Скрестил с лимоном

В серии «ЖЗЛ» вышла биография Андрея Жданова, и кому я об этом рассказываю, все реагируют одинаково — мол, совсем составители серии с ума сошли, вот и Жданов у них теперь замечательный человек. На самом деле слово «замечательный» совсем не равно слову «хороший»; замечательный — это заметный, примечательный, и вот этим критериям Жданов, конечно, соответствует более чем полностью. Влиятельнейший сотрудник Сталина, партийный губернатор предвоенного и блокадного Ленинграда, основатель Коминформа и идеолог холодной войны с советской стороны — да даже как гонитель Ахматовой и Зощенко Жданов, безусловно, заслуживает как минимум нескольких подробных книг о нем, и если стоит чему-то удивляться, то прежде всего тому, что таких книг не было до сих пор. Показательный анекдот из новой биографии: финские мемуаристы (а после выхода Финляндии из войны Жданов возглавлял в этой стране Союзную контрольную комиссию с участием англичан — все ли, кстати, об этом знают?) описывали первую встречу советского представителя с президентом республики Карлом Густавом Маннергеймом — человеческий контакт установился с первых же минут разговора, когда Жданов сообщил финскому президенту, что «имел честь служить» на Румынском фронте во время Первой мировой войны именно в том кавалерийском корпусе, которым командовал тогда еще русский генерал Маннергейм. Жданов вспомнил даже ефрейтора Полищука, служившего в те времена у Маннергейма личным водителем, и неудивительно, что обещавшие быть тяжелыми переговоры двух бывших врагов в двух тяжелейших войнах превратились вдруг в теплую встречу старых боевых товарищей.

Анекдот, однако, заключается в том, что ни на каком Румынском фронте Жданов никогда не был, его участие в «империалистической войне» ограничилось Тифлисской школой прапорщиков и несколькими месяцами пребывания в резерве, а имена маннергеймовских солдат и офицеров Жданов выучил по справке, которую для него к тем переговорам подготовили в Москве. Такие истории — выдавал себя не за того, кем был, пользовался составленной в центре «легендой» — больше подходят для биографий разведчиков, а вовсе не политиков из топ-5 руководства крупнейшей державы мира, но в ХХ веке так сложилось (и, между прочим, продолжается и теперь — много ли мы по-настоящему знаем о нынешних российских начальниках, включая Путина?), что в Кремле сидели люди без биографий, в прошлом которых целые десятилетия могли быть обозначены могущими значить что угодно фразами типа «занимался подпольной работой». Пришедшие из ниоткуда люди, в руках которых вдруг оказалась высшая власть в бывшей Российской империи, — мы ведь до сих пор о них ничего толком не знаем и не понимаем.

Иосиф Сталин учился в Тифлисской семинарии по учебникам, написанным дедом Жданова, ректором Московской духовной академии Павлом Платоновым-Горским. Возможно, это обстоятельство объясняет близость Жданова к Сталину более исчерпывающе, чем более известный сюжет о браке дочери Сталина Светланы и сына Жданова Юрия. Возможно также, что роль главного советского композитора, автора гимна СССР и «Священной войны» и руководителя всемирно знаменитого военно-музыкального ансамбля досталась Александру Александрову не только в силу его музыкального дарования, но и потому, что именно он когда-то в начале XX века работал в Твери учителем музыки у будущего большевистского начальника всех советских композиторов Жданова. Такие связи между людьми описывают хоть советскую, хоть какую угодно историю куда точнее, чем любая формальная биография, и как раз обилие именно таких деталей — главное достоинство жэзээловской книги о Жданове.

А главный ее недостаток — это ее автор, Алексей Волынец, ветеран Национал-большевистской партии и многолетний, до самого ее закрытия, главный редактор газеты «Лимонка». Что безумно раздражает в книге о Жданове — Волынец пишет о Жданове не как об объекте академического исследования, не как о погребенном под черным гранитом у Кремлевской стены человеке позапрошлых времен, а буквально как о своем партийном товарище. Одна из глав книги (видимо, ради нее все и писалось) даже называется «Национал-большевик Жданов», а чуть раньше, рассказывая о большевиках-ленинцах 1917 года, Волынец называет их «радикальными социал-демократами»; я помню, как десять лет назад один из нацболов «круга Волынца» (лимоновская партия тоже делилась на фракции и группировки, хоть они в ней и были запрещены) именно этим выражением в разговоре со мной назвал себя и своих сопартийцев, и потом, выступая свидетелем в очередном суде над нацболами, я повторил эти слова — судья спросил, считаю ли я их экстремистами, я ответил: «Что вы, ваша честь, это всего лишь радикальные социал-демократы».

«И поныне, в начале XXI века, актуальны тезисы товарища Жданова» — и даже если они действительно актуальны, в Волынца хочется запустить его собственной книгой. «Да пошел ты в ж*пу!»

Нацбол Волынец готов оправдывать нацбола Жданова во всем. Атака на Ахматову? Волынец берет биографию ждановского коллеги Андрея Андреева и возмущенно указывает, что «дочь петербургского чиновника Аня Горенко писала богемные стихи как раз в то время, когда он, сын нищего смоленского крестьянина, работал посудомойкой в московском трактире». В другой главе Волынец пишет о «весьма вольной личной жизни» Ахматовой, которая, конечно, не могла нравиться примерному семьянину Жданову. Чтобы Жданов не выглядел противником поэзии как таковой, Волынец подробно рассказывает о старом тверском крестьянском поэте Спиридоне Дрожжине, которого тверской большевик Жданов в семнадцатом году спас от эсеровского влияния. Волынец цитирует стихи Дрожжина — «Что мне эта непогодушка, холод, зимняя метелица, когда ждет меня зазнобушка, молодая красна девица» — и пишет, что можно понять Жданова, которому эта настоящая поэзия (Дрожжина Волынец называет «старательно забытым поэтом») была ближе салонных стихов Ахматовой и вообще «навязанного нам стандарта Серебряного века». Этакая лимонка в Ахматову, если пользоваться терминологией газеты, из которой к нам пришел Алексей Волынец.

То же самое и о Зощенко — нацбол Волынец совершенно искренне относится к «самокопательной» повести «Перед восходом солнца» как к чему-то недопустимому, если не преступному, в сложные военные годы. «Это в наше благополучное время, когда сверху не падают чужие бомбы, сытые любители такого типа творчества вправе ценить рефлексии и самокопания Зощенко», а в годы войны такая проза не вызывала у «воюющего большинства» ничего, кроме «справедливого раздражения и понятной злобы в отношении духовного дезертира», — это не цитата из Жданова, это Волынец от себя, и он никого не пародирует, это вполне в духе «Лимонки» девяностых. А в попытках вести наукообразное повествование Волынец срывается в канцелярит школьника, пишущего реферат: ушедшая от Жданова жена вернулась к нему, конечно же, «спустя ряд лет», а книга, которую мы читаем, — не просто книга, а, разумеется, «данная книга». Зато языком партийного доклада Волынец владеет прекрасно: «И поныне, в начале XXI века, актуальны тезисы товарища Жданова» — и даже если они действительно актуальны, в Волынца хочется запустить его собственной книгой. «Да пошел ты в ж*пу!»

А если без ругательств, а как раз на ждановском языке, то стоит сказать, что товарищ Волынец проявил в работе над биографией Жданова идейную незрелость и политический инфантилизм. Подростки девяностых (сужу по себе) любили такие сюжеты — вот министр иностранных дел буржуазной (Волынец почему-то называет ее «самостийной» — видимо, не знает, как по-эстонски будет «независимая») Эстонии плачет у окна своего кабинета, когда в город входят советские танки, вот военные корабли идут по великолепному гидротехническому сооружению — Беломорканалу (человеческие жертвы? Простите, но «никто не помнит, что по количеству жертв Беломорканал вполне равен Панамскому»), вот детский хор поет «Песню о Жданове» («культ личности — эффективное средство управления патриархальным социумом») и так далее. Чуть ли не в каждой главе Волынец использует оборот «черная легенда» — и о Жданове в блокаду, и об отношениях Жданова с творческой интеллигенцией, и о «судах чести». Жданов у Волынца — это «второй Луначарский», лучший друг настоящих писателей (Волынцу обидно, что в современной России читатель «фактически лишен» книг Петра Павленко и Леонида Соболева), специалист по метеорологии и собиратель книг по биологии — книги он наверняка собирал, но на фоне рассуждений Волынца о том, что и «кулаков» правильно убивали, и красный террор был справедливым, возмущает даже биологическая библиотека недоучившегося студента Тимирязевки Жданова. Какого черта вообще, а?

Это самое обидное для читателя — чтобы узнать действительно увлекательную историю превращения провинциального русского интеллигента, сына и внука знаменитых богословов, в маленького диктатора, нужно продираться через десятки страниц пародийно звучащих даже не левацких, а по-глупому неосоветских манифестов. Только в конце, когда Жданов умирает, Волынец выключает нацбола и превращается в нормального писателя. Предпоследний инфаркт, нитроглицерин не помогает, Жданов кричит во весь голос — «Ой, батюшки мои!», спальня закрыта, а встать он не может, и начальник охраны майор Белов топором выбивает окно — страшно.

Но таких страниц в книге не больше десятка. Все остальное нужно переводить с нацбольского на человеческий. Сын Жданова Юрий в 1948 году испортил себе партийную карьеру, выступив с несанкционированной критикой Трофима Лысенко, — история известная и во многих книгах описанная. Симпатичная деталь: оказывается, отец предупреждал Жданова-младшего, что в «мичуринскую науку» лезть не стоит: «Не связывайся с Лысенко, он тебя с огурцом скрестит». «Я не прислушался; он скрестил», — добавляет Юрий Жданов, но мы-то знаем, что это не предел человеческих возможностей — оказывается, и Жданова-старшего можно скрестить с лимоном. Алексей Волынец скрестил.

Алексей Волынец. Жданов. — М.: Молодая гвардия, 2013. — 619[5] с: ил. — (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1436)

Понравился материал? Помоги сайту!