Владимир Голышев: «Прилепин вовремя и грамотно себя продал»

— Вы представляетесь драматургом, но известны как политолог и журналист, причем достаточно одиозный. Вернемся в 90-е. С кем вы начинали?

— Я начинал с Проханова и Дугина. Они тогда не были ископаемыми с болотной тиной в бороде. Резкие, как «нате», на кураже. Замечательный математик и мыслитель Миша Вербицкий заметил, что всякий авангард в нашей удивительной стране через 15 лет становится мейнстримом. Нынешний мейнстрим («ватники») — это унылая и кривая калька с того, что в 90-е было радикальным нонконформизмом.

Сам я пришел в эту среду с пятилетним опозданием. Передо мной стояла дилемма — НБП или церковь. Ну я и пошел знакомиться с Дугиным, Летовым и Лимоновым. Куда-то в район метро «Савеловская» — там в каком-то затрапезном ДК должен был состояться «художественно-политический концерт» с их участием. Прихожу. Темно. Егор стоит в оконном проеме на втором этаже и что-то орет. Молодых неформалов оттесняют от входа менты. Потом они начали за нами гоняться. Я понял: это судьба — и выбрал церковь. Тогда казалось, что навсегда.

— Разве воцерковленность тогда считалась актом нонконформизма?

— К 1990-м уже не было системы, так что нонконформизм как таковой был неактуален, но душа просила метафизики. Исчерпав стандартный набор — дзен, суфизм, дао и прочий гербарий, все равно ищешь нормальную зеленую траву — что-то живое. Забористая смесь, которая перебродила и сегодня стала «ватой», тогда была неотразимая для советского юноши вещь. Но суровые эсхатологические ожидания, романтика монашеских подвигов и прочего «умного деланья» были круче.

— Каким казался и оказался церковный мир?

— В начале 90-х он был прекрасен! Конечно, «бабка с тряпкой у подсвечника» и тогда была самой многочисленной фракцией. Но кроме нее были, например, попы-украинцы со всеми уютными особенностями своей церковной традиции. Было очень много таких, как я. И самое ценное — были живые носители «церкви выживающей», «тихоновской», «катакомбной». Если коротко: для этих людей все церковное начальство было «чекистами в рясах», но они не считали это поводом не ходить в церковь. В алтаре московского храма, в котором я провел на различных послушаниях около пяти лет, прислуживала пожилая монахиня, еще в молодости принявшая тайный постриг. Всеми своими церковными университетами я обязан ей. Не в плане пения-чтения. Главное — серьезное отношение ко всему: к молитве, к исповеди, к таинствам, к словам, которые говоришь, к эмоциям, которые испытываешь. Она научила меня ненавидеть сатану, а не его слепые орудия. И с гибельным восторгом ждать зримого воцарения «сына погибели».

По-моему, фигура «писателя» в России полностью себя исчерпала.

— Надо полагать, шагу за церковную ограду к Дугину способствовали потусторонние лекции Евгения Головина? Это же типичная история, да?

— Нет, конечно! Я сначала вообще не понял Головина. То ли дело Дугин — все четко, как в уставе гарнизонно-караульной службы: примордиальная традиция, манифестационизм-креационизм, хартленд-атлантизм... Все слова яркие, блестящие, как куклы из китайской пластмассы. 15 лет спустя до них доросла столичная публика с айфонами. И даже такой недалекий персонаж, как Путин... А Головин меня в свое время озадачил. Сидит такой заурядный с виду поклонник спиртного и, прикрыв глаза, бормочет что-то, не обращая внимания на аудиторию. На мое счастье, записи лекций Дугин поручил редактировать мне. И вот, сто раз перечитав один абзац — бац! — и сатори.

— Сложно не заметить очарование смертью в русской мысли, хоть книжной, хоть бытовой. Как Борис Шергин говорил: «Я — детям утеха, я — старым отдых, я — рабам свобода, я — должникам льгота, я — трудящимся покой».

— Я же в церкви несколько лет пономарем был. Почти каждый день — венчания, крестины, отпевания. Это проходит где-то на второй сотне покойников. Постепенно перестаешь относиться к смерти как к чему-то особенному. В том числе и к своей — у меня было два опыта умирания. А чужим мыслям я не доверяю. Тем более русским. Тем более о смерти.

— Церковный опыт оказался востребованным в вашей первой газете?

— В газету «Завтра» я пришел по «путевке Дугина» в 1998 году как верстальщик. Однажды Проханов подвозил меня на своей «Волге». Разговорились про Успение. Я поделился своими соображениями о том, что табу на теме смерти — нездоровое явление. И про мексиканский «День мертвых» рассказал. А когда мы доехали до места, я уже пообещал ему раз в неделю рассказывать читателям газеты «что-то такое». Название для колонки про церковные праздники и народные традиции Проханов придумал сам — «ВРЕМЕНА и СРОКИ». Мне оно не понравилось, но Проханову я об этом не сказал. С Прохановым вообще не было принято спорить. Хотя мне приходилось это делать. Один раз даже кричали друг на друга.

— Бывшие коллеги Вячеслав Шурыгин и Егор Холмогоров сейчас вспоминают о вас как о провинциальном персонаже, который сидел тише воды ниже травы.

— Вообще-то Шурыгин и Холмогоров — это две версии одного персонажа Уильяма Шекспира — Фальстафа. Какая разница, что они «вспоминают»? Меня во многом, наверное, можно заподозрить. Но уж никак не в «тише воды ниже травы». А если мне с 1988 года так и не удалось стать «столичной штучкой», то я готов поставить себе за это жирный плюс.

— На тот момент у вас оказалось много общего, иначе бы вместе не работали.

— С Шурыгиным у меня никогда не было ничего общего. Мы практически не разговаривали. Моим добрым приятелем был тогда Саша Бородай — главный ненавистник и насмешник Шурыгина в редакции «Завтра». Я потом в различных проектах Бородая работал и в Ростове оказался из-за него... Холмогоров тоже не сам по себе. Была целая тусовка «младоконсерваторов», ближе всех из них мне был Михаил Ремизов. С его подачи я стал в «Русском журнале» публиковаться и с тех пор написал для различных интернет-СМИ очень много текстов.

— Что это были за проекты у Бородая?

— В начале нулевых это были в основном крупные корпоративные клиенты — например, страховые компании. Или, скажем, бывший губернатор Санкт-Петербурга, а потом вице-премьер по ЖКХ Владимир Яковлев. В 2004 году, когда его назначили полномочным представителем президента на Юге России, я переехал в Ростов — делать для него интернет-СМИ...

— Вы могли представить в будущем себя или Бородая в камуфляже на покоренных землях Украины?

— В 2004 году Саша решал два фундаментальных вопроса: «Вольво» или «Мицубиси», арманьяк или виски. В итоге купил «Вольво» и стал коллекционировать арманьяк. Идейность его в тот момент находилась примерно на таком уровне. А сегодня я не могу себя представить с Бородаем даже на одном гектаре, на корточках, с мятой газеткой в руках. Мы лет десять не общались. И, я думаю, никогда не начнем. Впрочем, если собрать вместе таких «бывших приятелей», как Бородай, из них может получиться небольшой город. Что-то вроде Содома или Гоморры... А про Холмогорова я вообще без смеха говорить не могу...

— Чья вообще была идея «русского мира»?

— Само словосочетание придумал [глава РПЦ патриарх Кирилл, в миру Владимир] Гундяев. Идея нехитрая — под контроль РФ должны перейти все «канонические территории» Московского патриархата. Другой автор всего этого кошмара — Сурков, который вычитал у Дугина что-то про «экспансия — нормальное состояние государства» и про то, что, мол, «движение — все, цель — ничто»... Хотя нет. Это, кажется, Троцкий сказал... Что же касается самого Путина, то тут, по-моему, на страх перед экономическим спадом наложилась жажда мести (Украина пару раз его сильно обидела). И как-то все это сошлось в одной точке.

Сегодня в Украине со стороны России добра не ждут. И, в общем-то, правильно делают.

— Какое впечатление они оставили о себе — Дугин, Проханов, Лимонов, Гундяев и Сурков?

— Дугин мелочный и по-бабьи мстительный. Проханов щедрый и великодушный, это все искупает. Лимонов — вредный старикашка, на которого невозможно злиться. Гундяев — рафинированное лицемерие. А с Сурковым я никогда не встречался. Думаю, он очень закомплексованный человек, которому трудно ужиться самому с собой.

— Что произошло с литературной атмосферой? Сегодня многие публицисты, писатели, в том числе и пострадавшие от советской власти, наперегонки заявляют о лояльности властям.

— По-моему, фигура «писателя» в России полностью себя исчерпала. Когда человек, на двери кабинета которого красуется такая табличка, появляется в социальных сетях, он мгновенно сдувается. Почитайте Прилепина-блогера. Надутый косноязычный дурак. И все. Почему он — «писатель»? По двум причинам. Во-первых, он достаточно глуп и бездарен для того, чтобы в век социальных сетей с умным видом «писать роман». Во-вторых, в «культурной палитре» страны нужна была такая краска. Прилепин вовремя и грамотно себя продал. И его купили — как кресло под гобелен. Не для того чтобы читать — чтобы стояло.

Что же касается русского литературного языка, то ему никакие специальные «писатели» не нужны. Мы все — кто складывает слова художественно и обменивается ими — писатели. Наше творчество мимолетно, а аудитория — от одного человека до миллионов (если речь идет об удачном меме). Денег, правда, этим не заработаешь.

— Писательство неактуально, откуда тогда интерес к драматургии?

— Драматургия — это тексты для создания зрелища. Зрелища все еще актуальны.

— Работая в ФЭПе, вы ощущали себя создателем зрелища?

— В Фонде эффективной политики Глеба Павловского все себя ощущали авторами Владимира Владимировича Путина. Мол, это мы — скромные клерки Кремля — слепили из глины Голема и с помощью заклинаний обеспечили ему феноменальный рейтинг. Меня эти внутрикорпоративные понты очень раздражали. В 2001—2002 годах Путин был удивительно похож на нынешнего Порошенко. Война, теракты, самодовольные олигархи, наглые ублюдки из олигархических СМИ, жирные региональные бароны. В общем, пейзаж очень напоминал нынешний украинский. В свою очередь, Путин после 11 сентября из штанов выпрыгивал, чтобы понравиться Западу. Он тогда заявил целый список либеральных реформ, одну из которых — судебную — даже довел до конца. Такой Путин мне очень нравился, а враги его — нет. Почти год я и мои подчиненные делали для него «ежедневный утренний продукт» — цветной двухсторонний документ формата А3 с картинками: сводка событий плюс аналитика по «угрозам и вызовам». Тогда нашему маленькому Путину было очень трудно. Я изо всех сил старался уберечь его от всякого зла и дать дельный совет. Золотое было время!

— Взрывы домов не смущали?

— Нет. Это сегодня все крепки задним умом. А тогда хотелось верить в хорошее. Человек всегда верит в то, во что хочет верить.

— Чем закончилась карьера в ФЭПе?

— Увольнением по собственному желанию в начале 2004 года — сразу после ареста Ходорковского. ФЭП тогда работал одновременно и на Кремль, и на «ЮКОС». Я не смог мириться с таким двурушничеством. Сейчас смешно об этом вспоминать.

— Вы это расценивали как предательство по отношению к Путину или к Ходорковскому?

— Измена Родине в лице Путина, конечно! Ведь он начал восстанавливать попранную справедливость — возвращать народу награбленное. И в этот исторический момент, можно сказать, у него под носом сотрудники его штаба втихаря обслуживают врага!.. В общем, возмущению моему не было предела. Окончательное прозрение наступило примерно через год. Глаза открыла «оранжевая революция». Путин тогда до смерти перепугался, и наша бодрая тусовка «молодых консерваторов» написала доклад «Контрреформация» — о том, как избежать Майдана. Главный креатив там был от Константина Крылова, но и остальные, как могли, поучаствовали. Кремль мгновенно воспользовался нашими идеями: вместо реформ заговорил о «национальных проектах», по крыловским лекалам скроил несколько «путинских комсомолов». А потом вместо обращения к нации в духе «Отечество в опасности» Путин обратился к олигархам: «Миша — частный случай! Больше никого не трону! Давайте жить дружно!» Я почувствовал себя обманутой гимназисткой, которая дала потрогать себя за сиськи в надежде, что на ней женится иностранный матрос...

— А что, по-вашему, должен был строить Путин? Что-то вроде СССР с загранпаспортами? На что рассчитывал «советский юноша»?

— Основная идея была — справедливость. Отнять и поделить. Защитить русских от нерусских. Социальные лифты чтобы заработали. Об экспансии тогда не говорили. Чеченская война только-только закончилась. Нефть только начала дорожать — деньги в госбюджете еще не завелись. Олигархи были не особенно довольны Путиным и нарождающимся классом бизнес-силовиков. Украина после «оранжевой революции» внушала ужас. А тут еще монетизация льгот вылилась в стихийные народные бунты. Казалось, небольшое усилие — и страна развалится.

— После Павловского с вашим соавтором по книге «Бизнес Владимира Путина» Станиславом Белковским вам работалось проще?

— Павловский — он хоть и доступный, общительный, но как чеширский кот. Вроде есть. Оп! — и нет его. Я несколько лет работал в его структурах, но полноценного диалога не было ни разу. На самом деле это у него такая маркетинговая стратегия: глубокомысленность и ускользание — отличный способ продать себя дороже, чем ты стоишь на самом деле. Белковский, конечно, его антипод. Во-первых, совсем другое поколение (мы с ним ровесники). Во-вторых, он не нуждается в вуалях, потому что ярко мыслит и ярко выражает свои мысли.

А еще Белковский — очень сердечный и щедрый человек. Этим постоянно пользовались многочисленные паразиты. Лимонов, например... Я уже в Ростове жил, когда делал Nazlobu.ru. Однажды неудачно упал, и мне поставили диагноз «компрессионный перелом позвоночника». Собрался ложиться в больницу, о чем сообщил в своем ЖЖ. На следующее утро в Ростов прилетел Белковский — «чем я могу помочь?» Такие вещи не забываются.

— Nazlobu и другие ресурсы Белковского откровенно намекали, что время Путина вышло в пользу Медведева. Были такие надежды?

— Еще бы! Возвращение Путина в президентское кресло не было предопределено. Под второй срок Медведева уже выстроились все элиты. В частности, против возвращения Путина открыто выступил высокий ареопаг «Единой России» — то есть де-факто региональное начальство. Сложившаяся под Медведевым система кормлений всех устраивала. Сам он был понятный и нестрашный. В каком-то смысле Медведев — это президент-мечта. Лет через десять именно 2008—2012 годы будут признаны «золотым веком». На президентское кресло Путин прорывался с боем. Скажем, непокорных единороссов он наказал двумя проектами своего главного штабиста Володина — Объединенный народный фронт (ОНФ) и масштабная информационная кампания «Партия жуликов и воров» (ПЖиВ), для продвижения которой наняли молодого политика Алексея Навального.

— Тем не менее при нестрашном Медведеве случилась война с Грузией.

— Понятно же, что в августе Медведев еще только начинал вступать в должность. В этом и состояла путинская хитрость: сделать все из-за медведевской спины — так, чтобы в случае неудачи или слишком болезненных последствий на него все свалить. Но вроде обошлось.

— При этом Путин в вашей же пьесе выступает довольно несамостоятельной фигурой, которой морочат голову царедворцы.

— Я собирался написать продолжение — про то, как Путин, находящийся в «измененном состоянии», подгоняет под него реальность и превращает кукловодов в послушные орудия. Несколько раз пробовал начать. Было два разных замысла. Но в итоге писать не стал... Путин, на самом деле, совершенно неинтересен. Это был чисто литературный прием — изобразить его как Мальволио, который мнит себя Ричардом III. В действительности Путин — просто заурядный «маленький человек», который попал туда, где не должен находиться. Он как Бунша на троне. Герой фильма там находился недолго. А представьте, что управдом завис в прошлом, вошел по вкус, избавился от Жоржа Милославского и... Ну вот и Путин у нас что-то такое.

— Тем не менее манипулировать у него получается эффективнее, чем у предшественников. Откуда взялось это «переиграл», которым злоупотребляют даже его ненавистники?

— Как раз наоборот. Не получается совершенно. А если у нашего Бунши что-то не получается, он вопрос решает просто — как с Кемской волостью. Например, лишает россиян информационного вещания. Вообще. Полностью. Вместо него теперь Кашпировский в различных ипостасях дает одну и ту же установку. Правда, на население этот гипноз не особенно действует. Украина со всеми ее «хунтами» и «шухевичами» мало кого волнует. Ватники — это же ничтожное меньшинство. Остальные настроены мрачно и настороженно... Когда Павловский [в 2004 году] с треском проиграл в Киеве, он пожаловался на Кучму — мол, «надо было вовремя дать революции в зубы». Путин дал. Если это называется «манипуляцией», то да, Путин — великий манипулятор. А если бы положил пару сотен болотных клоунов из пулеметов — был бы еще круче! Никто бы и пикнуть поперек не посмел. А если б разбомбил Воронеж…

— Ваши пьесы вызвали небольшой переполох, но потом как-то заглохло все…

— Было дело. Дебютная пьеса стала финалистом конкурса «Премьера.txt» и была поставлена в Центре им. Мейерхольда в 2009 году. Вторая — «Пребиотики» — была со скандалом снята с фестиваля в Ростове. LifeNews мою читку в Политехническом музее снимали и связывались с Березовским (он ведь обещал помочь с постановкой в Лондоне).

— «Пребиотики» были первым опытом, сейчас на журналистский фикшен издатели начинают обращать внимание.

— Российскую журналистику я для себя похоронил, когда сам из нее ушел — в 2008-м, у нее уже и кости побелели с той поры. Я же несколько раз кардинально менял ипостаси. Сначала — аналитика/политтехнологии. Потом интернет-СМИ — редактор-публицист. Потом — драматургия (пьесы/сценарии). Теперь чувствую, что все закольцевалось, надо «возвращаться в ФЭП». У меня острейшее ощущение, что никаких пьес сейчас писать не надо и статей на сайты. Надо — как грузины — идти спасать Украину: в правительство, АП, где возьмут.

— С прошлого года вы активно пишете на украинскую тему уже безо всякой зарплаты. Вот недавно стало известно, что в мае вы предлагали сотрудничество правой руке Коломойского — Борису Филатову.

— У меня нет никаких хитрых стратегий. Просто смысловой центр пространства, которое я продолжаю считать своим, в конце 2013 года переместился в Киев (раньше он находился в Тбилиси, потом какое-то время в Москве). И мое внимание вслед за ним. Потом революция. Потом война началась. Я и попытался как-то переместиться физически в ту же сторону. В кучу мест тогда свое резюме разослал. В основном в Киеве. С первого раза не получилось. Это нормально. Сегодня в Украине со стороны России добра не ждут. И, в общем-то, правильно делают.

— Почему не получилось в Тбилиси и Москве?

— Ну, Тбилиси-то остался при своих. Новое руководство разрушить созданное при Саакашвили не в силах. Страна остановилась и немного отползла назад. Но все это не фатально. А в Москве в общем-то ничего и не было. «Праздник непослушания» в первых числах декабря 2011-го да пара оккупайских недель в мае 2012-го. Остальное вообще не считается. Ну представьте, что в Киеве все закончилось еще в ноябре. «Почему они проиграли?» А разве кто-то собирался выигрывать?

— Так выходит, что вы последовательно сжигаете все свои личные проекты — церковный, евразийский, медведевский. Первым выступили в защиту и первым разочаровались в Pussy Riot. Теперь в своем блоге разъясняете украинцам, что Коломойский, Семенченко — главная угроза украинскому проекту. Но Порошенко, как и Путин образца 2001 года, пока в соляре?

— Я много раз это слышал, но так и не привык. Каждый раз нервничаю... Ну вот, скажем, панк-молебен Pussy Riot. У меня ни на грамм не изменилось отношение к нему. Но оно изменилось у самих участниц данного мероприятия. После освобождения они назвали его ошибкой и последовательно отказались от всех табу, ранее составлявших идею Pussy Riot: анонимность, нестяжательство, радикальный феминизм, отказ от любых форм сотрудничества с властью и бизнесом, концерты только на несанкционированных площадках, политический протест. Сегодня Толоконникова и Алехина — две стремительно тускнеющие поп-звезды, промоушеном которых занят мужчина-импресарио. Так кто изменился: я или они?..

Недавно жена пыталась меня вот так же Путиным попрекнуть, которого я якобы «разлюбил»... Вы мне приписываете какие-то чувства, которые я испытываю к персоне. А у меня их нет и никогда не было. Меня интересует не актор, а его акции — действия, поступки. В начале нулевых акциями Путина были реформы, борьба с региональными баронами и олигархами. Эти акции мне были по душе. Сегодня акция Путина — война в Украине. Изменилось ли мое отношение к Путину? Нет. Потому что у меня этого отношения никогда не было. Изменились его деяния...

То же самое могу сказать и про Коломойского, который яростно защищал свои инвестиции от надвигающейся «русской весны», а сейчас воюет с Украиной за право безнаказанно ее грабить. И с Порошенко та же история. Я могу, конечно, испытывать к нему личную симпатию. Но мне и Проханов по-человечески дорог, и к Лимонову я очень хорошо отношусь. Однако это ничего не меняет. Потому что я интересуюсь не актором, а его действиями. Действия Порошенко на посту президента Украины вызывают у меня огромный интерес и глубокое уважение. Я пристально слежу за ним с Майдана. И, поверьте, не упускаю из виду ничего. Мне кажется, здесь присутствует что-то сверхъестественное, связанное с Божественным вмешательством в судьбу Украины. Могу ли я разочароваться в Порошенко? Странный вопрос. Я же не очарован, просто оцениваю то, что есть. Будет другая картинка — изменятся и оценки. Но почему эта картинка обязательно должна меняться?

Понравился материал? Помоги сайту!