Отнять нельзя вернуть

Юрию Федоровичу Орлову

Двадцать пять лет назад, 15 августа 1990 года, в Москве был обнародован Указ Президента СССР Михаила Горбачева № 568 — «Об отмене Указов Президиума Верховного Совета СССР о лишении гражданства СССР некоторых лиц, проживающих вне пределов СССР».

В соответствии с тремя содержащимися в нем пунктами объявлялись утратившими силу Указы ПВС СССР о лишении гражданства, принятые в 1966—1988 годах в отношении ряда лиц, проживавших в тот момент вне пределов СССР. Министерству иностранных дел СССР поручалось «довести содержание настоящего Указа до сведения лиц, находящихся вне пределов СССР, в отношении которых отменены ранее принятые Указы Президиума Верховного Совета СССР о лишении гражданства СССР, и обеспечить, по их желанию, выдачу паспортов граждан СССР» ^[1].

К Указу № 568 прилагался список из 21 соответствующего указа, касающегося 23 граждан Советского Союза, которые были принудительно лишены своего гражданства в период с февраля 1966-го по июнь 1988 года.

Большую часть — двенадцать из двадцати трех человек — составляли литераторы и члены их семей. Остальная состояла из физиков, художников и деятелей религиозного возрождения. Был также и один шахматист. Этого не избежать. Но важно было не это. Важно было то, что многие из этих людей были — в своей прежней, советской жизни — диссидентами, правозащитниками, политзаключенными и политссыльными. И покидали они свою родину не по собственной прихоти, но, как правило, в результате жестокого морально-психологического, а то и физического давления, которое оказывал на них правящий в стране тоталитарный режим, не гнушавшийся никакими средствами для того, чтобы заставить замолчать тех из своих критиков, кто молчать не мог и не хотел.

Поскольку среди этих последних больше всего оказалось тех, кто умеет выбирать правильные слова и ставить их в правильном порядке, — то есть писателей, — то именно о них и будет дальнейший рассказ. Хотя и не обо всех из данного списка и не только о людях из именно этого списка.

* * *

12 февраля 1974 года в Москве был арестован Александр Солженицын. Вломившаяся в квартиру его жены бригада гэбистов уволокла писателя в Лефортовскую тюрьму, где некий товарищ Маляров, отрекомендовавшийся заместителем Генерального прокурора СССР, предъявил ему обвинение в государственной измене — от десяти лет строгого режима до смертной казни. На следующее утро проведшего бессонную ночь на тюремных нарах автора «Ивана Денисовича», «Матренина двора» и «Случая на станции Кочетовка» вытащили из камеры и представили пред грозные очи все того же товарища Малярова. Который зачитал Солженицыну указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении его советского гражданства и немедленной депортации за пределы страны победившего социализма. После чего лауреата Нобелевской премии по литературе 1970 года запихнули в самолет и отправили по маршруту Москва — Франкфурт-на-Майне — «в гости к Генриху Беллю», как шутили в ту пору на Лубянке.

Сообщение о высылке (по советской терминологии: «выдворении») Солженицына из СССР было распространено коммунистической пропагандой на весь мир. При этом информация о лишении писателя советского гражданства не только не скрывалась, но, напротив, всячески выпячивалась: человек, якобы предавший родину, понес за это суровую, но справедливую кару — Родина (с прописной) от него отказалась, исторгла, так сказать, грешника из своего материнского лона. Но вот какая случилась незадача: все знали, что гражданства Солженицына лишили, — но сам указ о лишении так никогда обнародован в печати и не был. По всей видимости, просто забыли в суматохе.

Жена Солженицына Наталия Светлова — вместе со своей матерью, солженицынской тещей Екатериной Фердинандовной, и тремя их с Александром Исаевичем малолетними детьми — покинула Советский Союз полтора месяца спустя, чтобы воссоединиться с находившимся тогда в Швейцарии супругом. Указ о лишении ее советского гражданства датирован 19 октября 1976 года. Он, так же как и в случае с ее мужем, никогда не был в СССР опубликован.

* * *

В том же 1976 году, месяцем позже, 12 ноября, был подписан Указ о лишении советского гражданства Михаила Восленского. Этот 55-летний партаппаратчик среднего звена никогда диссидентом не был. Он был невозвращенцем. То есть перебежчиком. Двойной доктор — и исторических и философских советских наук — Восленский, всю сознательную жизнь прослуживший на непыльных должностях в различных коммунистических конторах типа Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы или Института всеобщей истории Академии наук СССР, в 1972 году, оказавшись по случаю в Западной Германии, не пожелал возвращаться туда, откуда приехал. Выбрав свободу, Михаил Сергеевич поначалу жил довольно тихо, оказывая консультационные и прочие услуги различным германским и американским учреждениям, в которых за такую работу было принято хорошо платить. Однако со временем деятельность Восленского стала раздражать его бывших единомышленников на Старой площади все сильнее и сильнее. Наконец их терпение иссякло — и бывший товарищ Восленский перестал быть не только товарищем, но и гражданином.

Михаил Сергеевич отомстил бывшим товарищам, написав и опубликовав переведенную на все основные мировые языки книгу «Номенклатура: господствующий класс Советского Союза» (1980), по которой, как по учебнику, можно было изучать подлинную сущность коммунистического зазеркалья СССР — противоестественным образом устроенного общества, где методично и планомерно изничтожается все живое и подлинное и столь же методично и целенаправленно насаждается все мертвое и фальшивое. В самом зазеркалье за обладание книгой Восленского в 1980-е годы автоматически давали по пять лет строгого режима — тем самым максимально наглядным образом подтверждая справедливость русской народной поговорки, гласящей, что «правда лжецу глаз колет».

* * *

Год 1974-й, когда советский режим впервые прибег к практике принудительного отнятия гражданства ^[2] и последующей депортации не проявлявшего ни малейшего желания покидать страну человека, стал знаковым в истории эмиграции из СССР по политическим мотивам. Один за другим в течение его Советский Союз покидали виднейшие деятели культуры — писатели, поэты, музыканты. В феврале уехал во Францию Владимир Максимов, в июне — в Норвегию — Александр Галич, в сентябре — в Швейцарию — Виктор Некрасов. Максимов и Некрасов уехали с советскими загранпаспортами — на год и на пять лет соответственно; Галич — как лицо, отказавшееся от советского гражданства добровольно, под предлогом отъезда на историческую для всякого еврея родину. (Сдав советский паспорт, русский поэт и бард отклонил предложенный ему королем Норвегии паспорт норвежский и до конца жизни оставался лицом без гражданства, отвечавшим на вопрос, кто он по национальной принадлежности: «Я — русский беженец».)

Оказавшись в Париже, Владимир Максимов затеял издавать «толстый» литературный журнал «Континент». Содержание первого же номера максимовского детища кремлевским читателям очень не понравилось, а высказывания его главного редактора о сущности советского режима обозлили так сильно, что, не дожидаясь формального истечения срока действия его паспорта, они в январе 1975 года лишили Максимова гражданства СССР — указом за подписью тогдашнего номинального главы СССР Николая Подгорного. Указ был секретным, то есть для обнародования не предназначенным. Отчего так сделали — совершенно непонятно, но Максимов, вскоре об этом узнавший, не отказал себе в удовольствии всласть поглумиться на тему паранойи секретности, пронизывающей все сферы советского общества.

Виктор Некрасов, вскоре после начала издания «Континента» ставший заместителем главного редактора журнала, был лишен советского подданства только через четыре с половиной года после того, как покинул СССР. Отчего в его случае режим тянул так долго — совершенно непонятно. Надеялись, что пожилой писатель, фронтовик, три десятилетия проведший в «доблестных рядах» КПСС, пожив на презренном Западе, одумается, раскается в ошибках и сам запросится обратно? Маловероятно. Кто такой Некрасов, в Кремле хорошо уяснили еще в хрущевские времена, когда однажды некий ничтожный коммунистический чиновник по фамилии Поликарпов попытался на него наорать, стуча при этом кулаком по столу. В ответ Некрасов так наорал на этого Поликарпова и так стукнул кулаком перед его носом, что у того враз пропало всякое желание вести себя дальше подобным хамским образом. По-видимому, просто забыли. Но потом — в мае 1979-го — вспомнили. И лишили.

* * *

Особенно урожайным на лишения почетного звания «гражданин СССР» выдался год 1978-й.

15 марта из Москвы на весь мир было объявлено о лишении советского гражданства двух всемирно же известных культурных деятелей — супружеской пары Мстислав Ростропович — Галина Вишневская.

Виолончелист и дирижер Ростропович и оперная певица Вишневская на протяжении многих лет считались властями Советского Союза теми самыми курицами, которые способны нести золотые яйца. То есть — приносить свободно конвертируемую валюту, зарабатывавшуюся ими своим талантом и трудом во время зарубежных гастролей. Валюта советскому режиму всегда была нужна позарез — на подрывную деятельность в странах свободного мира. В Кремле ни на миг не забывали гениального по степени цинизма изречения основателя советской империи Владимира Ульянова, утверждавшего: «Если потребуется, мы продадим капиталистам за золото даже пеньковую веревку, на которой их же потом и повесим!» Поэтому на гастроли Ростроповича и Вишневскую отпускали охотно и без особых проблем. Но — только до тех пор, пока супруги не начали проявлять откровенную нелояльность к режиму: в частности, в конце 1960-х они предоставили крышу над головой уже находившемуся в опале Александру Солженицыну, у которого собственного жилья в Москве не было. Ростропович и Вишневская поселили писателя на своей даче в подмосковном поселке Жуковка, где тот провел самые спокойные месяцы в своей неспокойной жизни в СССР.

Эта инициатива супругов была расценена в Кремле как явная фронда, и отношение к ним резко изменилось. В новых заграничных поездках было отказано. После продолжавшейся в течение нескольких лет полуопалы Ростропович и Вишневская пошли на крайний по тем временам шаг — в марте 1974 года обратились с просьбой о выезде на Запад напрямую к Леониду Брежневу. Советский правитель милостиво снизошел и разрешил им покинуть СССР на длительный срок, без обязательств возвратиться к заранее установленному числу заранее назначенного месяца и года. Беспрецедентная история была оформлена как долгосрочная творческая командировка от Министерства культуры СССР; по-видимому, к данному контракту имелись и секретные дополнительные протоколы, ограничивающие поведение супругов за пределами СССР.

Оказавшись на Западе, Ростропович и Вишневская поначалу вели себя так, что особых претензий к ним в Кремле не предъявляли. Но затем, после того как из андроповского ведомства стали поступать «сигналы» о том, что они перечисляют крупные суммы из получаемых за выступления гонораров на нужды различных «антисоветских и белоэмигрантских подрывных центров и организаций» (под этой формулировкой на Лубянке подразумевалась самая страшная из всех там известных организаций — НТС), — ситуация резко изменилась. И последовал указ.

Узнав о том, что они стали людьми без гражданства, Ростропович и Вишневская были крайне уязвлены. 17 марта 1978 года они распространили свое «Обращение к общественному мнению», в котором попросили всех своих друзей, всех людей доброй воли в этот тяжелый для них час выразить свое отношение к бесчеловечному и незаконному акту лишения их права жить и умереть на своей земле. Ростропович и Вишневская утверждали, что они не занимались и не занимаются политикой ни у себя на родине, ни за рубежом, а отдают свои силы музыке, являющейся их главным и единственным призванием. И заявляли:

«Предъявленные нам формальные обвинения не имеют никакой связи с подлинными мотивами этого решения, которое явилось лишь актом мести за проявленную нами человеческую солидарность по отношению к гонимым людям» ^[3].

После чего следовал вопрос, являющийся, что называется, риторическим:

«Можно ли нашу артистическую деятельность за рубежом ставить нам в вину и диктаторским росчерком пера лишить нас родины, даже не предоставив нам законного права для оправдания?» ^[4]

О праве на оправдание музыканты писали и в обнародованном в тот же день крайне резком по тону Открытом письме Брежневу:

«Гражданин Председатель Верховного Совета Союза ССР!

Верховный Совет Союза ССР, который Вы возглавляете, лишил нас советского гражданства. Точнее, Вы лишаете нас возможности жить и умереть на своей земле, на которой мы родились и которой небезуспешно отдали почти полвека нашей жизни, посвящая наш труд и талант своему народу. <…> Предъявленные нам Верховным Советом обвинения являются чистейшим вымыслом. Мы никогда ни в каких антисоветских организациях, как на своей родине, так и за рубежом, не участвовали. Вы не хуже других знаете, что единственной нашей “виной” было то, что мы дали приют в своем доме писателю А. Солженицыну. За это, с Вашей санкции, на нас были обрушены всяческие преследования, пережить которые было для нас невозможно: отмены концертов, запреты гастролей за рубежом, бойкот радио, телевидения, печати, попытка парализовать нашу музыкальную деятельность. <…> Но, видимо, Вам не хватило наших слез на родине, Вы нас и здесь настигли. Теперь Вашим именем “борца за мир и права человека” нас морально расстреливают в спину по сфабрикованному обвинению, лишая нас права вернуться на родину. <…>

Мы не признаем Вашего права на акт насилия над нами, пока нам не будут предъявлены конкретные обвинения и дана возможность законной защиты от этих обвинений.

Мы требуем над нами суда в любом месте СССР, в любое время с одним условием: чтобы этот процесс был открытым.

Мы надеемся, что на это четвертое к Вам обращение Вы откликнетесь, а если нет, то, может быть, хотя бы краска стыда зальет Ваши щеки» ^[5].

Как гласит молва, в последний момент верный своей хулиганской сущности Ростропович намеревался вычеркнуть в заключительной фразе последнее слово из четырех букв и заменить его другим — из пяти. Но Вишневская отобрала у него карандаш со словами: «Будет, будет! И так уже лет на семь насочиняли…»

* * *

В том же 1978 году в списке лишенных советского гражданства появились еще две знаковые персоны — художник Оскар Рабин и шахматист Виктор Корчной.

Главное прегрешение Рабина против советской власти состояло в том, что он категорически не желал рисовать так, как ему было велено, а рисовал так, как ему хотелось. Но это было еще полбеды. Беда состояла в том, что художник Рабин помимо отклонения от «магистральной линии» советского искусства занимался также «антиобщественной деятельностью» — то есть собирал вокруг себя таких же, как он, «мазильщиков» и устраивал квартирные выставки. А потом окончательно распоясался и вместе с прочими «непризнанными гениями» попытался организовать демонстрацию своей мазни на открытом пространстве — в лесопарке московского района Беляево. Столкнувшись со столь наглой провокацией, на Лубянке решили задавить ее на корню. И задавили — бульдозерами. Цивилизованный мир, услышав о том, что выставленные на дорожках и лужайках парка картины отнимали, давили гусеницами и сжигали в кострах, сначала не поверил. Но когда увидел фотографии «Бульдозерной вставки» — потерял дар речи. Изумление перешло в негодование. Негодование — в протесты. В Кремле этими протестами подтирались — за неимением туалетной бумаги, которая при советской власти стала одним из самых дефицитных товаров. На доносившиеся «из-за бугра» стенания о подавлении в СССР свободы творчества следовал неизменный ответ: «А мы тут никого не держим. Не нравится — катись!» И художники — покатились. В основном в Париж. Там же в конце 1977 года оказался и Оскар Рабин вместе с женой и сыном.

22 июня 1978 года Рабин был приглашен в советское посольство, где ему был зачитан указ о лишении его гражданства СССР — «за действия, порочащие высокое звание» и т.п. Рабин поинтересовался, можно ли получить копию. Нет, ответил посольский чиновник, указа как такового еще нет, он располагает лишь пришедшей из Москвы телеграммой о том, что указ будет подписан. И ведь не соврал — Указ ПВС СССР о лишении Оскара Рабина советского гражданства датирован 23 июня 1978 года.

* * *

Пожалуй, ни один другой «отщепенец» не вызывал в Кремле в 1970-е годы такой сильной головной боли, как шахматист Виктор Корчной. По неофициальным сведениям, даже кличка у него в тамошних кабинетах была соответствующая — Геморрой. Из уст в уста передавалась крылатая фраза, приписываемая самому Брежневу: «Родина ему все дала — а ему все мало!» Летом 1976 года, находясь на соревнованиях в Нидерландах, четырехкратный чемпион СССР по шахматам отказался возвращаться на свою советскую родину и перешел на положение невозвращенца. Такой наглости от него там никто не ожидал. Обозлившись не на шутку, кремлевские принялись прессовать оставшуюся в их власти семью Корчного — и посадили в тюрьму его сына Игоря, отказавшегося служить в Советской армии. Самого гроссмейстера, всерьез замахнувшегося на мировую шахматную корону, велено было травить и дискредитировать везде, где только можно, и любыми доступными способами. В том числе, разумеется, и посредством лишения «краснокожей паспортины». Что и произошло указом, подписанным Брежневым 28 декабря 1978 года — наверняка хотел сделать себе приятное по случаю приближающегося Нового года.

* * *

25 декабря 1979 года Советский Союз развязал последнюю в своей истории войну — Афганскую. Она его, в конечном счете, и прихлопнула. Но до этого благословенного момента было еще больше десяти лет: по советским меркам — целая вечность. Пока же стремительно выживавшие из ума кремлевские стариканы недрожащей рукой посылали на смерть своих юных подданных, не понимавших ни что такое «интернациональный долг», про который им бубнят в уши замполиты и агитаторы, ни зачем и для чего им нужно глотать пыль в афганских пустынях и пить зараженную дизентерийной заразой тухлую воду из афганских же арыков. При этом в любой момент из-за ближайшего куста могла прилететь пуля — прямо в лоб.

Всякая война автоматически вызывает в ведущей ее стране ужесточение внутреннего распорядка, ограничение привычных обществу гражданских прав и свобод. В стране же, где никаких прав и свобод отродясь не существовало и никакого гражданского общества и в помине не было, военное положение всегда превращается в реальность, когда становится затруднительно отличить, где именно кончается Малая зона и начинается Большая.

На Лубянку из Кремля была спущена директива: в кратчайшие сроки покончить с диссидентским движением и заткнуть рот всем антисоветчикам, кто еще имеет наглость чирикать. Под второй категорией подразумевались в первую очередь писатели. Таковых к концу 1970-х в СССР было — по пальцам пересчитать, лишние останутся. Первую же строку в этом шорт-листе занимал Василий Аксенов.

Один из организаторов и главный вдохновитель выпуска первого в Советском Союзе свободного от цензуры издания — литературного альманаха «Метрополь», скандал вокруг которого, начавшийся в январе 1979-го, на долгие месяцы взбудоражил советскую окололитературную общественность, — Аксенов только что, за три дня до начала вторжения в Афганистан, заявил о выходе из Союза писателей в знак протеста против последовавшего ранее исключения из него двух других соредакторов «Метрополя» — молодых писателей Виктора Ерофеева и Евгения Попова. Которых сначала исключили, потом пообещали принять обратно, но, как водится, обещания своего не сдержали и тем самым подло обманули.

Пойдя на принцип, Аксенов оказался без средств к существованию. В таких условиях продолжать жить в СССР было невозможно. Писателю ничего не оставалось, как подать прошение о выезде за границу — по приглашению зарубежных университетов, лекции студентам читать. Поскольку в Кремле рады были от него избавиться как можно скорее, то препятствий никаких не чинили. В июле 1980 года 47-летний Василий Аксенов вместе с женой Майей покинул родные края, навряд ли рассчитывая когда-либо в них вернуться. Четыре месяца спустя последовал Указ ПВС СССР о лишении его советского гражданства.

С этим указом случилась какая-то сюрреалистическая чертовщина, не имеющая никакого логического объяснения. Датирован он 20 ноября 1980 года, но по каким-то неведомым причинам с обнародованием его кремлевские товарищи тянули почти два месяца. Наконец опубликовали — 14 января 1981-го. Аксенов же узнал об этом лишь через неделю, оказавшись в зоне досягаемости средств массовой информации, поскольку как раз в те дни путешествовал по американскому Среднему Западу, а никакой мобильной связи в те времена еще не существовало. И считал потом датой, когда он потерял гражданство, именно 21 января. Об этом еще будет рассказано — далее.

* * *

За два дня до опубликования указа о лишении гражданства Василия Аксенова Брежнев росчерком пера лишил этого статуса еще двух литераторов — супружескую пару Льва Копелева и Раису Копелеву-Орлову.

Это были убежденные марксисты — из тех, что и на расстрельном полигоне верили в конечную правоту основоположника «самого передового в мире учения» и в неправоту его многочисленных последователей, учение это подло извративших. Копелев, известный также как прототип заключенного Рубина из солженицынского романа «В круге первом», был сторонником так называемого социализма с человеческим лицом. Орлова, на протяжении многих лет состоявшая членом Коммунистической партии, оправдывала свое пребывание тем, что стремится сделать все возможное для «реформирования ее изнутри», и резко полемизировала с теми из диссидентов, кто утверждал, что хорошим коммунистом может быть только мертвый коммунист. Но после Афганистана от последних иллюзий избавились и они. А избавившись — логическим путем оказались в конце 1980 года в Западной Германии, в Кельне. Там их и застало пришедшее из Москвы известие, что обратной дороги — нет.

* * *

Через месяц после «легальных марксистов» Копелевых в той же Западной Германии оказался писатель Владимир Войнович. Правда, не в Кельне, а в Мюнхене, но там жить тоже оказалось ничего себе.

Этот писатель доставал — или, как выражаются нынешние интернетные троглодиты, троллил — Кремль уже очень давно. Войнович — писатель-сатирик, а писатель-сатирик от всех прочих писателей отличается в первую очередь тем, что обращает внимание прежде всего на всевозможные несуразности и идиотизмы, окружающие его на бытовом уровне, и их описывает. А поскольку повседневная жизнь советского гражданина состояла в основном из одних несуразностей и идиотизмов, почва для творчества у Войновича была богатейшая — знай успевай ее вспахивать остро заточенным карандашом.

Чего только не пытались с ним за эти годы сделать: и выносили выговоры по союзписательской линии, и делали по ней же предупреждения и последние предупреждения, а когда все это не подействовало, из Союза писателей исключили, надеясь, что Войнович окажется без средств к существованию и будет вынужден переквалифицироваться если не в дворники, то хотя бы в лифтеры. Но хитрый Войнович такой радости своим гонителям не доставил. Опубликовав на Западе свой антисоветский роман-анекдот про жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина, он стал неплохо зарабатывать, при этом никаких налогов кремлевским, разумеется, не платил и мог позволить себе жить так, что у иных писателей-«деревенщиков», на него глядючи, скулы сводило от зависти и бессильной ярости. У них постоянно не хватало на водку, а он разъезжал по Москве на собственных «Жигулях».

Тогда на Лубянке не придумали ничего более оригинального, как Войновича отравить. И в мае 1975 года отравили, угостив начиненными какой-то психотропной дрянью типа ЛСД сигаретами. Вероятно, полагали, что у него или с головой начнутся проблемы, или он в измененном состоянии сознания под машину попадет, переходя улицу не там, где положено, а там, где ему вздумается. Но снова просчитались. Ущерб писательскому здоровью им действительно нанести удалось, но он оказался не таким тяжким, как они на то рассчитывали. Войнович же, предав эту криминальную историю гласности, повел себя так, что в случае, если бы он и в самом деле ненароком угодил под сошедший с рельсов трамвай или под стрелу башенного крана, весь цивилизованный мир мгновенно догадался бы о том, кто именно за рулем этого сбрендившего трамвая сидел и кто именно рычагами этого крана двигал.

Поэтому пришлось просить Войновича убираться из Москвы подобру-поздорову, пока его просят по-хорошему. Иначе придется уезжать по-плохому, и не туда, куда ему предлагают, но туда, куда ему самому совсем не хочется. «Имейте в виду: терпение советской власти кончилось!» — заявил Войновичу гэбист, назвавшийся Богдановым, посетивший писателя в феврале 1980 года.

Поставленный перед выбором — «ехать придется, а куда именно — это уже вам решать», Войнович уложил чемоданы, взял семью — жену Ирину и дочь Ольгу — и 21 декабря 1980 года отбыл через аэропорт «Шереметьево» по привычному всем отъезжающим в те годы с билетом в один конец маршруту.

16 июня следующего, 1981-го, Брежнев лишил писателя Войновича советского гражданства — «за действия, подрывающие престиж и несовместимые с высоким званием» и т.п.

* * *

Указ о лишении гражданства Владимира Войновича, подписанный Брежневым, был последним аналогичным документом, завизированным этим генсеком. Вследствие естественных, как принято выражаться в подобных случаях на привычном путинскому мининделу Лаврову языке, причин вскоре настал черед делать это для Юрия Андропова. Этот за пятнадцать месяцев своего правления, вошедшего в историю СССР под емким и вызывающим всем понятные ассоциации термином «андроповщина», воспользовался своим новым правом всего один раз. Но зато какой.

После выдавливания из страны Василия Аксенова, Владимира Войновича и супругов Копелевых, ареста и отправки в концлагерь Леонида Бородина и разгрома устроенного писателями Евгением Поповым и Владимиром Кормером неофициального «Московского клуба беллетристов» — ситуация, по мнению лубянского начальства, была почти полностью взята под контроль. «Почти» — потому что в Москве оставался еще один человек, доставлявший тайной полиции непрекращающуюся головную боль. Звали этого человека Георгий Владимов. Был он автором не только написанных по канонам «социалистического реализма» книг — повести «Большая руда» и романа «Три минуты молчания», но и откровенно антисоветского — так считали литературоведы в штатском — сочинения про караульного лагерного пса по имени Руслан (изданного, разумеется, на Западе) и рассказа «Не обращайте вниманья, маэстро!», разоблачающего методы деятельности КГБ по преследованию неугодных ему граждан. При этом в лубянских коридорах поговаривали, что рассказик этот посвящен персонально Андропову, а что в его подзаголовке значилось «Рассказ для Генриха Белля» — так это не более чем отмазка, придуманная Владимовым для конспирации. Помимо творческих прегрешений Владимов был явным диссидентом, принимал участие в правозащитном движении и был единственным из статусных советских писателей, кто добровольно — по собственной инициативе — из этой организации вышел, не желая находиться в одном союзе с мерзавцами и негодяями типа Грибачева, Михалкова и Софронова.

Пришлось сначала отключить Владимову квартирный телефон, а затем прийти в его квартиру с обыском. А потом и еще с одним. По результатам этих визитов оказалось, что «материала» для возбуждения против литератора дела по обвинению его в «агитации и пропаганде» вполне достаточно, однако, принимая во внимание сопутствующие обстоятельства — прежде всего, всемирную уже известность автора «Верного Руслана», — Владимову порекомендовали убираться туда, где публикуются его «антисоветские пасквили», и не особо тянуть с принятием решения. Иначе придется убираться в противоположном направлении — не в Германию, а в Пермский край. А там для 50-летнего мужчины не самый, как говорят специалисты, подходящий климат.

Владимов думал недолго — и 26 мая 1983 года вместе с женой Натальей Кузнецовой вышел из самолета, приземлившегося в аэропорту Франкфурта-на-Майне.

От момента отъезда Владимова в эмиграцию до момента лишения его гражданства СССР прошло всего 36 дней — срок для такого дела беспрецедентный. Прежде кремлевские терпели хотя бы пару месяцев. Но на сей раз не сдержались. По-видимому, Андропов чувствовал, что отмеренный ему самому срок на исходе, и, как тот еврей из анекдота, торопился продемонстрировать всем, кто в этом сомневался, что хотя он и сильно болен, но в лавке хозяин — именно он, а не кто-нибудь другой.

* * *

Лишенные советского гражданства писатели узнавали об изменении своего статуса где придется и реагировали на известие по-разному.

Виктор Некрасов узнал об этом в мае 1979 года, находясь в Японии. Произошло это совершенно случайно — за завтраком в ресторане гостиницы, во время поглощения кофе со свежеиспеченными круассанами:

«Мой друг протягивает мне газету (Japan Times, японская газета на английском языке. — П.М.). Оказывается, мне хватает моего английского, чтобы понять, что в “Ведомостях Верховного Совета СССР” опубликован Указ о лишении меня советского гражданства. <…> Мы, трое русских постояльцев гостиницы “Хокусай” в городе Сакаидэ на острове Шикоку, оторвавшись от кофе и прочих ингредиентов, некоторое время обсуждаем это событие <…>. Ни гнева, ни возмущения, ни огорчения, никакого другого вида эмоций прочитанное мною сообщение агентства Рейтер во мне не вызвало. Впервые узрел я в поступке правителей моей страны некую логику. Человек, позволяющий себе открыто, устно и письменно, осуждать их поступки, не может оставаться гражданином страны, которой они руководят. Он наносит ей, вернее, им вред — его надо отвергнуть. Вполне логично. Я за логику. <…> В моей же жизни акция эта ничего не изменила. Ни в мыслях, ни в поступках, ни в душевном состоянии. Как был я русским, таким и остался, какой бы ни носил в кармане документ» ^[6].

Реагировать на выходку Брежнева Некрасов не стал. Да и о чем можно было разговаривать с человеком, присвоившим себе право решать, кто достоин, а кто недостоин быть гражданином страны, за которую сам он, в отличие от него, фронтового сапера, дважды тяжело раненного, не пролил ни единой капли крови, но которую всю забрызгал непрерывно вылетающей из-за плохо пригнанных протезов слюной…

* * *

Василий Аксенов узнал о лишении его гражданства СССР 21 января 1981 года, путешествуя на недавно приобретенных американских колесах по Среднему Западу, стремительно переходящему в Запад полный. В этот день, рассекая по хайвэю № 8 из Аризоны в Калифорнию, он был остановлен калифорнийской патрульной полицией и получил повестку в суд — за превышение установленного в штате лимита скорости на шоссе. Поэтому настроение у него в тот вечер было так себе. Но подлянки, как гласит любимая присказка литератора Анатолия Гладилина, никогда не приходят поодиночке — одна норовит прошмыгнуть вслед за другой. К вечеру, добравшись до городка Санта-Моника, где его ждали знакомые, Аксенов убедился в справедливости поговорки своего приятеля — ему сообщили о переданном в новостях сообщении о публикации в Москве указа о лишении его советского гражданства.

После ужина, прогуливаясь по Океанскому бульвару, привыкая к своему новому статусу, Аксенов размышлял:

«Почему госмужи СССР так поступили со мной? Неужто сочинения мои так уж сильно им досадили? Разве я на власть их покушался? Пусть обожрутся они своей властью. <…> А все-таки идеологические дядьки-аппаратчики не книжечки говенненькой меня лишили. Это они <…> постановили родины меня лишить. Лишить меня сорока восьми моих лет, прожитых в России, “казанского сиротства” при живых, загнанных в лагеря родителях, свирепых ночей Магадана, державного течения Невы, московского снега, завивающегося в спираль на Манежной, друзей и читателей, хоть и высосанных идеологической сволочью, но сохранивших к ней презрение» ^[7].

Лучшим средством против любой ипохондрии является не обязательно татарский, но обязательно сабантуй. В разгар устроенной по случаю приезда русского писателя в солнечную Калифорнию party Аксенова позвали к телефону. Звонили из Нью-Йорка, голос в трубке был писателю хорошо знаком и принадлежал его приятелю Крэйгу Уитни — в прежней аксеновской жизни московскому корреспонденту, в нынешней — заведующему иностранным отделом газеты «Нью-Йорк таймс». Журналисту не терпелось узнать, как чувствует себя его русский друг после полученного известия и не испытывает ли он каких-то особенных эмоций по отношению к тем, кто лишил его родины. «Да пошли бы они все к черту!» — заорал уже успевший смочить горло Аксенов. Уитни захохотал — и утренний выпуск «Нью-Йорк таймс» за 22 января 1981 года вышел с «шапкой»: «Having been informed about the Soviet government's decision Aksyonov said: “To Hell with them!” ^[8]» ^[9]

Два дня спустя Василий Аксенов обнародовал краткое заявление для печати, в котором констатировал, что лишение его гражданства — не что иное, как «очередная акция в той войне, которую ведет идеологический аппарат против российской интеллигенции, в частности против писателей». Решение это, утверждал Аксенов, столь же несправедливо, сколь и бессмысленно, поскольку у писателя нельзя отобрать родину. И подводил черту:

«Я навсегда сохраню верность своей стране и своей культуре. Однако должен признаться, что, произнося слово “Россия”, я не имею в виду наших бездарных гонителей. Именно они находятся за пределами всякого гражданства» ^[10].

* * *

Владимира Войновича известие о лишении гражданства настигло в его собственном доме в баварской деревне Штокдорф близ Мюнхена, где он поселился после вынужденной эмиграции из Советского Союза. 16 июня 1981 года ему позвонил сотрудник «Радио Свобода» Марио Корти и сообщил, что только что получен текст соответствующего Указа ПВС СССР. Писатель отреагировал на сообщение эмоционально:

«Я, конечно, знал, что рано или поздно это произойдет. Больше того, думал, что если они меня гражданства не лишат, это будет выглядеть подозрительно. В любом случае не собирался очень сильно по этому поводу переживать. В чем бы меня ни обвиняли, как бы ни оскорбляли, я никогда это близко к сердцу не принимал. <…> А тут почувствовал такую невероятную обиду, что первый раз захотелось заплакать» ^[11].

Но плакать Войнович не стал. Вместо этого он сел за стол и написал открытое письмо Брежневу, в котором заявил:

«Господин Брежнев,

Вы мою деятельность оценили незаслуженно высоко. Я не подрывал престиж советского государства. У советского государства благодаря усилиям его руководителей и Вашему личному вкладу никакого престижа нет. Поэтому по справедливости Вам следовало бы лишить гражданства себя самого.

Я Вашего указа не признаю и считаю его не более чем филькиной грамотой. Юридически он противозаконен, а фактически я как был русским писателем и гражданином, так им и останусь до самой смерти и даже после нее.

Будучи умеренным оптимистом, я не сомневаюсь, что в недолгом времени все Ваши указы, лишающие нашу бедную родину ее культурного достояния, будут отменены. Моего оптимизма, однако, недостаточно для веры в столь же скорую ликвидацию бумажного дефицита. И моим читателям придется сдавать в макулатуру по двадцать килограммов Ваших сочинений, чтобы получить талон на одну книгу о солдате Чонкине» ^[12].

Тон разосланного Войновичем по редакциям западных газет и журналов, а также и «радиоголосов» письма смутил начальство некоторых из них. Писателю позвонили с «Голоса Америки» и принялись канючить — быть может, можно как-то смягчить, а то знаете, уважаемый Владимир Николаевич, это как-то не того, все-таки сам Брежнев, а не конь в пальто… «Незачем! — отрезал классик антисоветского антисоциалистического реализма. — Передавайте как есть». И — передавали, куда ж им деться.

Много лет спустя, обращаясь памятью к этому важному эпизоду из своей весьма богатой различными событиями биографии, Войнович вспоминал:

«В том письме я не просто издевался над Брежневым, а выразил свою серьезную уверенность в том, что Брежнев, Андропов и все руководство ЦК КПСС подрывают престиж и сами устои советского государства и что книги Брежнева превратятся в макулатуру. Кстати, это произошло гораздо быстрее, чем можно было ожидать. Брежнев умер в ноябре 1982 года, а уже меньше чем через год на Франкфуртской книжной ярмарке в советском павильоне не было ни одной книги Брежнева, зато хорошо было представлено литературное творчество Андропова. В следующем году писателя Андропова сменил писатель Черненко, а еще через год и этот канул в Лету» ^[13].

Еще через три с половиной года роман Владимира Войновича о солдате Иване Чонкине был опубликован в СССР в журнале «Юность», выходящем в ту благословенную пору тиражом в 3 100 000 копий.

* * *

О возвращении ранее отнятого те из писателей, кто до этого момента дожил, узнали практически одновременно. Но отреагировали, как и подобает писателям, по-разному.

Василий Аксенов, уже почти десять лет проживший в США, высказался осторожно:

«В течение долгого времени она (Россия. — П.М.) была для меня чем-то вроде литературного материала. Живая связь становилась все слабее и слабее. Все эти годы я чувствовал быстрый процесс отдаления от текущей русской жизни, но, как ни странно, было приближение культуры, которая становилась все ближе и дороже мне. Но сейчас, когда открылись границы <…> я иногда думаю о возможности делить свое время между Америкой и Россией, может быть, даже на равные части. <…> Я уже не буду чувствовать себя врагом этого государства» ^[14].

А Владимир Войнович со свойственным ему прагматизмом заметил, что лично ему одного факта восстановления в гражданстве совершенно недостаточно:

«Что значит — “восстановили гражданство”? Мне нужно не только гражданство, но и гражданские права. Кем я вернусь, в качестве кого и куда? Я был разорен. У меня там нет даже крыши над головой. Должны быть созданы реальные условия для возвращения. Тогда я вернусь» ^[15].

Виктор Некрасов не сказал ничего. Он не мог ничего сказать — по причине того, что вот уже почти три года пребывал в том мире, из которого сообщения в этот доходят обычно посредством блюдечка, перемещающегося под пальцами страждущих получить информацию по расчерченному буквами и цифрами кругу. Да его и не было в списке «возвращенцев».

* * *

К концу андроповщины, пришедшемуся на тот самый 1984-й, отношения между заправилами советского тоталитарного режима и его подданными напоминали отношения пластилиновых персонажей из мультфильма Яна Шванкмайера «Смерть сталинизма в Богемии».

10 июля 1984 года в Милане на специально для этой цели собранной пресс-конференции советский кинорежиссер Андрей Тарковский, в течение последних двух лет проживавший и работавший в Италии, заявил о своем нежелании возвращаться в Советский Союз до тех пор, пока там будет подавляться свобода творчества и свирепствовать коммунистическая цензура. Кремлевские старцы пришли в дикую ярость и на следующий же день нанесли ответный удар — указом за подписью Константина Черненко о лишении советского гражданства… театрального режиссера Юрия Любимова. Который так же, как и Тарковский, на вполне легальных основаниях выехал из СССР на Запад, чтобы работать по контракту в Италии и в Великобритании, и точно так же, как и тот, не спешил возвращаться обратно, время от времени позволяя себя делать весьма едкие замечания относительно того кошмара, который творился у него на родине. Самого Тарковского советская геронтократия лишить звания «гражданин СССР» так и не решилась. По каким соображениям — бог весть. Но умер Тарковский через два года в Париже, формально оставаясь советским подданным. Юрию же Любимову отнятое у него гражданство было возвращено одним из самых первых, раньше, чем многим прочим культурным деятелям, — еще в мае 1989 года, по личному приказу Михаила Горбачева.

* * *

Многие люди, не владеющие информацией, отчего-то считают, что позорная практика лишения уроженцев СССР советского гражданства умерла сама собой одновременно с приходом к власти в Кремле Горбачева и объявлением им политики «гласности и перестройки». Это не что иное, как заблуждение. Поскольку в течение первых трех лет его шестилетнего правления эта практика не только не была отменена, но напротив — цвела, как говорится, буйным цветом. Жертвами ее, правда, в основном оказывались уже не писатели, а диссиденты и политзаключенные — им, Горбачевым, помилованные, но такого его милосердия не оценившие и от своих прежних антисоветских убеждений отказываться не желавшие. Но не только они одни.

Первым испытал ее на себе художник-нонконформист и общественный деятель Игорь Шелковский. Он был лишен советского гражданства 22 августа 1985 года указом за подписью тогдашнего председателя Президиума Верховного Совета СССР Андрея Громыко — как водится, «за деятельность, порочащую высокое звание…» и т.п. Порочащая высокое звание деятельность гражданина Шелковского состояла в том, что, оказавшись за девять лет до этого во Франции и поселившись в Париже, он занялся изданием русскоязычного журнала «А — Я», посвященного советскому неофициальному искусству. Журнал Шелковского освещал творчество в первую очередь тех самых художников-нонконформистов, которых еще Никита Сергеевич во время приснопамятного своего визита на выставку в Манеже 1 декабря 1962 года, потрясая сжатыми кулаками и брызгая слюной, именовал «пидорасами» и грозился каждому из них желающему выдать бесплатный билет в одну сторону — до государственной границы СССР. За прошедшие с тех пор годы ровным счетом ничего по отношению к таким художникам со стороны советского режима не изменилось, разве что их стали не только обзывать малопочтенными словами, но и давить их картины бульдозерами и поджигать им мастерские. Все это делалось с одной конкретной целью: принудить «мазильщиков» добровольно явиться в ОВИР за когда-то обещанным им советским лидером билетом и проваливать к чертовой матери на все четыре стороны. Точнее, не на четыре, а на одну — ту самую, на которой приземляются самолеты, курсирующие по маршруту Москва — Вена. По своей воле издатель Шелковский отказываться от полученного им по факту рождения (пришедшегося на 1937 год) гражданства не хотел, а за шесть лет своей подвижнической издательской деятельности кремлевских изрядно разозлил. Вот и лишили.

* * *

Следующим в списке «лишенцев» оказался один из самых известных и в СССР, и во всем цивилизованном мире советских диссидентов — ученый-физик, председатель Московской Хельсинкской группы Юрий Орлов. Арестованный еще в феврале 1977 года, Орлов с тех пор находился в тюрьмах и концлагерях, а после истечения тюремно-лагерного срока в 1984 году был отправлен в ссылку в Якутию. Требования о немедленном освобождении Орлова, регулярно поступавшие в Кремль от правительственных и общественных организаций Запада, в течение всего этого времени советскими властями игнорировались. В Кремле Орлова очень не любили и наверняка надеялись, что он не выдержит жестоких бытовых и климатических условий и из ссылки не вернется. Но в это время как раз началось резкое падение цен на нефть, а вдобавок ко всему в США был арестован агент КГБ Геннадий Захаров, имевший наглость шпионить без дипломатического прикрытия. Захарову светило лет тридцать американской тюрьмы — это, конечно, не Якутия, но приятного тоже не особо много. И хотя Лубянка подсуетилась и тут же — для паритета — арестовала в Москве американского журналиста российского происхождения Николаса Данилоффа, работавшего начальником московского корреспондентского пункта журнала US News and World Report, пришлось Кремлю идти на попятный и менять и политссыльного Орлова, и обвиненного в шпионаже Данилоффа на своего провалившегося агента. 2 октября 1986 года Орлов был лишен гражданства и два дня спустя депортирован за пределы СССР.

* * *

В мае 1987 года настал черед стать лицами без гражданства для еще одной супружеской пары — Ирины Ратушинской и Игоря Геращенко.

Ратушинская, киевская поэтесса, сочиняла стихи с ярко выраженным христианским и плохо скрытым антисоветским подтекстом. Печаталась, как водится, за пределами своей социалистической родины. За это 28-летняя поэтесса была в сентябре 1982 года арестована, обвинена в «антисоветской агитации и пропаганде» и в марте 1983-го получила семь лет строгого режима с отбыванием в концлагере в Мордовии.

Семь лет — за стишки? Женщине? Такое даже по андроповским временам представлялось чем-то совершенно сюрреалистическим. Запад, как и положено, взвыл — сразу и на полных оборотах. «Мистер Андропов, вам не стыдно?!» — патетически вопрошали представители «прогрессивной общественности». «Жизнь — только миг, — ухмылялся сквозь очки в тонкой золотой оправе шеф КГБ. — Небытие — навеки…» И, переставая улыбаться, зловеще добавлял: «Кружится во Вселенной шар земной, живут и исчезают человеки…» Генерал-полковник ГБ сам был стихотворцем — и, как всякий непризнанный гений, терпеть не мог всех прочих поэтов. Особенно тех, кто более талантлив и умеет находить яркие и запоминающиеся рифмы.

Освободили Ратушинскую уже при Горбачеве, в начале октября 1986-го, одной из первых в стране из числа политзаключенных. Помиловали великодушно. И позволили отбыть вместе с мужем за границу — на три месяца, для поправки подорванного на мордовских харчах здоровья. Оказавшись на Западе, супруги активно включились в правозащитную деятельность и отказались возвращаться туда, откуда приехали, до тех пор, пока там происходит то, что происходит с 1917 года. Пришлось лишать их гражданства — «за действия, несовместимые…» и т.п. 14 мая 1987 года Андрей Громыко подписал соответствующий Указ ПВС СССР — и супруги Ратушинская и Геращенко превратились в лиц без гражданства.

* * *

И месяца не прошло, как гражданства СССР был лишен еще один недавний советский политзаключенный — Анатолий Корягин. Анатолий Иванович Корягин, будучи по профессии психиатром, в конце 1970-х — начале 1980-х годов приложил много усилий для разоблачения позорной практики использования в СССР психиатрии в карательно-политических целях — для объявления инакомыслящих психбольными. Соответственно его деятельность была у Лубянки как кость в горле. Ему и угрожали, и пытались договориться «по-хорошему» — чтобы он перестал вставлять КГБ палки в колеса; ничего не помогало. Пришлось Корягина в феврале 1981 года арестовать и в июне того же года на основании поставленного в тюрьме диагноза — «всеобъемлющая деформация личности под воздействием стойких антисоветских убеждений» — назначить ему лечение в виде семи лет заключения строгого режима с последующей ссылкой на пять лет. Из выписанных ему семи лет Корягин отсидел шесть — в Чистопольской тюрьме КГБ, в условиях, когда один день шел за три в обычном лагере. Был помилован при Горбачеве в числе многих иных политзаключенных, освобождавшихся в ту пору «в связи с изменением внутриполитической ситуации». Выехал на Запад, где стал со всеми подробностями рассказывать о том, что творится в советских застенках. Призывал ни в коем случае не верить коммунистам на слово, что бы те ни обещали свободному миру. Пришлось лишать гражданства. Что и было сделано 11 июня 1987 года.

* * *

Последним в списке-приложении к Указу Президента СССР от 15 августа 1990 года значится Указ ПВС СССР от 3 июня 1988 года, на основании которого советского гражданства был лишен украинский писатель Микола Руденко — диссидент, активист Хельсинкского движения в СССР, десять лет (1977—1987) проведший за свою деятельность в советских тюрьмах, лагерях и в ссылке. Освободившись в феврале 1987 года по помилованию, Руденко, как и многие вышедшие тогда на волю диссиденты, вскоре покинул Советский Союз. На Западе, по мнению кремлевских, вел себя излишне вызывающе, разглагольствовал о какой-то «вильной Украине без совдепов и бильшовиков». Терпеть подобную наглость не было никакой возможности. Громыко подписал.

* * *

В том же 1988 году позорной практике лишения уроженцев СССР положенного им по факту рождения гражданства пришел конец. Случилось это после еще одной истории, о которой ни в 1990-м, ни позднее в Кремле не очень любили вспоминать. История же эта называется — депортация Паруйра Айрикяна.

38-летний армянский националист, с конца 1960-х годов многолетний советский политзаключенный, Айрикян был одним из тех, кто стоял у истоков зародившегося в начале 1988 года в Армении массового движения за самоопределение Нагорного Карабаха, освобождение его от азербайджанской оккупации и восстановление единой и неделимой Армении под флагом республики 1918 года. Подобная деятельность для имперского руководства в Кремле была пострашнее многих прочих. Разгромив возникший в Ереване «Карабахский комитет», гэбисты принялись методично давить все очаги армянского сепаратизма, распихивая его лидеров по тюрьмам. Айрикяна, представлявшего, по их мнению, особую опасность, было решено выслать — не только из Армении, но и из СССР.

Однако в этом плане с самого начала образовалось слабое звено. Ни одна страна из числа цивилизованных не желала давать Москве согласие на то, чтобы принять депортируемого армянского националиста на своей территории. Кремлевские оказались в тупике: что делать? Не выбрасывать же его над какой-нибудь Бельгией или Голландией из самолета с парашютом, в самом деле… Решение было найдено и стало не только оригинальным, но и единственным во всей годами вырабатывавшейся практике: Айрикяна депортировали не на Запад, а на Юг. Не в Европу или в Америку, но — в Африку. Точнее — в Эфиопию, где местная прокремлевская марионетка — кровавый царек по имени Менгисту, десятилетиями ведший войну против собственного народа, в обмен на пару-другую танков готов был выполнить любую прихоть своих советских хозяев.

Гэбисты запихнули Айрикяна в самолет, доставили в Эфиопию и приказали выметаться и идти на все четыре стороны. Когда совершенно обалдевший от открывшегося в иллюминатор вида Айрикян наотрез отказался это делать и потребовал объяснений — выволокли по трапу и бросили на бетон. После чего залезли обратно в самолет, развернулись и улетели. А он остался лежать. На взлетно-посадочной полосе. В Африке.

История с депортацией Паруйра Айрикяна вызвала во всем мире такую волну негодования, что в Кремле решили больше подобными выходками не заниматься. Тем более что она все равно ни к чему не привела: пришедший в себя Айрикян сориентировался на местности, понял, куда надо идти, — и в конце года, преодолев отделявшее его от родины расстояние, снова был в Ереване. Второй раз высылать его не стали — советскому режиму было уже не до Айрикянов.

* * *

Прошло более четверти века. Советского Союза давным-давно нет и никогда больше не будет. Но из истории человеческой цивилизации XX века его никуда не деть — ни его самого, ни тех, кто его создал, им заправлял, от его имени вертел судьбами миллионов людей, чья единственная вина состояла в том, что им не повезло в нем родиться, казнил их и миловал, посылал на лесоповал и на убой на фронтах Второй мировой и прочих, им же самим развязанных, войн. Навсегда ушла в историю и практика лишения его правительством гражданства тех из их подданных, которые мешали им жить и которых они по тем или иным причинам не удосужились своевременно уничтожить.

Многих из тех, о ком мною было рассказано или хотя бы упомянуто, уже нет в этом мире.

На знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в пригороде Парижа покоятся Александр Галич, Андрей Тарковский, Виктор Некрасов, Владимир Максимов.

В Германии скончались Раиса Орлова, Лев Копелев и Михаил Восленский. Там же привелось умереть и Георгию Владимову, но похоронен он на кладбище в писательском поселке Переделкино — неподалеку от Пастернака.

Василий Аксенов, прожив американский период своей жизни, перебрался во Францию и делил последние годы между Биаррицем и Москвой. В Москве его и застигла катастрофа, следствием которой стала еще одна знаковая писательская могила на Ваганьковском кладбище.

В России завершились жизни Мстислава Ростроповича, Галины Вишневской и Юрия Любимова. Здесь же завершил свой земной путь лауреат Нобелевской премии по литературе Александр Солженицын.

Удостоенный звания Героя Украины Микола Руденко умер в Киеве.

Но многие по-прежнему живы, и не только живы, но и, слава Богу, здоровы. Хотя почти все они являются людьми весьма пожилыми.

76-летняя Наталия Дмитриевна Солженицына (Светлова) живет в Москве, где занимается делами, связанными прежде всего с творческим наследием ее покойного супруга.

Там же, в Москве, живет 82-летний писатель Владимир Войнович, которого покойный ныне муж Наталии Солженицыной именовал печатно «русским Рабле» и которого, как утверждают злые языки, сам «русский Рабле» иногда называет — про себя — Симычем. Небось врут, как всегда.

В России же живут 61-летняя поэтесса и писательница Ирина Ратушинская и 76-летний врач-психиатр Анатолий Иванович Корягин.

Художники-нонконформисты — 77-летний Игорь Шелковский и 87-летний Оскар Рабин живут в Париже. 84-летний шахматист Виктор Корчной — в Швейцарии.

Но самым — если это определение в данном случае приемлемо — «матерым» из всех бывших «лишенцев» является, несомненно, бывший советский диссидент и ученый, ставший также и писателем-мемуаристом, — Юрий Орлов. Проживающему ныне в США Юрию Орлову только что — прямо вчера — исполнился девяносто один год.

Не будучи с ним знакомым и никогда в жизни не встречавшись — я тем не менее считаю себя вправе, воспользовавшись случаем, посвятить это сочинение именно ему, Юрию Орлову. Поскольку в том, что я вообще имею возможность все это писать, пребывая не по ту, а по эту сторону Атлантики, огромная заслуга принадлежит персонально Орлову и таким, как он.

Доброго Вам здоровья, Юрий Федорович.

---

^[1] Ведомости Съезда народных депутатов СССР и Верховного Совета СССР, 1990, № 34, ст. 652.

^[2] Оба предшествовавших «казусу Солженицына» случая были лишением гражданства вдогонку — и писатель Валерий Тарсис в1966 г., и юрист и публицист Валерий Чалидзе в1972 г. были лишены гражданства СССР уже после их выезда из Советского Союза. И уезжали они оттуда не через Лефортовскую тюрьму.

^[3] Цит. по: Лишение гражданства М. Ростроповича и Г. Вишневской // Континент. 1978. № 16. Специальное приложение. С. 3.

^[4] Там же.

^[5] Там же. С. 4—6.

^[6] Некрасов Виктор. Из дальних странствий возвратясь… // Время и мы (Тель-Авив). 1980. № 49. С. 33—34.

^[7] Аксенов Василий. В поисках Грустного Бэби. — М., 1991. С. 49—50.

^[8] Узнав о лишении его правительством СССР гражданства, Аксенов заявил: «Да и хрен-то с ним!» (англ.)

^[9] Аксенов Василий. В поисках Грустного Бэби. — М., 1991. С. 50.

^[10] Аксенов Василий. Заявление для прессы // Континент (Париж). 1981. № 27. С. 446.

^[11] Войнович Владимир. Автопортрет. Роман моей жизни. — М., 2010.

^[12] Там же.

^[13] Там же.

^[14] Глэд Джон. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье. — М., 1991. С. 82.

^[15] Там же. С. 103—104.

Понравился материал? Помоги сайту!