовал еще с императорских времен, но, конечно, не в номерах общежития в бывшей Кухне.

Номер телефона действительно странный. С одной стороны, согласно телефонному справочнику 1925 года, 106 — это телефон Горисполкома Петергофа через коммутатор Петергофской телефонной станции. А если 32 добавочный, то именно его в книге 1925 года нет — есть и 31 и 33 — все номера в частях связи бывшего Каспийского полка.

Теперь про русское В — в 1925-м из русских букв в телефонных номерах использовались только А и Б. То есть, А и Б тогдашних времен это просто коммутаторы. В 1925-м году, выбрав А, вы подключались к группе номеров от 001-00 до 399-99; выбрав Б — к группе 400-00 и далее (как написано на первых же страницах телефонной книги 1925 года). С годами количество номеров только росло, и могли, конечно, появляться новые группы номеров с новыми литерами-коммутаторами. Но номер В-106-32 мог бы существовать позже 1925 года, только если был изменен сам принцип коммутации. А в 1925-м и до начала 1930-х годов были только А и Б, то есть такого номера, с В, просто не могло быть. В реальности он мог появиться только в начале 1930-х гг., когда в рамках индустриализации в Ленинграде появились первые автоматические телефонные станции.

В записи Вагинова речь, очевидно, идет именно о комнате № 17 (по сквозной нумерации комнат в корпусах при Коттедже), а не о номере здания в парке Александрия. Дело в том, что строение по адресу: Новый Петергоф, парк Александрия, д. 17 — это ни больше ни меньше как трансформаторная подстанция (кстати, одна из первых в России) ^[3]. Жилищный кризис в советские годы, конечно, был, и люди жили в самых неожиданных местах, но вряд ли в трансформаторной будке.

К сожалению, существенная часть довоенного архива ГМЗ Петергоф сгорела в страшном двухдневном пожаре Большого дворца 23–24 сентября 1941 года. Достоверно определить, кто именно проживал в комнате № 17 корпуса при Коттедже на грани 1920-х и 1930-х годов, невозможно.

Другими словами — ничего существенного в тот момент нам выяснить не удалось, по крайней мере, на первый взгляд.

Шли годы — «Козлиную песнь» издали в «Вита Нове» в 2019 году с новыми комментариями и с нашей большой статьей про петергофские маршруты героев вагиновского романа ^[4]. О страничке с петергофским адресом из записной книжки в статье не было упомянуто, поскольку мы не могли дать никакой внятной интерпретации имеющейся там записи. Вскоре после этого возобновилась интенсивная работа над подготовкой записной книжки Вагинова к публикации, и один из авторов этой статьи (И.Х.) обратил внимание на то, что адрес и телефонный номер записаны разными чернилами и поэтому могут быть не связаны между собой. Кроме того, обитатель общежития в кухне Коттеджа вряд ли мог иметь шестизначный номер телефона. Нужно было погружаться в чтение телефонной книги большого города. Оказалось, что следующий после нэповской телефонной книги 1925 года и ближайший к датам ведения записной книжки Вагинова телефонный справочник Ленинграда был выпущен только в 1937 году (в промежутке между ними выходили ежегодные адресные книги «Весь Ленинград», которые не включали в себя полные списки абонентов городских и пригородных телефонных станций).

Ничего не оставалось, как приступить к чтению телефонной книги Ленинграда 1937 года. Не будем рассказывать, как страшно было общение с тем, что ученики Пифагора называли основами Вселенной — цифрами в своем человеческом виде. Из цифр мы произошли и к цифрам возвращаемся, сказали бы мы сегодня. Едва ли когда-нибудь снова нам придется прочесть этот список зубных врачей хотя бы до середины, но результатом было то, что наши несколько цифр всего с одной буквой во главе открыли, наконец, как казалось тогда, все тайны телефонного номера В-106-32.

Вот он — ровно на сотой странице «Списка абонентов Ленинградских телефонных станций 1937 года», между Лиссовским и Литаревым — обитатель Аптекарского острова Листов В.Н. На набережной Карповки, в доме № 19, сохранившемся до наших дней.

Поскольку Вагинов скончался от туберкулеза тремя годами ранее 1937 года, следовало, конечно, проверить, жил ли В.Н. Листов по указанному адресу раньше 1935 года.

Это можно сделать по справочнику «Весь Ленинград» на 1934 год, и вот что он нам сообщает на странице 850:

Теперь мы знаем не только номер квартиры — 33 (несмотря на явную опечатку в сокращении «вв.»), но и имя, и отчество, и род занятий Листова В.Н. за год до смерти Константина Вагинова. Он сотрудник ЛИИЖТ’а (бывшего Императорского института инженеров железнодорожного транспорта).

Краткая биографическая справка ^[5]

Владимир Николаевич Листов родился 16 октября 1900 года в Нижнем Новгороде в семье священника. В 1911–1918 годах учился в Нижегородском реальном училище. Начал свою карьеру в 1918 году в Нижегородской радиолаборатории под руководством В.К. Лебединского и A.M. Бонч-Бруевича. В 1922 году поступил в Электротехнический институт в Санкт-Петербурге (старейший электротехнический вуз в Европе) и окончил его в 1928 году. Будучи студентом, начал работать на исследовательской станции под руководством профессора П.А. Азбукина, а затем в лаборатории треста заводов слабого тока. В 1924 году в группе П.А. Азбукина принимал участие в разработке первых отечественных приборов высокочастотной телефонии, в 1928 году был назначен руководителем разработки трехканальной аппаратуры типа Оса-407, который был введен в линиях связи Народного комиссариата путей сообщения. В 1930 году был приглашен в ЛИИЖТ заведующим кафедрой радиотехники и дальней связи. В 1940 году защитил кандидатскую диссертацию «Преобразование Ши-Нортон и их практическая значимость» и в 1944-м — докторскую диссертацию в Московском энергетическом институте. В.Н. Листов стал ведущим специалистом в области многоканальной электросвязи, основоположником отечественной аппаратуры систем передачи в СССР. В.Н. Листову были присущи широкие интересы, характерные для универсально образованного человека; он интересовался искусством и был знатоком архитектуры Петербурга — Ленинграда, истории электрического и радиотехнического образования. Будучи ученым, он обладал особым даром воспринимать музыку, что нашло отражение в одном из его научных трудов, посвященном связи трех явлений: геомагнитных пульсаций, биоритмов человека и эволюции обертонов в музыке. Увлекаясь историей Петербурга — Ленинграда, написал ряд работ, в том числе монографию «Ипполит Монигетти» (Л., 1976) — о выдающемся архитекторе и строителе города. Награжден орденом Ленина, медалями, был участником обороны Ленинграда. Умер 22 ноября 1978 года, похоронен на Шуваловском кладбище в Ленинграде.

Как же Вагинов познакомился с Листовым и почему заинтересовался им? Что в его, без сомнения, успешной (по меркам всех сопутствующих обстоятельств эпохи) биографии могло заинтересовать Вагинова — прирожденного коллекционера, собиравшего, «как драгоценный антиквариат», «неповторимые человеческие индивидуумы», «коллекционировавшего людей, тех, кто выпадал из обычных рамок» ^[6]?

Квартира № 33 в доме 19 по набережной реки Карповки была коммунальной. В одной квартире с Листовым проживал старший брат Константина Вагинова — Алексей (1898–1941) с женой Ириной. Родной брат Ирины — поэт, прозаик и библиофил Сергей Борисович Рудаков (1909–1944) так описывает их жилище:

На Карповке была очень маленькая комната, рядом с кухней, этаже на шестом. Миниатюрно всё: масштабы, дозы ^[7]. Вечное радио, технически кустарное, но совершенное; его подруга — фотография. Сберегаемая родственность, всё сокращающиеся семейные праздники, встречи нового года; память о том, что здесь родственником и домашним писателем бывал гениальный Костя Вагинов, кажется, просто любивший своих героев ^[8]. Призмы прошлого — фотографии Детского Села.
Мой 〈1〉926 год ^[9].

Ни в телефонной книге 1925 года, ни в «Списке абонентов Ленинградских телефонных станций 1937 года» факт проживания Алексея Вагинова в одной квартире с Листовым никак не отражен. Он устанавливается благодаря показаниям матери братьев Вагиновых, которая была арестована в марте 1935 года в ходе расследования убийства С.М. Кирова — в так называемом «кировском потоке». Она сообщила на следствии, что ее сын Алексей был подпоручиком царской армии, назвала его профессию — «инженер-строитель», адрес и место работы — «бывшая мебельная фабрика, угол набережной Карповки и проспекта Кирова» ^[10]. Исследователи творчества Константина Вагинова отмечают, что Алексей послужил прототипом одного из героев романа «Козлиная песнь» — корнета Ковалева ^[11].

Знакомство Константина Вагинова с Владимиром Листовым, скорее всего, состоялось посредством Алексея Вагинова. Мы предполагаем, что это знакомство не было мимолетным и Вагинов использовал черты Листова при написании романа «Бамбочада» (1931). Так, некоторые факты биографии Листова поразительно роднят его с главным героем, Евгением Фелинфлеиным.

Приведем цитату из романа:

Фелинфлеин уже не был пухлым, румяным шестнадцатилетним мальчиком. Восемь лет авантюр, путешествий и вранья несколько изменили выражение его лица, возраст расширил Евгения в плечах, вызвал растительность, хотя и умеренную, на его щеках. <…>

Кроме бухарского цирка, Евгений уже побывал режиссером Халибуканского театра и аккомпаниатором нижегородской радиостанции, электромонтером и актером передвижного коллектива и секретарем одной из газет на побережье Крыма, но сейчас он был безработный ^[12].

Во-первых, реальный Листов, который был на год моложе Константина Вагинова, действительно в сравнительно юном возрасте начинал свою трудовую деятельность в Нижегородской радиолаборатории, на тот момент единственной в стране. Во-вторых, несомненное (хотя, скорее всего, домашнее) музыкальное образование Листова почти столь же несомненно могло сделать его «аккомпаниатором нижегородской радиостанции». Электромонтером Листов не мог не быть в силу очевидных причин, работая в радиолаборатории и готовясь к поступлению в электротехнический институт, а режиссерство и актерство, с одной стороны, в радиоконцертах, а с другой — в явно вымышленном Халибуканском театре только лишний раз подтверждает общность интересов Листова и Фелинфлеина. Кто из физиков не был лириком в годы студенчества! Присущ был Листову и интерес к писательству: одно только количество трудов, опубликованных им в течении жизни, причем не только технического характера, прямо на это указывает.

Обращает на себя внимание обилие «туркестанских» и «среднеазиатских» вставных новелл как в «Бамбочаде», так и в последнем романе Вагинова «Гарпагониана». Немало записей в записной книжке Вагинова «Семечки» также относится к Средней Азии. Вполне возможно, что их наличием мы также обязаны В.Н. Листову: ведь основные его интересы уже в конце 1920-х годов сосредоточены на развитии связи между станциями и подвижными составами железных дорог в системе НКПС. Очевидно, что без реальных испытаний систем такой связи обойтись было нельзя, а учитывая то обстоятельство, что крупнейшим техническим проектом того времени было строительство и освоение Турксиба (1927–1930), легко предположить участие Листова в нем.

Один абзац из «Бамбочады» звучит почти как цитата из другого известного и современного Вагинову романа — из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова:

После небес, гор и солнца, после мельканий пейзажей, после веселой приключенческой полужульнической жизни в союзных республиках, после разнообразных туземных песен, исполняемых под аккомпанемент национальных инструментов, Евгений с интересом слушал песни жителей дома.

Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум наводит он... ^[13]

Без сомнений, Листов много времени проводил в командировках, и их география вполне могла укладываться в тот перечень городов и весей, что посещает в своих воспоминаниях Фелинфлеин, — от Ташкента до Тянь-Шаня. В противоположность этому хорошо известно, что, кроме поездки в Крым для лечения туберкулеза, Константин Вагинов не совершал никаких путешествий за пределы северной столицы и ее окрестностей со времен Гражданской войны. Как пишет сам Вагинов: «Евгений путал себя с кем-то».

Затем перед Фелинфлеиным возник Самарканд с седобородыми узбеками и гробница с бирюзовым куполом Тамерлана.
Евгений попал в Гур-Эмир.
Под высокими сводами, украшенными мозаикой лучших персидских и арабских мастеров, увидел туземных шахматистов.
Снова потянуло Фелинфлеина туда, на Восток. Он видел себя в отрогах Тянь-Шаня ^[14].

К сожалению, все сказанное выше по большому счету всего лишь предположения — ведь у нас нет никаких прямых доказательств, нет ничего, кроме нескольких цифр и небольшого количества букв из записной книжки Константина Вагинова. Конечно, Вагинов был знаком с Листовым, конечно, он мог заинтересоваться его персоной и биографией, конечно, он мог использовать его как прототип — в нашем случае всего важнее то, что даже сами поиски владельца телефонного номера, записанного Вагиновым, способны дать нам лучшее представление о времени, обстоятельствах и людях, окружавших писателя в последнее десятилетие его жизни.

Как бы там ни было, у всей этой истории есть поистине фантастический финал, к изложению которого мы сейчас и приступаем. Выше уже было отмечено, что заключительные сцены «Бамбочады» связаны с пребыванием Фелинфлеина в туберкулезном санатории в Детском (Царском) Селе. Нет сомнений, что Вагинов во многом описывает тут свои собственные обстоятельства; к началу 1930-х годов писатель понимал свою обреченность, и рассуждения о смерти, как это ни прискорбно, носят здесь автобиографический характер. (Напомним, что, как явствует из воспоминаний С.Б. Рудакова, интерьеры квартиры № 33 в доме 19 по набережной Карповки украшают виды Детского Села.) Евгений — как уже и сам Вагинов — бродит среди архитектурных и парковых украшений царскосельских парков, всматриваясь и вчитываясь в то, что еще со времен «Козлиной песни» воспринималось им как знаки наступления новых времен, свидетельство краха прежней культуры, нового упадка и нового падения. В то, что сегодня мы бы назвали граффити, вроде этого: «Тут я тоже побывал и остался очень доволен после виденного мною прекрасного парка. 20.VIII.29. Серг. С.». Или вот такого, заставляющего вспомнить Хармса или Олейникова (если не разборки 1990-х): «Табуреткин дальше отказался говорить. 12.V.29». При желании можно даже разглядеть тени Турксиба: «Здесь были мама и Ляля, скучали о няне. Папа в Ташкенте. 19.VI.27».

Но в контексте нашего исследования существеннее всего здесь то, что Фелинфлеин, будучи смертельно больным, в финале романа оказывается рядом с творениями архитектора Ипполита Монигетти ^[15], который словно незримо присутствует на этих же страницах «Бамбочады» и монографию о котором профессор Листов напишет много лет спустя. И что по странному (или нет) велению судьбы, почти полвека спустя, после долгой жизни и многих лет брака с Татьяной Александровной Листовой (урожд. Монигетти, 1902–1966; да-да, правнучкой нашего итальянца, создателя среди множества прочих дивных творений Турецкой бани на берегу Екатерининского пруда и здания Политехнического музея в Москве) профессор Листов словно заново воспроизведет финальную мизансцену «Бамбочады» на старинном петербургском кладбище.

---

^[1] Как недавно установил Дмитрий Бреслер, Вагинов начал раздел «Семечки» осенью 1932-го — примерно за полтора года до смерти и на несколько лет позже появления в ней греческих записей 1920-х годов.

^[2] Петергофский естественно-научный институт за пять лет его существования: 1920–1925 / Отв. ред. К.М. Дерюгин. — [Л.], 1925. С. 5.

^[3] См. здесь: Петергоф, Александрия парк, улицы Санкт-Петербурга, фотографии домов и архитектура.

^[4] И. Хадиков, А. Дмитренко. Вдоль линий Вагенгейма, или Петергофский травелог Вагинова: Заметки на полях «Козлиной песни» // К. Вагинов. Козлиная песнь: Роман / Подготовка текста, коммент. Д.М. Бреслера, А.Л. Дмитренко, Н.И. Фаликовой. — СПб., 2019. С. 383–417. Первоначальный текст статьи о «петергофском травелоге» был опубликован здесь.

^[5] Краткая биография составлена по материалам этого сайта и этого.

^[6] И. Наппельбаум. Угол отражения. Краткие встречи долгой жизни. 3-е изд. — СПб., 2004. С. 49.

^[7] С.Б. Рудаков совмещает воспоминания разного времени. В данном случае, видимо, речь идет о начале блокады Ленинграда. Отсюда упоминание о миниатюрных дозах — о запасах еды. Эта тема продолжена в дальнейшей записи, которая выходит за рамки приведенной цитаты.

^[8] Представляется, что эта ремарка С.Б. Рудакова отсылает к тому факту, что за героями произведений К.К. Вагинова стоят реальные прототипы, в том числе из близкого окружения писателя.

^[9] С.Б. Рудаков. Город Калинин / Публ. Т.И. Краснобородько. Коммент. Т.И. Краснобородько и А.Г. Меца // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 год: материалы об О.Э. Мандельштаме. — СПб., 1997. С. 209.

^[10] Архив управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Д. 9955. Л. 13. Подробнее об Алексее Вагинове и его жене см. коммент. А.Г. Меца, Е.А. Тоддеса и О.А. Лекманова в кн.: Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 год: материалы об О.Э. Мандельштаме. С. 26.

^[11] См. коммент. Т.Л. Никольской и В.И. Эрля в кн.: К. Вагинов. Полное собрание сочинений в прозе. — СПб., 1999. С. 520.

^[12] К. Вагинов. Полное собрание сочинений в прозе. С. 236–237.

^[13] К. Вагинов. Полное собрание сочинений в прозе. С. 270.

^[14] К. Вагинов. Полное собрание сочинений в прозе. С. 274.

^[15] Строительная деятельность Монигетти по его прибытии в Россию началась с поступления его на должность главного архитектора Императорских царскосельских дворцов: сооружение грациозной Турецкой бани в виде турецкой мечети на Большом пруду, отделка дворцовых цветочных оранжерей, устройство двух мостиков в парке Царского Села.

Понравился материал? Помоги сайту!