16 июля 2018Медиа
155

#ЯБоюсьСказать

Что не так с исповедальными флешмобами?

текст: Елизавета Лерер
Detailed_picture© Getty Images

Пользователи соцсетей снова рассказывают истории о пережитом ими насилии — на этот раз о травле в детстве. Флешмоб #ЧтоТебяТакЗадевает инициирован порталом «Медуза» в связи с публикацией статьи о школьном буллинге. Принято считать, что о таких травмах важно и правильно рассказывать публично, а исповедальные флешмобы помогают противостоять насилию. COLTA.RU попросила высказаться сторонников иной точки зрения.

Мнение психолога Ольги Маховской можно прочитать здесь.

Мне сейчас почти страшно писать этот текст — я боюсь того, что будет, когда его прочитает моя… ну, скажем, референтная группа.

Я понимаю тех, кто горячо сочувствовал #MeToo, а теперь лайкает каждый пост с хэштегом #ЧтоТебяТакЗадевает. Протест против любых проявлений насилия — хотя бы в такой форме — и поддержка его жертв, решившихся всем рассказать о своей беде, — норма для людей, с которыми у меня общие ценности. Конечно, я читала и мнения тех, кто эти ценности не разделяет: «онипростопиарятся», «онивсеврут», «партсобрание» — но с ними я совсем не согласна.

Но что же тогда меня так задевает? Что не так с этими как бы хорошими и правильными начинаниями?

С точки зрения антрополога (моя университетская специализация) признания жертв домашнего насилия или подростковой травли — устные истории, рассказы информантов. Это, как известно любому ученому, свидетельства ценные, но нуждающиеся в верификации и интерпретации.

Когда о насилии рассказывает пострадавший следователю или пациент психологу — у них, у специалистов, есть методы верификации этой информации, способы и инструменты работы с травмой. Когда такая исповедь опубликована в популярном издании — это совсем другой статус высказывания: его истинность как бы априори установлена.

В данном случае мы узнаем истории о насилии или травле не от антропологов, не от психологов, не от следствия. Мы узнаем их от жертв, непосредственно от информантов. Причем информанты не просто излагают факты — они же сами предлагают интерпретации.

Если знакомый рассказывает тебе о совершенном над ним насилии, доверие — твое личное дело. Если незнакомый человек делает это публично — твое доверие уже никого не интересует.

Как к этим свидетельствам относиться? Контекст не оставляет тебе выбора. Верить, потому что это рассказ жертвы. Совесть требует быть на стороне жертвы. Попытки понять, что там было на самом деле, в данном случае исключены. Публичная исповедь жертвы не предполагает от слушателя/читателя анализа, сомнения тут неприличны, все, что не является словами безоговорочной поддержки, действительно неуместно.

Мы узнаем истории о насилии или травле не от антропологов, не от психологов, не от следствия. Мы узнаем их от жертв, непосредственно от информантов. Причем информанты не просто излагают факты — они же сами предлагают интерпретации.

Если у меня появляются сомнения, что пострадавший пострадал — или пострадал именно так, как он сам это интерпретирует, — я чувствую себя гадом, лишенным эмпатии. Какая разница, что на самом деле случилось и почему, — если, пытаясь в этом разобраться, я становлюсь пособником абьюзера?

Что там чувствуют люди, которых рассказ жертвы задел непосредственно и, возможно, несправедливо? Об этом думать нельзя. Кто вообще может быть там — на «другой стороне»? Нет никакой другой стороны, нет там никаких людей, там тьма кромешная.

Да, важно, что жертвы имеют возможность говорить. Но вот человек пережил травму, преодолел страх и нашел в себе силы о ней рассказать. Читаешь — и ловишь себя на мысли, что где-то ты уже что-то подобное читал. И дело даже не в том, что многие истории о насилии — и тем более о школьном буллинге — похожи. В логике медийной кампании рассказ о личной травме становится еще одним кейсом в череде других кейсов, все исповеди сливаются в одну. Голоса жертв перестают быть их собственными голосами.

Понятно, что публикации исповедей и исповедальные флешмобы затеваются с самыми хорошими намерениями. Чужая личная травма предположительно должна пробудить в нас добрые чувства и призвать к каким-то действиям. Как минимум — к важному разговору о насилии, о том, как ему противостоять.

Не знаю, согласится ли со мной моя референтная группа, но, по-моему, исповедь, превращенная — пускай несознательно, пускай из лучших побуждений — в конвейер, становится собственной противоположностью. Апелляция к одной и той же эмоции, невозможность верификации, заданность определенного типа реакции на определенный тип сообщения практически исключают серьезную дискуссию — вряд ли это работает на наши общие ценности.

В этом не виновата пресса, не виноваты сетевые активисты и уж тем более жертвы; в этом вообще никто не виноват, но протест против абьюзивного поведения в формате бесконечного сочувствия бесконечному потоку «очень личного опыта» делает само предприятие каким-то абьюзивным. Каким-то насилием над всеми нами сразу.


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Дни локальной жизниМолодая Россия
Дни локальной жизни 

«Говорят, что трех девушек из бара, забравшихся по старой памяти на стойку, наказали принудительными курсами Школы материнства». Рассказ Артема Сошникова

31 января 20221540
На кораблеМолодая Россия
На корабле 

«Ходят слухи, что в Центре генетики и биоинженерии грибов выращивают грибы размером с трехэтажные дома». Текст Дианы Турмасовой

27 января 20221583