Читая и слева, и справа…

У Бориса Слуцкого было стихотворение, текст которого не сохранился. Оно известно нам только по цитатам в других текстах-медиаторах. По ним неизвестно, читаем мы фрагмент или законченное сочинение, и даже нельзя сказать с уверенностью, имело ли оно название — и если да, надписал ли его сам автор. Согласно исследованиям специалистов (о которых ниже), одно из упоминаний принадлежит Шимону Маркишу; правда, он цитировал текст в английском переводе, значит, следы вели к архиву Маркиша, следовательно, ко мне.

Последняя, неоконченная, статья Шимона Маркиша была написана о Борисе Слуцком, над ней он работал и в день смерти, в начале декабря 2003 года. На его письменном столе лежала ксерокопия с тремя стихотворениями Слуцкого. Статью Маркиш обещал «Иерусалимскому журналу», как свидетельствует о том главный редактор журнала Игорь Бяльский, добавляя: «За неделю до смерти Шимон читал мне по телефону неопубликованные, по его словам, стихи Слуцкого — Борис Абрамович подарил их Маркишу накануне его отъезда из России» ^[1].

В интервью Раисе Орловой 1983 года Маркиш говорит: «Боря давал мне свои стихи, довольно много, и у меня до сих пор эти стихи есть. Главным образом меня интересовал его “Еврейский цикл”, но и не только это. “Сталинский цикл”. И все это у меня было» ^[2]. Здесь остается неясной ситуация со стихами — они есть или «все это было»? В архиве Маркиша этих стихов нет, и об их судьбе остается только гадать. Если при официальном и легальном переезде Маркиша из СССР в 1970 году они были взяты им в Венгрию, то, вероятно, в 1974 году дальше уже не поехали с ним в Женеву, а остались в Венгрии ^[3]. О них в том же интервью (1983 года) точно сказано, что остались в Венгрии и пропали наряду с другими книгами и папками: «Она [тетрадь], наверное, и сейчас где-то в Венгрии находится».

Еврейского цикла как такового у Слуцкого не было, но в эту тематическую группу явно входили бы как раз те стихи, ксерокопии которых лежали на письменном столе Маркиша в день смерти («Кесарево кесарю воздал…», «Разошлись по дальним далям ближние…», «Жизнь окончена. Сверх программы…»), — из цикла «Продленный полдень» (1975) ^[4]. Тот факт, что Маркиш работал по ксерокопиям, опять свидетельствует о том, что у него не было под рукой (в личном архиве) текстов, как у нас не было дома и этого трехтомника Слуцкого. Хотя из стихотворений, подаренных Маркишу в 1970 году, ни одно не сохранилось в архиве, одним из них мог быть «Уриэль Акоста». Именно этот текст мог стать источником английской цитаты. Откуда же, из какого источника Маркиш брал текст для перевода, если рукописи уже не было при нем?

Вокруг истории этого потерянного стихотворения (рукописи) можно построить чуть ли не историю эпохи. Оно стало предметом исследования американского специалиста по Слуцкому Марата Гринберга, который, подготавливая свою книгу о поэте ^[5], обратился ко мне в 2016 году с вопросом о русском оригинале, но я не могла ему помочь ^[6]. Источником Гринберга в то время был текст статьи Маркиша 1999 года, написанной на английском языке, в ней строки Слуцкого напечатаны тоже в английском (и мало удавшемся) переводе ^[7].

Yuriel Acosta

I become mature or grew old
I see the light — I am a Jew

But I thought I had struggled through,
But I thought I had broken through.
I hadn't struggled through, I had broken myself up
I had not broken through I had gone too far —

I am legible not from left to right
But in the Jewish way — from right to left
I dreamed of great fame
and ended up in grade rage.

Having taken one step
into nationality or citizenship
I return to my rootlessness
I return from the point to space.

Любопытно, что статья публиковалась на основе лекции, прочитанной в Центральном Европейском университете, а приглашение ее прочитать и написать Маркиш получил в Будапеште, когда проводил год в т.н. Collegium Budapest, в ныне покойном Институте продвинутых исследований. В это время основной его архив еще находился в Женеве — значит, рукописного экземпляра опять-таки не могло быть при нем.

В 2020 году увидел свет русский перевод книги Марата Гринберга о Слуцком, где указано два источника «Уриэля Акосты»: кроме английской статьи Маркиша 1999 года есть ссылка на роман Григория Свирского «Прорыв» издания 1995 года ^[8]. Гринберг тщательно расследовал историю уже в 2009 году:

Стихотворение было впервые опубликовано в сборнике «Менора: еврейские мотивы в русской поэзии» в 1993 году, где, помеченное звездочкой, оно указывает на то, что публикуется впервые, и было предоставлено Болдыревым. Оно не было включено в достаточно обширную, собранную Болдыревым подборку еврейских стихотворений Слуцкого в альманахе «Год за годом», приложении к журналу «Советиш Геймланд», 1989 года. Показательно то, что Болдырев прождал три года после смерти Слуцкого (1986. — Ж.Х.), чтобы обнародовать эти еврейские стихи. Возможно, он обнаружил «Созреваю или старею» позже. Отдал ли сам Слуцкий их ему, останется, скорее всего, неотвеченным вопросом. Вероятно, он сознательно включил еврейские тексты исключительно в еврейские антологии, рассчитывая на их распространение только в узких кругах. В «Меноре» также указывается на то, что существует вариант стихотворения под названием «Уриэль Акоста». Раз он был известен редакторам, почему они не включили его в «Менору» — очередная загадка ^[9].

В этой же статье 2009 года, в которой дается тонкий анализ возможных еврейских библейских подтекстов, Гринберг приводит версию стиха из 11 строк (источник и вообще примечания, к сожалению, не разобрать на сайте). Он подтвердил мне в электронном письме 27 мая 2021 года: «в полном варианте “Уриэль Акоста” не печатался никогда по сей день». Значит, он предполагает, что существует и более длинный вариант.

И все же есть у этого стихотворения более ранняя, чем 1989 год, публикация, более того — при жизни Слуцкого, хотя не он его опубликовал, а Маркиш. И это вовсе не скрытый текст, он не прятался, а был на виду, ведь прямо в названии стоит строка из стихотворения, правда, не первая, но его force majeure: «То ли в подданстве, то ли в гражданстве». Статья 1984 года ^[10]. «Уриэль Акоста» здесь приведен полностью (и не говорится о том, что отрывок), и сказано, что стихотворение нигде не печаталось, правда, источник не назван — это опять позволяет подразумевать, что строки приводились по экземпляру из личного архива. Статья, напомню, вышла при жизни Слуцкого:

Борис Слуцкий — следующее после Гроссмана литературное поколение. Сегодня это очень известный русский поэт, которого, по классификации Георга Лукача, следовало бы назвать «плебейским» — за близость и глубокую симпатию к простонародью, к толпе, к массе. Он тоже провел на фронте всю войну, но я уверен, что «синдром Тувима» рожден в нем по преимуществу (если не исключительно) советским антисемитизмом. Его «еврейские стихотворения», составляющие компактный цикл, широко ходили в самиздате начиная с середины 50-х годов и частично напечатаны на Западе. Их тема — еврейская трагедия, бесправие, безысходность в сталинской и послесталинской России. Вот одно из них, примерно двадцатилетней давности и, сколько мне известно, никогда не публиковавшееся:

УРИЭЛЬ АКОСТА

Созреваю или старею —
Прозреваю в себе еврея.

Я-то думал, что я пробился,
Я-то думал, что я прорвался —
Не пробился я, а разбился,
Не прорвался я, а зарвался.

Я читаюсь не слева направо —
По-еврейски: справа налево.
Я мечтал про большую славу,
А дождался большого гнева.

Я, ступивший ногою одною
То ли в подданство, то ли в гражданство,
Возвращаюсь в безродье родное,
Возвращаюсь из точки в пространство.

Текст найден, но следа к источнику нет. Но нити сами начали водить дальше, даже если не по прямой тропе, то хорошо обозначенной. Маркиш все же был не первым публикатором этого стихотворения. Дело в том, что роман Григория Свирского «Прорыв», в котором оно процитировано, вышел в первом издании не в 1995 году, как предполагает Марат Гринберг, а за год до статьи Маркиша, в 1983 году, в США. Гринберг в своей реконструированной хронологии не считался с этим первым изданием 1983 года, в его ссылке роман Свирского датируется первым российским изданием 1995 года. Конечно, не исключено, что текст мог находиться параллельно в распоряжении и Маркиша, и Свирского (и Болдырева?). Однако мы имеем дело с тем редким случаем, где взаимосвязь можно показать конкретно, библиографически. О том, что Маркиш был знаком с первым изданием романа Свирского, прямо свидетельствует его же рецензия на роман, опубликованная в 1985 году в номере номере 3-м. журнала «Народ и земля», на несколько месяцев позже, чем статья Маркиша, цитирующая «Уриэля Акосту», под названием «То ли в подданстве, то ли в гражданстве». Даже не исключено, что эта статья была прямо вызвана романом Свирского. Любопытно, что Маркиш (или второй журнал) счел рецензию настолько важной, что перепубликовал ее со ссылкой на «Народ и землю» ^[11].

Есть основание предполагать и то, что Маркиш вспомнил «Уриэля Акосту» Слуцкого именно при чтении романа Свирского, но забыл про это, иначе не отметил бы то, что мы видели («Вот одно из них, примерно двадцатилетней давности и, сколько мне известно, никогда не публиковавшееся».). Судя по словам Маркиша, он цитировал текст по памяти — ведь текста у него больше нет, как мы видели по интервью 1983 года. Отметим, что интервью состоялось летом того же 1983 года, когда вышел роман Григория Свирского в Америке.

Гринберг цитирует английскую статью Маркиша 1999 года в русском переводе (в русскоязычном варианте своей книги):

Слуцкий — еврейский поэт, поскольку еврейское чувство верности задаче еврейской цивилизации — обнищавшей, скудной, но что ж ему делать, никакой иной он не знает. При этом Слуцкий — русский еврейский поэт — никогда или, выразимся осторожнее, почти никогда не смешивается и не совпадает со Слуцким — русским поэтом, народником и плебеем, который присутствовал не только в официальной печати, но и в самиздате с его знаменитыми стихами против Сталина 1950-х и 1960-х годов [Markish 1999] ^[12].

Как жаль, что оригинал этих мыслей на русском языке ^[13] не дошел до автора монографии (и в этом я тоже виновата, потому что связи и рукописи, которые я здесь описываю, раскрылись для меня только за последние месяцы). С его неожиданным и, как мне кажется, необоснованным выводом невозможно согласиться:

Маркиш исключает еврейский фактор из творчества Слуцкого, представляя его в жизни поэта некоей произвольной составляющей: поколенческой, показательной, эволюционной, но прежде всего личной и достойной восхищения. В мировоззрении Слуцкого он усматривает знакомую советскую еврейскую модель ^[14].

Еврейский элемент идентичности в ХХ веке тем и замечателен (и мучителен), что многогранен и меняется не только в индивидуальных случаях разных личностей, но и в их разные жизненные периоды. Но эта дискуссия не изменяет факта глубокого понимания и знания Гринбергом своего предмета — творчества Слуцкого, о чем свидетельствуют его другие эссе на страницах «Иерусалимского журнала» ^[15].

Стихотворение «Уриэль Акоста» цитируется и другим автором в этом же журнале в номере 2012 года. Эссе носит название «Борис Слуцкий — русский поэт и еврей» ^[16] и излагает в качестве новонайденной идеи вынесенное в название определение «русский поэт и еврей». Упоминания о том, что это определение принадлежит Шимону Маркишу, нет, хотя этот термин нетрудно было бы найти и постороннему. Статью Маркиша «Русский писатель и еврей» ^[17] о том же Борисе Слуцком опубликовал тот же журнал («Иерусалимский») всего на восемь лет раньше, в 2004 году. Эта статья Маркиша была именно той последней, неоконченной, о которой говорилось в начале этих строк. На нее и Гринберг не ссылается. Невозможно не заметить такое совпадение в рамках одного журнала, но здесь дело еще проще: автор этого эссе Л. Кацис имел под рукой все рукописи Маркиша. Они были ему переданы для издания (неосуществленного) тома в издательстве «НЛО», которое и заказало ему предисловие ^[18].

Сам же Маркиш аккуратно ссылается на источник, откуда происходит его мысль, — на слова Василия Гроссмана, по воспоминаниям Бориса Ямпольского: «Я сказал ему, что он в свое время сделал ошибку, не пожертвовав в “Новом мире” двумя-тремя абзацами. “Вы это говорите как писатель и как еврей?” — спросил он. “Да, — сказал я, — там у вас были вещи поважнее и позначительнее, чем антисемитизм”. Он ничего не ответил, смолчал…» ^[19]

Маркиш пользовался таким четким разделением, чтобы подчеркнуть разницу между этой матрицей идентичности советского времени в условиях амнезии религиозной традиции (и у Слуцкого, и у Гроссмана) и явлением, которое он назвал «старой русско-еврейской культурой», писателями, еще укорененными в еврейской живой культуре и цивилизации. Писал он об этом в нескольких статьях: ведь именно определение разных видов двойной идентичности стало стержневой темой его творчества. В этом русле была написана и упомянутая статья 1984 года. Авторы, интересующиеся данной проблемой, могут познакомиться с этой мыслью и по последней, посмертной, публикации Маркиша на эту тему опять на страницах того же «Иерусалимского журнала» — в номере 18 (2004), составленном из материалов его архива, в статье «Василий Гроссман — еврейский писатель?». Прискорбно, что ссылки на исследования и мысли Маркиша пропущены в самых очевидных местах. При виде такого нелепого заимствования (?) прямо в названии и в терминологии на страницах того же самого журнала с разницей в несколько лет остается только развести руками ^[20]. Кстати, в том же номере 18 за 2004 год я поместила полную библиографию работ Маркиша ^[21], в которой числятся и эта статья, и другая упомянутая статья 1984 года с вынесенной в название явной цитатой из стихотворения Слуцкого «То ли в подданстве, то ли в гражданстве». Удивительно, что она не попала в поле зрения тех, кто так усердно искал место первого появления текста.

И вот расследование истоков всего одного стихотворения неожиданно привело к более весомым и сущностным вопросам. Я попыталась понять или догадаться, отчего Шимон Маркиш не нужен и почему он должен быть среди неупоминаемых научных предков (отрицать, что он был основателем области исследований русско-еврейской литературы, было бы трудно). И я догадываюсь, чем он провинился. Тем, что четко поставил конечную дату-границу корпуса текстов, причисляемых к органической («старой») русско-еврейской литературе, как он ее понимал, — 1940 год. И он пошел и дальше как раз в той самой статье со словами Слуцкого в названии: «То ли в подданстве, то ли в гражданстве...». Он пишет:

Но это (советское направление еврейской литературы. — Ж.Х.) может быть достигнуто лишь силами тех, кто остается на месте, в России. Развитие русско-еврейской культуры в эмиграции есть, по моему убеждению, contradictio in adiecto — проще говоря, самообман. <…>

В 1924 г. молодой критик и публицист Марк Слоним напечатал в пражском русском эмигрантском журнале «Воля России» статью под названием «Живая литература и мертвые критики», где доказывал, что хотя большая часть прославившихся до революции писателей ушла в эмиграцию, русская литература, русская культура по-прежнему делаются в России. Mutatis mutandis, соблюдая все необходимые пропорции, можно сказать: русско-еврейская литература будет развиваться в России или не будет существовать вовсе. К великому нашему горю, нельзя быть уверенным, что вторая половина альтернативы менее вероятна, чем первая ^[22].

В подтексте выражено, что у той русско-еврейской литературы, которая была начата в 1850-е годы в царской России и закончена в 1940 году, в год смерти Владимира Жаботинского и Исаака Бабеля, нет продолжения и будущего и в Израиле, где издается «Иерусалимский журнал». Его авторы и материалы не продолжают прежнюю традицию, но принадлежат к другой категории, к новому явлению на новой почве. Борис Слуцкий (и демонстрирование его библейских подтекстов), Василий Гроссман и другие писатели, которые начали писать свои юношеские произведения еще до 1940 года (аргумент тех, кто желает их видеть связующим звеном), Маркишем причислены уже к новому периоду и явлению — к советской эпохе амнезии вместе с творчеством более позднего поколения — таких, как названный им «мастером» Фридрих Горенштейн, Григорий Канович, Юрий Карабчиевский и Асар Эппель. Маркиш называет их «бытописателями пустыни»:

И все же боюсь, что ни Эппель, ни все сегодняшнее еврейское литературное творчество на русском языке русско-еврейской литературе прошлого, тем громким ее именам, которые я назвал выше, от Осипа Рабиновича до Исаака Бабеля, — не наследники и не преемники.

Дело не просто в разрыве традиции, как раз Бабелем и завершающейся, традиции и преемственности литературных. Дело, прежде всего, — в пустыне. Бытописатели ее, ею же и рожденные, ничего иного, кроме нее, вокруг себя не видящие… <…> При всех колоссальных различиях сегодняшний Израиль продолжает традиционное еврейское бытие литовского местечка в большей мере, пожалуй, в несравненно большей, чем пустыня — то, чем было российское еврейство и до, и после революции.

Будущее неведомо никому — прошу прощения за банальность. Кто знает — случится чудо, и пустыня зазеленеет. Но тогда это будет не возрождение, а новое рождение. И русско-еврейская литература тогда не возродится, но родится наново ^[23].

А для сегодняшних авторов, пишущих на русском языке и публикующихся и в Израиле, и в России, Слуцкий и Гроссман являются связующими звеньями между их творчеством и той самой традиционной русско-еврейской литературой до 1940 года. Они ищут в них органичное продолжение старых корней для подтверждения своей непрерывной принадлежности к традиции, ибо это прошлое оправдывает и «валидирует», а то и возвышает статус настоящего.

Возвращаюсь к тексту стихотворения Слуцкого. У него по сей день разные версии в печати, но ни одна из них не авторская. Помимо версий короткой и длинной (11 или 14 строк) есть еще небольшие отличия. Текст дается в одной строфе сплошным текстом (у Свирского) или в строфах 2+4+4+4 строки (у Маркиша). Их тексты различаются еще в двух местах. В последней строфе по версии Маркиша читаем:

Я, ступивший ногою одною
То ли в подданство, то ли в гражданство,
Возвращаюсь в безродье родное,
Возвращаюсь из точки в пространство.

Свирский пишет «ногой одною» и «Пространство» с прописной буквы. В первом месте, казалось бы, сработало постоянное стремление Маркиша к старинной форме «-ою» (и в собственных текстах), но внимательный глаз — вернее, ухо — поймет, что последние четыре строки вдруг переходят от девяти слогов к десяти, таким образом, именно более длинная форма ногою соответствует ритму. С Пространством/пространством дело обстоит более сложно. Понятие предполагает абстрактно-философский контекст и вызывает соответствующие ассоциации, а Пространство читается, скорее, в рамках мифических коннотаций или же подсказывает религиозные, как мы видели у Гринберга. Но здесь интерпретация и толкование открыты.

В конце статьи Маркиша о Слуцком упоминается Юрий Тимофеев, который их познакомил. «Мы познакомились в конце 1954-го или в 1955-м у Юрия Павловича Тимофеева, который тогда заведовал одной из редакций Детиздата и благодетельствовал многим молодым и непристроенным: я только-только вернулся из ссылки, был без работы и без копейки, Тимофеев сам меня разыскал и дал договор на перевод». В упомянутом интервью, взятом у Маркиша Раисой Орловой ^[24], она сама отмечает, что «все познакомились через Юру Тимофеева» ^[25].

Рукописей в архиве Маркиша не осталось, но осталось одно письмо Слуцкого. Маркиш вообще не хранил письма, только от избранных лиц, но и те стали жертвой того отчаянного порыва, в котором Маркиш сжег почти все свои письма в Будапеште ранним летом 2000 года. Выжили считанные письма ^[26]. Ценность письма Слуцкого для Маркиша показывает то, что оно пережило аутодафе. Письмо не датировано, почтовый штамп 1971 года.

Дорогой Сима!

Отвечаю на вопросы Вашего чисто делового письма. Я с благодарностью принимаю предложение издательства «Европа» и прошу передать привет и комплименты Пор Юдит. Что касается состава, Вам виднее. Краткое мое пребывание в Венгрии в позапрошлом году убедило меня, что критерии во всех меридианах разные. Если бы мне пришлось составить книгу в Москве, я построил бы ее на своей первой книге «Память», стихах из цикла в «Новом мире» 1970, 11 в «Тарусских страницах» и добавил бы десяток стихов из разных книг типа «Старухи без стариков», «Старухи в окне», «Кульчицкие: отец и сын», «Физики и лирики».

Но, быть может, венгерскому читателю не так уж занимательно преобладание военных стихов? Кроме того, я понимаю, что на состав книги существенное влияние оказывают уже переведенные и опубликованные в Венгрии циклы.

Доверяю Вашему вкусу и Вашему знанию местной литературной обстановки. Когда вам понадобится письмо официального характера — вышлю.

Недавно купил и прочитал Вашего Саллюстия в томе «Историков Рима». Саллюстия не назовешь законченным идиотом. Скорее напротив. Что Вы поделываете в экзотической столице Унгарии?

Здесь вышла хорошая книжка Самойлова. Удивительных молодых поэтов давно не было, а плохих много.

Умер Овсей Дриз и важно лежал в гробу, одетый как никогда в жизни хорошо.

Прошу кланяться Вашей жене.
Пишите неделово.
Ваш Борис Слуцкий

---

^[1] Игорь Бяльский. Из заметок «Слово о друге» // Иерусалимский журнал, № 17 (2004).

^[2] Интервью готовится к изданию вместе с серией интервью о самиздате, проведенных Раисой Орловой, обществом «Мемориал» (организация внесена Минюстом РФ в реестр НКО, выполняющих функцию иностранного агента. — Ред.).

^[3] Они остались у тогдашней жены и пропали вместе с рукописными копиями стихов Мандельштама и Пастернака, переписанных в тетради. См.: Жужа Хетени. История архива Ш. Маркиша. // Непрошедшее прошлое: Собрание сочинений Шимона Маркиша. Том 1. Античность. — Будапешт: ELTE — MűMű, 2020. С. 457–465.

^[4] Борис Слуцкий. Собрание сочинений. Т. 3 / Составление с научной подготовкой текста Ю. Болдырева. — М.: Художественная литература, 1991. С. 112–113.

^[5] Марат Гринберг. «Я читаюсь не слева направо, по-еврейски: справа налево». Поэтика Бориса Слуцкого. — Бостон — СПб.: Academic Studies Press, 2020. Marat Grinberg. «I am to be read not from left to right, but in Jewish: from right to left». The Poetics of Boris Slutsky. — Boston: Academic Studies Press, 2011.

^[6] При этом я помнила стихотворение, но откуда, не могла установить. Я даже попробовала перевести обратно с английского на русский, чтобы дать толчок памяти. Именно это, сам жест перевода, навело меня на след осенью 2021 года — текст был в моем компьютере среди тех файлов, которые ожидали перевода для хрестоматии по русской литературе ХХ века, сопровождающей «Историю русской литературы после 1941 года до наших дней» (2002) на венгерском языке под моей редакцией. Среди переводимых текстов были и эти 14 строк без источника рядом с другим стихотворением Слуцкого «Про евреев» (указан источник: Строфы века. Антология русской поэзии / Составление Е. Евтушенко. — Минск, Москва: Полифакт, 1995). Переводы (неудачные) я не включила в том, в котором лирику на «еврейскую тему» представляло только стихотворение Александра Галича «Предостережение». Было все еще неясно, откуда был русский текст «Уриэля Акосты». Точно через Маркиша… Среди десяти авторов «Истории литературы» числился и Шимон Маркиш. Его главы опубликованы: Смертный бой. Anzeiger für Slavische Philologie (XLVIII), 2020, с. 139–153; Юрий Домбровский. Знамя, 2021. № 11. С. 138–147. Главы будут включены в готовящийся шестой том Собрания сочинений Ш. Маркиша (2022).

^[7] Перевод Margot Light // Markish, Sh. Russian Jewish Literature after the Second World War and before the Perestroika. // Jewish Studies at the Central European University, Budapest: CEU Jewish Studies Program, 1999, p. 150. Перевод дословный.

^[8] С. 494 (в русскоязычной книге Гринберга с. 70–71).

^[9] Марат Гринберг. Лошади Слуцкого: метапоэтическое прочтение библейского поэта. // Слово Word, № 61, 2009.

^[10] Страна и мир. Мюнхен, 1984. № 7. C. 68–76.

^[11] Куда прорвался Г. Свирский? О книге: Г. Свирский: «Прорыв». Роман. Энн-Арбор: Эрмитаж, 1983. // Народ и земля. 1985. № 3. С. 259–264; и // Время и мы. 1985. № 87. С. 151–159.

^[12] Страницы не даны. С. 150.

^[13] После цитирования стихотворения Маркиш пишет: «Даже в этих немногих строках, мне кажется, сверх обиды отторжения, то есть начала негативного, общего с Гроссманом, ощущается известная “радость узнавания” (я заимствую прекрасную эту формулу у Осипа Мандельштама, великого русского и ни на грань не еврейского — несмотря на происхождение — поэта), радость возвращения. Слуцкий испытывает ностальгию по еврейскому прошлому, по еврейской цивилизации, но только — по своей собственной, по домашнему миру своего детства и юности в Харькове, очень далекому от многовековой еврейской традиции, но все же особому, не сливающемуся с русским и украинским. Бабелевская бинокулярность видения сменилась раздвоенностью. У Слуцкого она не болезненна, еврейство и русскость идут параллельно, не мешая друг другу. Но достаточно часто та же раздвоенность ведет к ненависти и самоненавистничеству или к крайним проявлениям русского патриотизма <…> как и Слуцкий, Рыбаков смотрит на свой материал еврейскими глазами и тоскует по исчезнувшему еврейскому миру. И еще больше, чем Слуцкий, еврейский Рыбаков оторван от русского — автора многих сочинений, в которых еврейским духом и не пахнет. Здесь перед нами двойная, но раздельная — опять-таки в отличие от Бабеля — “ангажированность”: русская советская — особо, еврейская (тоже советская) — особо».

^[14] Марат Гринберг, «“Я читаюсь не слева направо…”», 2021. 71.

^[15] Марат Гринберг, «Некий древнейший язык». Иерусалимский журнал, №№ 57–58, 2017.

^[16] Леонид Кацис. Борис Слуцкий — русский поэт и еврей // Иерусалимский журнал, № 42, 2012. Стихотворение здесь дается без ссылки и с двумя ошибками: строка третья с конца разбита пополам, а в строке шестой читаем «Не прорвался я, а сорвался» вместо «Не прорвался я, а зарвался» (версии Маркиша, Свирского и, следовательно, Гринберга совпадают). Нет ссылки и на периодизацию, названную в статье «традиционной», которую установил Маркиш, зато упомянута одна фраза Маркиша об И. Бродском, но только для опровержения его и без указания источника, что не  дает читателю возможности ознакомления с полным контекстом.

^[17] Шимон Маркиш. Русский писатель и еврей // Иерусалимский журнал, № 17, 2004.

^[18] О дальнейшем развитии событий см. мою статью «Прохожие люди. О пиратском издании и о приключениях архива Шимона Маркиша».

^[19] Имеется в виду «Добро вам!» В. Гроссмана, тогда еще под другим названием. Ямпольский пишет: «В последние годы жизни он написал “Записки пожилого человека” (путевые заметки по Армении), произведение, на мой взгляд, гениальное... “Записки” были набраны и сверстаны в “Новом мире” и задержаны цензурой из-за нескольких фраз об антисемитизме. Требовали их убрать. Гроссман уперся. Записки пошли в разбор...». Ссылка Маркиша: Континент, № 8, 1976, с. 141–142. Маркиш в своей статье опровергает определение Марка Слонима «Писатели-евреи в советской литературе» // Еврейский мир. Сборник II. Нью-Йорк, 1944. С. 146–164.

^[20] В академическом научном мире все шире феномен копирования без ссылок, отсутствие творческой дискуссии при признании предшественников, на плечах которых мы стоим, чтобы видеть дальше.

^[21] Список публикаций был значительно расширен в последующие годы, в нем более двухсот названий.

^[22] Страна и мир. 1984. № 7. C. 76.

^[23] Бытописатели пустыни // Еврейский журнал, 1993, с. 70–76.

^[24] См. также примечание 2.

^[25] Юрий Павлович Тимофеев (1922–1982), главный редактор (с 1954 по 1963 год) издательства «Детская литература», давал работу людям с «запятнанной» биографией, самиздатчикам и нонконформистам. В издательстве «Детская литература» выходило несколько книг Маркиша. Читатель наших дней может задаться вопросом, почему именно там. Ответ первый, естественно, связан со всеобщим явлением ухода творческой интеллигенции из/от «идеологических» областей культуры, чтобы не быть на виду, в первых рядах, подвергнутых вниманию цензуры. Как известно, так прятались Хармс, Маршак да и Чуковский в детской литературе, Пастернак и другие в переводах, и это явление точно видно и в литературах стран соцлагеря. Но помимо общей тенденции сыграло свою роль и пассивное сопротивление личности, приверженной культурным ценностям.

^[26] Среди них в отдельном конверте — письма от о. Александра Меня и от Евгения Ланна. Среди них и прощальное письмо Е. Ланна и А. Кривицкой…

Понравился материал? Помоги сайту!