«Мы все равно вас съедим»

Читать Валерия Нугатова — изучать историю болезней огромной страны, с немалым изумлением обнаружившей себя к середине нулевых в обстоятельствах чумной роскоши, в ситуации обеспеченного дорогими углеводородами разврата на дымно курящихся развалинах социалистического проекта.

Кажется, будто бы все хрестоматийные доводы марксистской критики, однажды погибнув, возродились в этих монотонно-хвостатых стихах, с великолепным бесстрастием обличающих тотальное отчуждение, товарный фетишизм, мелкобуржуазную мораль и другие закоренелые пороки российского мегаполиса. Тем любопытнее заметить, что многообразие критических целей вполне внятно коррелирует с многообразием применяемых Нугатовым стилистик: в его книгах можно найти и веселые рифмованные поношения («поэзия-хуэзия / кругом одна поэзия / великая поэзия / прекрасная поэзия / поёзия-хуёзия / хуёзия-коррозия / амброзия-циррозия / маразмокоматозия»), и ледяной объективизм верлибров («отдались шоппингу / обошли два молла и несколько магазинов одежды / накупили новых шмоток / перекусили / и обмыли покупки / чтоб хорошо носились / посидели на лавочке / изнывали от жары / заглянули в жж»), и — самое известное — длинные ряды перечислений, искусно редуцирующие пафосную фигуру Поэта к банальному мерчандайзеру, выставляющему километры товаров на полках всемирного гипермаркета («у меня нет микроволновки у меня нет стиральной машины у меня нет посудомоечной машины у меня нет блендера у меня нет кофеварки у меня нет джакузи»).

Лучшие из вещей Нугатова убедительно демонстрируют нам невероятную стандартность любых жизненных сценариев и представлений о счастье в эпоху позднего капитализма («глотаешь зарплату в два штукасика глотаешь руководящую должность глотаешь благоустроенную квартиру с евроремонтом глотаешь красивую дорогую машину глотаешь обеспеченного мужа глотаешь богатую благополучную семью») и глубочайший (социальный, материальный, идеологический) раскол, парадоксально переживаемый сегодня российским обществом в качестве принятой всеми нормы.

Удачный пример критической стратегии, реализуемой Нугатовым, являет собой стихотворение «Люди говорят» из книги 2012 года «Мейнстрим». В нем, на наш взгляд, выявлен один из ряда важных процессов, протекающих под бликующей нефтяной пленкой всеобщих апатии и застоя. Нугатов начинает с того, что берет совершенно невинную пару понятий — или, как принято говорить, бинарную оппозицию: «молчание — говорение». Далее эта пара переинтерпретируется для первого и второго лиц («я молчу — вы говорите») и помещается в питательную среду позднепутинского гламура с его глянцевым блеском, пошлым шоуменством, повсеместным консюмеризмом, масскультурным фастфудом и проч., и проч. В этой среде и начинается монотонная разработка темы, основанная на длинном перечислении синонимов, ставшем фирменным знаком нугатовской стилистики; с одной стороны появляется «мне нечего сказать про лужкова / мне нечего сказать про суркова / мне нечего сказать про медведева / мне нечего сказать про шевчука», с другой стороны — «уж вы-то без умолку говорите говорите говорите / по телефону по радио по телевизору по домофону / по скайпу в лайвджорнале в твиттере в фейсбуке». Увеличив объем подобных перечислений в разы, мы получим итоговый текст, включенный Нугатовым в «Мейнстрим».

Эффект от этой, сравнительно несложной, модели текстопорождения превосходит всякие ожидания читателя. Питаясь глянцевой аффирмативностью столичного габитуса, зерно простейшей бинарной оппозиции на наших глазах стремительно набухает, разрастается огромными гроздьями, становится все больше и больше, занимает новые строки, строфы, страницы, напоминая в своей безжалостной неостановимости метастазы раковой опухоли, начало которой положила простая родинка: «мне нечего сказать про шнурова / мне нечего сказать про нашистов / мне нечего сказать про химкинский лес / мне нечего сказать про гей-парад / мне нечего сказать про кровавый режим / мне нечего сказать про политику / мне нечего сказать про жизнь / мне нечего сказать про людей / мне нечего сказать про бога / мне нечего сказать про вас / мне нечего сказать про себя» vs. «уж вы-то комментируете полемизируете утрируете иронизируете заостряете огрубляете гиперболизируете передергиваете критикуете высмеиваете лукавите откровенничаете стебетесь выкобениваетесь негодуете чморите восхищаетесь поддерживаете перепащиваете перепащиваете перепащиваете». Собственно, этот взрывной рост и занимает Нугатова более всего; он фиксирует его с бесстрастностью врача, однако само нагромождение слов и сходных грамматических конструкций служит нагнетанию интонации, рано или поздно срывающейся в крик и хохот, и вот мы уже наблюдаем перед собой настоящее чудовище — истерическую, гневную, ревущую тираду, не желающую разрешиться, вечный антагонизм и раскол («и все время при этом п*здите п*здите п*здите а я молчу молчу»), пропасть, в которую валятся жизнь, социум, нормы, законы, правила, мечты и надежды, оставляя лишь тревогу, страх и ресентимент. Неузнаваемо мутировавшая пара понятий «молчание — говорение» оборачивается невозможностью любого примирения, яростным утверждением противоречия, которое дополнительно подчеркивается графически: конструкция «мне нечего сказать» записывается Нугатовым как стихи, в столбик, а «уж вы-то комментируете» — как проза, сплошным неделимым потоком слов.

Простейшие пары понятий, стремительно разрастаясь в питательной среде глобального супермаркета, порождают вдруг кошмарных монстров, оборачиваются глубочайшими рвами и высочайшими барьерами, уничтожая саму возможность какого бы то ни было консенсуса.

Другой похожий пример — грамматическая оппозиция множественного числа первого и второго лица «мы — вы», становящаяся вдруг под действием российских реалий аффективным противопоставлением референтных групп: «рокеры это мы / байкеры это мы / неформалы это мы / хиппи это мы / панки это мы / синяки это мы / планокуры это мы / расп*здяи это мы / уроды это мы / обсосы это мы / торчки это мы / винтовые это мы / динозавры это мы» vs. «красивые это вы / здоровые это вы / счастливые это вы / сексуальные это вы / успешные это вы / перспективные это вы / богатые это вы / известные это вы / талантливые это вы / креативные это вы / свободные это вы / раскованные это вы». Пример третий — разрастание пары «прогрессивный — консервативный» с попутным редуцированием этого важнейшего для европейской традиции деления к способам коитуса: «энди уорхол ё*ся в жопу у вас на глазах / юкио мисима ё*ся в жопу у вас на глазах / микеланджело буонарроти ё*ся в жопу у вас на глазах / леонардо да винчи ё*ся в жопу у вас на глазах / пьер паоло пазолини ё*ся в жопу у вас на глазах / лукино висконти ё*ся в жопу у вас на глазах / педро альмодовар ё*ся в жопу у вас на глазах / сергей параджанов ё*ся в жопу у вас на глазах / дэвид боуи ё*ся в жопу у вас на глазах» vs. «а вы все остались такими же / у*бищными натуралами / дебильными гомофобами / быдлом беспросветным / отсталыми вонючими троглодитами / фашистами нацистами гитлерюгендами вермахтами гестаповцами эсэсовцами оберштурмбаннфюрерами полицаями вертухаями гэбнями бандеровцами петлюровцами власовцами гитлерами геббельсами гиммлерами муссолинями берлусконями путиными лукашенками януковичами туркменбашами сталиными хрущёвыми кимченырами».

Сквозь нарочитую монотонность поэтической речи начинает все ярче просвечивать злость, и удивительнее всего, что появляется это пугающее свечение без всяких на то предпосылок — из тривиального различия пары слов и из набора синонимов. И, возможно, нам следует дополнить ряд популярных суждений о поэзии Нугатова: его персонаж не «принадлежит к слою протестной субкультуры» (Дмитрий Голынко) и не «говорит “за” субкультуру» (Данила Давыдов) — он скорее пытается сделать видимыми первопричины и механизмы возникновения разрывов, расколов, границ между общественными стратами и «субкультурами».

Самый большой интерес, конечно же, вызывает устройство этих границ.

И здесь нам необходимо вспомнить о довольно известном факте: большинство противопоставлений, используемых в повседневной деятельности человеком, не являются естественными. Бинарные оппозиции типа «молчание — говорение», служащие зернами цитированных стихов, несмотря на всю свою кажущуюся «очевидность», есть не более чем метафизический продукт, в равной мере обусловливающий и искажающий познание мира.

В этом-то и заключается основная ценность нугатовских текстов: читая их, мы начинаем понимать, что глубочайший раскол, переживаемый сегодня российским обществом, проходит по линиям сугубо метафизических оппозиций.

Простейшие пары понятий, стремительно разрастаясь в питательной среде глобального супермаркета, порождают вдруг кошмарных монстров, оборачиваются глубочайшими рвами и высочайшими барьерами, уничтожая саму возможность какого бы то ни было консенсуса. Позвольте, а разве не такую ситуацию описал совсем недавно Андрей Поляков, заметив: «Слова “патриот” и “демократ” не должны быть ругательными. А в нашем сознании они ругательные. Если человек патриот, то обязательно какой-нибудь черносотенец, который будет читать “Протоколы сионских мудрецов” и писать графоманские откровения в маргинальных изданиях. А если человек либерал-демократ, то в это обязательно будет встроен элемент русофобии, иногда довольно очевидный, иногда легкий, это будет обязательно трансляция в той или иной форме позиции Госдепа США <…>. При этом нет не то что диалога, нет даже одного пространства»? В открываемой стихами Нугатова перспективе расколотость или отсутствие подобного пространства — очевидный кризис российской общественной жизни оказывается, прежде всего, кризисом текстуальным, порожденным наивным восприятием множества искусственных, риторических противопоставлений.

Разумеется, и общий ход наших рассуждений, и применяемый нами лексикон («метафизика», «бинарные оппозиции») не могут не напомнить читателю о весьма влиятельной традиции интеллектуальной критики — деконструкции (в ее скорее социально-политическом, нежели литературно-философском, изводе). Именно в этом русле, на наш взгляд, и движутся рассмотренные тексты Нугатова, оказываясь в итоге лишь тактическим моментом куда более широкой стратегии выявления потенциально опасных оснований мысли. И в данном конкретном случае связь политики с метафизикой представляется весьма тесной.

Известна реакция Жака Деррида на террористическую атаку на Всемирный торговый центр, озвученная им всего через десять дней после 11 сентября 2001 года: «Требуется трезвая, недремлющая деконструктивная критика, внимательная к тому, что посредством… политических риторик, власти массмедиа и телетехнологий, спонтанных и организованных проявлений общественного мнения неразрывно соединяет политику с метафизикой, с капиталистическими спекуляциями, с извращениями религиозного и национального чувства». Это высказывание могло быть подвергнуто критике и справа (как предприимчивая реклама собственноручно изобретенного метода), и слева (как излишний академизм, подменяющий реальные действия комфортными рассуждениями), но в нем есть глубокое понимание ситуации — ведь именно рецидивы метафизического мышления, склонность доверять бинарным оппозициям, неизбежно упрощающим картину мира, приводят к росту национализма и ксенофобии, к тоталитарному делению людей на своих и чужих, к позорным шовинистским памфлетам вроде печально знаменитой «Ярости и гордости» Орианы Фаллачи.

Однако и при отсутствии критических ситуаций, в спокойной и сытой капиталистической повседневности большого города эта бинарная логика продолжает свою разрушительную работу, маргинализируя и объявляя опасными миллионы людей по всему земному шару. «Гей в Сан-Франциско, черный в Южной Африке, мексикашка в Сан-Исидро, анархист в Испании, палестинец в Израиле, индеец майя на улицах Сан-Кристобаля, еврей в Германии, цыган в Польше, индеец мохок в Квебеке, пацифист в Боснии, одинокая женщина в метро после десяти вечера, крестьянин без земли, бандит в трущобах, безработный рабочий, несчастливый студент и, конечно, сапатисты в горах» — из ланкандонской сельвы предъявлял миру длинный список жертв подобного стиля мышления совсем другой автор. Вполне очевидно, что и презрительная формула двух Россий («с айфоном» и «с шансоном»), и отвратительный генезис «чурок» и «пидоров» в сознании отечественного обывателя обусловлены точно такими же причинами.

Нугатов питает мало иллюзий по поводу настоящей ситуации. Демонстрируя не просто существование, но взрывной, экспоненциальный рост напряжения в оппозициях вроде «мы — вы», он доводит ситуацию до катастрофы. Все его тексты, цитированные нами выше, заканчиваются прямой агрессией; обращение к обсценной лексике и угрозам насилия оказывается единственным возможным выходом из создавшегося тупика: «гадами падлами козлами петухами мудаками говнюками пи*дюками и пидорасами», «пошли все нах*й уйдите от меня суки не трогайте меня не цепляйтесь отъе**тесь бл*ди х*есосы ненавижу вас уродов», «но мы все равно вас съедим / увы».

Развращенный путинской стабильностью мещанин, не знающий других стилей мышления помимо коллекционирования искусственных дихотомий, готов пойти на любые жестокости ради защиты своего спокойствия и благосостояния. Так появляются страх и злоба. Так появляются великорусский шовинизм и гоп-патриотизм. Так появляются Кондопога-2006, Манежка-2010, Пугачев-2013, Западное Бирюлево и проч., и проч., и проч.

Список открыт.

Понравился материал? Помоги сайту!