Персона COLTA. Борис Акунин: «Я продаю рукописи, но не свою частную жизнь»

В первый день своей новой жизни COLTA.RU решила предоставить слово тем, кто восхищает нас, озадачивает, волнует — и вызывает устойчивый интерес. Семь интервью людей, с которыми нам давно хотелось поговорить: от Роберта Уилсона, Цай Мин Ляня и Марты Рослер — до Леонида Парфенова.

В 2008 году Николай Александров поговорил с Григорием Чхартишвили о том, как тот выстраивает свою авторскую стратегию. COLTA.RU решила, что сформулированное пять лет назад не стало менее принципиальным для автора. Автор согласился с нами и не счел нужным ничего править в этом тексте.

Профессия

Вот уже два десятилетия публику пытаются убедить: писатель и литература — это профессия. Писатель — не учитель, не пророк, у него свой способ высказывания. И публика в это отчасти поверила, но все-таки нет-нет да и спросит писателя о чем-нибудь «человеческом» или «общественно значимом». Хорошо, не писатель, беллетрист. Пушкин, как известно, злился, когда его в свете просили прочесть стихи. Он пытался разделить «поэта» и «светского человека» — удался ему его опыт?

Я не отвечаю за то, что видит и чего не видит во мне публика. Но я не должен запутаться сам. Мне это более или менее удается. Вначале, придумывая проект «Б. Акунин», я именно что хотел дистанцироваться от исконной русской традиции делать из писателя этакого гуру, жизнеучителя. Писатель пописывает, читатель почитывает — отличная ленинская формулировка. Потому и называл себя литератором, беллетристом — кем угодно, но только не Писателем. В те времена это казалось мне здоровым и правильным. Увы, эпоха переменилась. Сегодня мне уже кажется стыдным не высказываться по общественным и политическим вопросам — если тебя об этом спрашивают. Иначе выглядит это как-то трусовато.

Замысел

Меня с какого-то момента начала раздражать игра в интеллектуальную эксклюзивность, этакое вечное подмигивание и жонглирование словечками и цитатами «не для публики». Я от этого устал, я из этого вырос. Мне захотелось пробиться не к «своим», не к «причастным», а к людям, которых я не знаю и никогда не встречу. Массовая литература перестала быть для меня бранным термином. Почему, собственно, все массовое непременно должно быть пошлым и безжизненным, подумал я. А если попробовать делать масскульт по-другому? Так, как нравится и интересно мне, а не кому-то там на телевидении или, не знаю, в агитпропном ведомстве.

Перед тем как приступить к делу, я долго изучал ландшафт. Что-то такое высчитывал, рисовал графики (я вообще это люблю). Вся эта штука вначале затевалась как нечто абсолютно головное, математическое. Это уж потом я увлекся и стал отклоняться от первоначальной формулы. Не буду приводить свои выкладки, но вероятность полного успеха (то есть шестизначных тиражей) я оценил, кажется, в 20%, вероятность половинного (пятизначные тиражи) — в 40%. В сумме получилось 60, не так мало. Потом, правда, «Азазель» не смог распродать и десяти тысяч. Следующие три романа тоже зависли на жалких цифрах. К осени 99-го, на исходе второго года, я уж стал думать: Акела промахнулся.

Аудитория

Романы про Эраста Фандорина замышлялись для весьма неопределенной, сколь угодно широкой аудитории. В том и заключался интерес поставленной задачи: сочинить серию текстов для массового читателя, но при этом без игры на понижение. Как в анекдоте: что сами едим, то и ему даем. Подопытным кроликом на первом этапе у меня была жена. Если ее что-то в тексте коробило — как несвойственная мне манера выражаться или формулировать, — я немедленно вносил коррекцию. Это, конечно, была сказка, но сказка для людей, во-первых, взрослых, во-вторых, неглупых. Ну а дальше подключалась целая система дополнительных бонусов. Если человек хорошо начитан, вот тебе игра в аллюзии и центоны. Хорошо знает историю — вот тебе шутки и хулиганства на эту тему. Любишь, как я, Восток — получи. Кроме жены в тайну был посвящен мой первый издатель Игорь Захаров. И всё, больше никто. Некоторым из числа знакомых я стал совать книжки, когда они уже начали выходить, но успехом еще не пользовались. Обычно я не говорил, что автор — это я. Иначе читатель был бы вынужден говорить комплименты, а мне хотелось знать истинное впечатление. Ну и наслушался, конечно… Мало кому понравились все эти «Азазели» и «Турецкие гамбиты». Что и неудивительно, все-таки в моем кругу общения преобладают люди, расположенные к более серьезному чтению.

Успех

Известным я стал не в одночасье, конечно. Но все равно быстро — в одномесячье. Допустим, в октябре 1999 года Акунина еще никто не знал, а в декабре я уже только и делал, что вел переговоры с экранизаторами и иностранными издательствами. Ощущение было странное. Все боялся, что сейчас проснусь. И продолжалось это изумление у меня довольно долго. Потом пришел в себя и выработал правила новой жизни. Правило первое: я продаю рукописи, но не свою частную жизнь. Правило второе: никакие соблазны не заставят меня писать то, что мне неинтересно. Правило третье: держать дистанцию с властями предержащими (в России писателю лобызаться с государством вредно). Правило четвертое: не стоять на месте, не тиражировать успех, двигаться дальше. Так и живу. Образ жизни и привычки у меня, конечно, изменились. Круг общения — в целом нет. То есть прибавились какие-то новые приятные или интересные связи, но сохранились и старые.

Приватность

Боб Дилан, кажется, сказал: приватность — такой товар, который можно продать только однажды (или как-то в этом смысле). Если б я был актером, политиком, певцом, шоуменом, деваться было бы некуда. У этих людей их лицо — часть товара, который они поставляют потребителям. С литератором, по счастью, дело обстоит не совсем так. Ты продаешь текст, а не свой сексапил, харизму и небесную красоту. Можно, конечно, подторговать и физиономией, светясь на глянцевых обложках и в ящике: это, безусловно, увеличит объем продаж. Но и плата будет велика. Я это очень хорошо понимал с самого начала. С харизмой, опять же, у меня не очень… То есть я не играю в «неуловимого Джо», это было бы кокетством. Раз я автор массовой литературы, я обязан отвечать на вопросы публики. Но не более того.

Я человек малораздражительный. Но, конечно же, я отказываюсь ходить на глупые телешоу и давать интервью дурацкому глянцу. Зачем? Там не моя аудитория. Она эту лабуду не смотрит, не читает. Что же касается общественного внимания, то меня жутко раздражает, что всякий раз, когда Путин обижается на Саакашвили, все журналисты дружно вспоминают, что моя фамилия кончается на «-швили», и я вынужден давать политические комментарии. Отказываться стыдно — вроде как боишься. Поэтому говорю то, что думаю. Но это всё суждения совершенно частного и малоосведомленного наблюдателя. Злюсь на журналистов за то, что спрашивают, и на себя за то, что отвечаю. Однако, как говорится, на душе осадок.

Акунин и Чхартишвили

Если писатель берет псевдоним, значит, ему это нужно. Легко могу себе представить ситуацию, когда мне захочется попробовать силы в ином жанре — например, не знаю, писать стихи. Конечно же, я возьму псевдоним. Чтобы читатели Акунина не ждали от моих поэм игрового начала, а читатели Чхартишвили — рассудительности и резонерства.

У меня нет шизофрении. Г.Ч. и Б.А. — это не раздвоение личности, а обозначение двух принципиально разных типов письма. Акунин пишет много и в первую очередь для публики; Чхартишвили пишет мало и главным образом для себя. В свое время я попытался объяснить это различие книгой «Кладбищенские истории».

«Для себя» значит без учета читательских ожиданий и/или порога читательского внимания. Литература «для публики», она же «массовая», — жанр очень вежливый. Ты вроде как рассказываешь собравшимся историю и обязан следить за лицами: не наскучил ли слушателям твой рассказ, да все ли можно в этой аудитории говорить, да не вертятся ли поблизости дети и так далее. Вот что я имею в виду — и ничего другого. Разумеется, и когда я пишу «для себя», я тоже понимаю, что прочтут, — иначе не писал бы. Но здесь с меня спрос другой. Вот что я бормочу себе под нос, голоса при этом не повышаю. Не нравится — не подходите. Нынешний новый жанр блога очень к этому близок. Если не конструкционно, то эмиссионно.

Читатель

Моя установка не изменилась. Читателя я не воспитываю (если не считать «Детской книги», которая для детей), а делюсь с ним некоторыми своими мыслями и доморощенными открытиями — но безо всякого нажима и учительства. Я же говорил: к читателю я отношусь как к человеку взрослому, как к равному мне собеседнику. С какой стати я буду его воспитывать? Это как-то даже и невежливо. В общем, установка не изменилась, но все же за эти годы переменилось очень многое. Во мне как в авторе. В читательской аудитории. Не уверен, что мы движемся в одном и том же направлении. Но если придется выбирать, я, конечно, буду подыгрывать себе, а не читателям. Хоть это и не совсем по-акунински. А может, поступлю честнее: буду писать через раз — то для себя, то для публики. Мы в ответе за тех, кого приручаем, и все такое. Но навсегда приручить публику невозможно. Она как тигр на арене. Вроде прыгает в горящее кольцо и позволяет засунуть голову себе в пасть. Но спиной лучше не поворачиваться.

Понравился материал? Помоги сайту!