На ступенях храма

25 июня на ступенях уникального, построенного в стиле итальянского барокко храма Рождества Богородицы в селе Подмоклово Серпуховского района пройдет уже третий фестиваль классической музыки. Организатор фестиваля Вера Воронежская и ее отец Дионисий Крюков, настоятель храма, рассказывают, как в деревне за Окой появилась площадка, на которой выступает цвет Московской консерватории.

Вера Воронежская, организатор фестиваля классической музыки в селе Подмоклово

— Каков ваш профессиональный бэкграунд? Насколько я понимаю, фестивали в Подмоклове тесно связаны с музыкальной средой Московской консерватории?

— Да, я училась там на факультете исторического и современного исполнительского искусства. В этом году в первом блоке нашего фестиваля — с 12 до 14 часов — будут выступать пять преподавателей этого факультета: Алексей Любимов, Иван Соколов, Екатерина Державина, Юрий Мартынов и Петр Айду.

У нас на факультете всегда были очень дружеские отношения между педагогами и студентами. Я, как и все, поначалу была очень этим удивлена — студенты на уроке могут сами что-то предлагать, и никто тебе не скажет: «Я прав, а ты будешь играть, как я сказал». Педагоги не только не обижаются, а наоборот, приветствуют, когда мы ходим на уроки к другим педагогам. Я вот, например, посещаю уроки Алексея Борисовича Любимова. Мы с ним как-то разговорились, и в ответ на мой вопрос про фестиваль он сказал: «Да, могу приехать».

А с Петром Айду вообще интересно получилось — у него дача в Подмоклове. Но мы сначала познакомились в консерватории, а потом встретились здесь.

Со старинным роялем Becker, который к нам приедет на фестиваль, тоже все организовалось как бы само собой. Я познакомилась с реставратором роялей Алексеем Ставицким и решила не упускать этот шанс: если он другим музыкантам дает свои рояли, почему бы и нам не попросить.

— Этот исторический рояль вы везде презентуете как одно из главных событий фестиваля. В чем его значимость?

— Это инструмент 1900 года, отреставрированный Алексеем Ставицким. Кстати, может быть, на фестиваль приедет и оригинальный тафель-клавир времен Моцарта — если я не ошибаюсь, из коллекции Алексея Любимова. Кстати, коллекция инструментов Айду, Любимова и Ставицкого сейчас переживает непростые времена — она долгое время находилась в одном месте, а сейчас на «Планете.ру» собирают средства для ее переезда на новый адрес. Все это тесно связано с проектом Петра Айду «Приют роялей», нацеленным на спасение старинных инструментов, которые кто-то попросту собрался выбрасывать. Проект позволяет спасать такие инструменты и ждать, пока не найдется какой-нибудь музыкант, готовый вложиться в их реставрацию.

Рояли Becker, один из которых как раз будет у нас на фестивале, производились в России. И если их не сохранить, то мы просто не сможем рассказать и показать потомкам, какая у нас была механика, а она была со своей спецификой — не такая, как в Европе. Они даже звучат иначе, чем современные Steinway или Yamaha, и выглядят иначе — формы изящнее.

— Что будет сыграно на этом рояле?

— Это будет первое отделение — классическое. С него в полдень и начнется фестиваль. Мы понимали, что на таком инструменте надо играть романтическую или позднеромантическую музыку. Иван Соколов исполнит «Мимолетности», это ранний опус Прокофьева, и он вполне мог в свое время играть эту вещь на подобном рояле. Алексей Любимов — «Прелюдии» Дебюсси, этот композитор какое-то время жил в России и тоже вполне мог музицировать на «Беккере». Екатерина Державина будет играть «Времена года» Чайковского, Юрий Мартынов — пьесы Шопена. Первое отделение продлится около двух часов.

Далее в программе часовой перерыв — нам он нужен, чтобы убрать рояль, поставить на его место клавесин и установить другие микрофоны (для старинных инструментов должна быть другая подзвучка). А зрители смогут подкрепиться, погулять по окрестностям или зайти в наш уникальный храм, который все это время будет открыт, можно будет посмотреть на наши известнейшие скульптуры апостолов.

Не могу обещать, что мой отец сможет провести в это время экскурсию — возможно, он будет занят чем-то другим, а рассказывать так, как он, еще никто из нас не научился. Но в прошлом году это удалось — хотя храм, конечно, был переполнен...

— Как продолжится и завершится этот день?

— В 15 часов начнется отделение барочной музыки, это будет самый большой блок — часа на три, и, вероятнее всего, он пройдет с перерывом. Играть будут камерные ансамбли. Но будут и сольные выступления. Например, приедет очень серьезная клавесинистка Ольга Мартынова — музыкант с мировой известностью. Ольга исполнит «Французскую сюиту» Баха, а потом еще и будет играть в составе ансамбля Gnessin Baroque — это, кстати, тоже коллектив из преподавателей консерватории. А ансамбль Les Moscovites, где организатором выступает гобоист Филипп Нодель, сыграет музыку Телемана и Вивальди.

Далее снова часовой перерыв, и в 19 часов у нас начнется блок старинных танцев уже на другой сцене — на лужайке возле липовой рощи. Я предвкушаю, что это будет точно как на картине Рафаэля «Обручение» — все будут в настоящих ренессансных костюмах. Аккомпанементом будет живая музыка, тоже исполненная на старинных инструментах. Играть будет большой ансамбль, это все тоже околоконсерваторские люди — студенты либо выпускники. Соберет их руководитель Наталья Кайдановская.

Весь этот проект в целом — интереснейшая работа Наташи. Она переводит трактаты барочных танцоров, если не ошибаюсь, французские, исполнявшиеся при дворе Людовика XIV. Восстанавливает танцы, описанные в этих трактатах. Вот эти танцы зрители и смогут увидеть. И даже музыка будет уникальная. В программе, которую прислала мне Наташа, рядом с некоторыми танцами написано: «Музыка восстановлена Петром Айду по верхней строчке». То есть, как я понимаю, у Наташи были ноты к танцам, но не полная партитура, а лишь мелодия. А Петр как человек, глубоко разбирающийся в этой музыке, досочинил партитуру уже для всего ансамбля. На этот блок лучше приезжать заранее и не опаздывать, он будет самый короткий — час или даже чуть меньше.

— Да, программа выглядит серьезно. А вам не обидно, что все это будет происходить не в каком-нибудь московском саду «Эрмитаж», например, а в селе Подмоклово?

— Не только не обидно, а даже наоборот. Я думаю, каждый российский музыкант сегодня чувствует, что играть негде и некому. Нет, в Москве, конечно, залов много, даже я, выпускница консерватории, играю и в Рахманиновском зале, и в Малом. Но если ты и добьешься такого зала, на тебя как на музыканта без имени публика не придет и зал не соберется. Зритель часто ходит на какие-то раздутые имена, а на тонких, интересных музыкантов не обращает внимания. Вот, например, Екатерина Державина — она глубоко понимает музыку Метнера и Гайдна, у нее множество наград, полученных в Германии, она там записывает диски, и ее концерты идут там постоянно. А в Москве она выступает один раз в год.

Хозяин соседнего с храмом дома запитал от своей электросети много нашего оборудования. Помню, мы тогда ему счетчик накрутили, конечно, и хоть потом компенсировали все, но он даже не заговаривал об этом.

— Вы ведете к тому, что даете таким глубоким музыкантам еще одну площадку?

— Нет, я веду к тому, что слушателя нужно воспитывать. Я долгое время преподавала в школах, и мне это было интересно делать — но не просто «вести фортепиано», а рассказывать о музыке. Так, чтобы потом дети, слушающие рэп, гуглили и закачивали себе на плееры Моцарта и говорили тебе: «А ничего так эта ваша классика, интересно. А что, если на концерт сходить, наверное, впечатление еще сильнее будет?» Я такие слова на самом деле слышала, у детей после пятого класса появляется такой интерес... Мне кажется, что пласт классической культуры сегодня куда-то уходит, становится элитарным и далеким от людей. Понимаете, традиция исполнять музыку в концертных залах — она же сравнительно новая, в эпоху барокко этого не было. Обычным людям в этих стенах тяжело, они не знают, как себя вести. Концертный зал становится каким-то музеем, а музыка — ведь это очень живая сфера...

— То есть, если во время выступления знаменитой клавесинистки по траве скачут с криками дети, вы на это смотрите спокойно?

— Ну, романтическую музыку мы еще на фестивале не играли, этого опыта у меня пока нет. А вот музыка барокко — она вполне живая. И подзвучка у нас будет достаточно сильная. Ее не заглушишь детским криком, если только все дети не начнут кричать хором (смеется).

У нас будет работать профессиональный звукорежиссер. Потому что первый концерт — четыре года назад — был простой, без всякого усиления, тогда было 150 человек слушателей, и это был возможный максимум. Старинные инструменты — они намного тише, это не рояли какие-нибудь современные и не металлические флейты.

— Очевидно, что статус вашего проекта год от года повышается. Вы чувствуете в себе силы на полноценную реализацию такого фестиваля и на его дальнейшее масштабирование — ведь вы же не учились такой работе специально?

— Да, я не училась ни менеджменту, ни организации музыкальных мероприятий. И понятно, что четыре года назад я бы такой крупный фестиваль не потянула и мы бы все не потянули. Но год за годом появляется новое понимание, и пока все как-то органично получается. Я ставлю себе две задачи. Первая — это популяризация классической музыки. Вторая — делать фестиваль именно на этом месте. Чтобы рассказывать о нем миру и помогать моему отцу в популяризации уникального храма, в котором он служит. Поэтому не думаю, что даже если бы я была готова делать многотысячные фестивали в Москве, мне это было бы интересно. У меня просто нет такой цели. Вообще этот фестиваль — мой первый опыт организаторской деятельности, я всегда была тихим ребенком и никогда не участвовала даже в школьных мероприятиях.

— И вот на вас, дочь священника, свалилось такое — приезжают телеканалы, журналисты берут интервью, на мероприятия собирается тысячная аудитория. Вы не воспринимаете это как искушение?

— Ну я же не просто дочь священника, а еще и музыкант. А музыкант — это всегда искушение и испытание чувством гордости. Мы живем с этим уже с семи лет — когда нас начинают возить по конкурсам. Я помню, как в 13 лет выиграла областной конкурс в Клину и меня отправили в Японию на конкурс Чайковского в возрастной категории от 14 до 18 лет. Для девочки из Пущина это было что-то невероятное!.. Я думаю, что все музыканты независимо от того, религиозны они или нет, как-то работают со своим чувством гордости, потому что это нездоровая вещь — а с ней надо как-то жить. Понятно, что артист должен работать на публику, взаимодействовать с ней, и если в тебе нет этого желания — показать все, на что ты способен, — то ничего не выйдет. Но с другой стороны... Скажу уже как религиозный человек. Мой дед, монах, всегда мне говорит: «Все, что ты делаешь, — это во славу Бога». И если ты с этим чувством играешь, выступаешь — то будет успех. А если ты думаешь: «Это все я, это все сделал я», — может быть, раз-другой все и получится, а потом это чувство отбрасывает людей назад. Это видно даже по многим великим исполнителям, выигрывающим громкие конкурсы.

— А вы сейчас продолжаете свою музыкальную карьеру?

— Да, я учусь в аспирантуре Московской консерватории по классу «Оркестр современной музыки». Это все, что написано новым языком, начиная от Шёнберга и Стравинского и заканчивая современными композиторами... Мы играем такую музыку, учимся ее понимать...

— И в этом тоже нет противоречий с церковной жизнью?

— Пока нет. Моя религиозность и занятия музыкой как-то очень гармонично сосуществуют. А современная музыка для меня — это восторг. Кто-то скажет, что это какофония, лишенная благообразия. А для меня это какая-то такая математика очень интересная, высшая математика... Знаете, в Средневековье изучали науки квадривиума, и музыка входила туда вместе с арифметикой, геометрией и астрономией. И мне кажется, что музыка XX и XXI веков тоже иногда как будто идет назад — к тому состоянию. А математика — это очень красиво, и это тоже такое проявление Божьей гармонии.

— Вы пытались оценивать состав вашей зрительской аудитории — сколько людей из ближайших деревень, сколько из Москвы, приезжают ли иностранцы?

— Это сложно оценить, потому что не опросы же проводить? У нас и сейчас-то волонтеров не хватает, я даже пост в соцсетях на эту тему сделала — если кто-то захочет к нам приехать волонтером, мы будем очень рады, и нам это сейчас очень нужно. Знаю, что на прошлый фестиваль приезжали иностранцы, но они тут отдыхали где-то в Пущине. Знаю, что на этот фестиваль едут люди со всей России, потому что в соцсетях люди у меня уже интересовались, где остановиться.

— А помимо волонтеров кто-то вам помогает в подготовке и проведении фестиваля?

— Очень помогает администрация Серпуховского района, ее подразделение, отвечающее за культуру. Нам дают автобус для привоза музыкантов из Москвы и обратно — это была бы огромная статья расходов. Дают звуковое оборудование, правда, оно не для классической музыки, так что специальные микрофоны нам все равно приходится арендовать. Дают шатры — для точки общепита, для сувенирной лавки и для музыкантов. Дают сцену-подиум, на которой в этом году будут танцы. Даже дают синие кабинки для туалетов. В общем, помогают нам очень сильно, и мы очень за это благодарны. Но это и понятно: для Серпуховского района такой крупный фестиваль — большое событие.

Есть сочувствующие жители деревни: на одном из прошлых фестивалей хозяин соседнего с храмом дома запитал от своей электросети много нашего оборудования. Помню, мы тогда ему счетчик накрутили, конечно, и хоть потом компенсировали все, но он даже не заговаривал об этом. Волонтеры — в основном из прихожан храма и жителей деревни, к которым мы относим и дачников. Пока на этот год их около десяти — это очень мало, и я надеюсь, что люди еще откликнутся. ГИБДД тоже помогает, без этого у нас случилась бы давка на дорогах, а так они перекроют въезд в деревню, и гости, оставив машины на обочинах, будут последние 200 метров идти пешком. Но если надо довезти до места, например, пенсионера, такая возможность есть — надо только заранее связаться с нами и сообщить номер машины.

— Какие-то планы на будущее уже строите или об этом до завершения фестиваля говорить рано?

— Есть планы, которые понятны уже сейчас. На следующий год нам надо найти спонсоров. Да, в этом году мы собрали плановую сумму на «Планете.ру», хотя изначально сами не верили, что это возможно. Но это отняло у нас уйму времени и все равно не позволяет заплатить артистам гонорар, который не выглядел бы смешно. При этом вводить платный вход на фестиваль мы категорически отказываемся. Потому что не хотим, чтобы он стал мероприятием для элитарной публики. Может быть, для кого-то наш фестиваль вообще станет местом его первой встречи с барочной музыкой.

Дионисий Крюков, настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы в селе Подмоклово

— Расскажите вашу личную историю. Как вы стали настоятелем этого храма и соорганизатором фестиваля музыки, проходящего на его ступенях?

— Я по образованию пианист, учился в Гнесинской академии у замечательного музыканта Теодора Давидовича Гутмана. Там же училась моя супруга. Но в какой-то момент я прервал обучение, так как решил стать священнослужителем, и буквально за год из пианиста стал священником. Было это в 1993 году.

Я родился в Пущине, в этом академическом центре на Оке, в семье научных сотрудников. Мой отец — математик, он до сих пор занимается математическими проблемами памяти, моделированием сознания и работы головного мозга. В 1990 году, приблизительно в то же время, когда я начал петь на клиросе Свято-Данилова монастыря, мой отец ушел в этот же монастырь и стал там насельником, но до сих пор занимается наукой — он ученый монах.

— А что для вас стало поворотным моментом, когда вы решили встать из-за рояля и пойти в церковь?

— Наверное, словами этого не скажешь. Но я всегда вспоминаю, что, как бы я ни сопротивлялся и ни говорил, что буду музыкантом и хочу играть на сцене, бабушка говорила: «Ну конечно, поиграешь какое-то время, потом станешь священником». Бабушка моя тоже была монахиней. Ее слова сбылись. Сначала я строил храм и создавал церковную общину в Пущине, годы были сложные, но помогало то, что община сложилась дружная и активная.

Апостолы, украшающие наш храм, — это фигуры, лучше всего подходившие на роль условного культурного христианина, или верующего интеллигента.

— То есть в Подмоклово — к итальянскому храму на берегах Оки — вы пришли, условно говоря, через Пущино.

— Да, набравшись какого-то опыта, я подумал, что готов направить свои силы на восстановление этого уникального храма и с благодарностью воспринял благословение владыки Ювеналия заниматься им. Каждый человек в нашей округе прекрасно знает этот храм, а так как я все-таки имею отношение к искусству, то я понимал всю его ценность. И так сложилось, что сразу же появились помощники, которые начали участвовать в его реставрации. Нам удалось попасть в государственную программу реставрации — что очень непросто и само по себе сродни чуду. Реставрацией руководила архитектор Ирина Давыдовна Любимова, она работает в Центральных научно-реставрационных производственных мастерских, получила премию за работу в Лопухинских палатах, занимается Новодевичьим монастырем и некоторыми объектами Московского Кремля. Наш храм для нее — из разряда хобби, как она сама шутит.

— И все же строить новый храм в Пущине и восстанавливать уникальный памятник с трехвековой историей — это два разных дела.

— Да, в тот момент я почувствовал тягу к науке — видимо, гены сказались. Начал интересоваться историей храма, литературой того времени, исторической ситуацией. И сейчас у меня уже накоплен довольно большой объем идей, которые скоро будут опубликованы в виде статей и в виде монографии по истории храма. Мой статус научного сотрудника Института наследия имени Лихачева предоставляет такие возможности. Тема, которая меня сейчас очень интересует, — это образ апостолов в переломную эпоху. Очень кратко могу сказать, что апостолы, украшающие наш храм, — это не только одни из первых таких русских скульптур, выполненных русскими же мастерами, но и фигуры, лучше всего подходившие на роль условного культурного христианина, или верующего интеллигента. Это было очень важно для исторического периода, когда Россия переходила к Новому времени от эпохи Средних веков, когда даже изучение иностранных языков воспринималось с подозрением. Я согласен с выводами одного исследователя, разгадавшего программу скульптурного убранства нашего храма: это образ апостолов, которые идут проповедовать из Иерусалима именно в день Пятидесятницы, получив дар говорения на иностранных языках. Они даже стоят в том порядке, который указан в Деяниях. Я часто провожу экскурсии по храму и вокруг него для тех, кого такие темы интересуют на более глубоком уровне. Добавлю еще, что сейчас мы с итальянским историком архитектуры Федерикой Росси, Дмитрием Гузевичем, живущим в Париже, и еще с рядом российских исследователей готовим выход монографии по семантике нашего храма. Эта семантика густо замешена на политике того времени, на зарождавшейся новой культуре и, конечно же, на богословии — такой стык трех направлений вызывает очень большой интерес не только в научном сообществе, но даже у представителей СМИ.

— Не видите ли вы некую иронию в том, что вас сейчас снова как будто догнала музыка, от которой вы в свое время ушли? Я имею в виду музыкальный фестиваль, проходящий на ступенях храма.

— В принципе, это было мое желание. Хотя я не могу сказать, что был основным инициатором этих музыкальных фестивалей. Все-таки священник — это человек, который семь раз отмерит и один раз отрежет. Но мои дети — а две из моих четырех дочерей учатся в консерватории — да и супруга тоже заодно с ними проявили инициативу. Я не сопротивлялся, а поддерживал их, только считал, что мероприятие должно соответствовать уровню места. Как ни удивительно, у них это получилось уже с первого раза и продолжает получаться.

А сам я музыку всегда любил и люблю. У меня по-прежнему много знакомых в музыкальной среде. Это связано и с моим прежним образованием и кругом общения, и с нынешним местом учебы дочерей. Да и вообще у нас такой семейный симбиоз: дочь Вера затевала этот проект мне в помощь. Потому что отреставрировать такой храм за немалые государственные деньги — это очень серьезное дело, и я не уверен, что оно было бы оправданно, если бы об этом месте по-прежнему мало кто знал. Нам важно популяризировать это место, привлекать к нему внимание.

Да и вообще даже банальное материальное содержание храма — это большой вопрос, потому что прихожан из деревни у нас от силы двадцать человек. И только благодаря тому, что я являюсь настоятелем двух храмов, этот вопрос не становится проблемой. Моим предшественникам здесь выживать было очень трудно.

— Наполнение музыкальной программы фестиваля для вас как для священнослужителя проблем не составляет? Вопросы, что можно, а что не стоит играть на ступенях храма, не возникают?

— Нет, такого не бывает. Мы с Верой — полные единомышленники и, если нужно, легко друг к другу прислушиваемся. А вообще я считаю, что искусство в целом, в особенности классическая музыка, требует от человека большой духовной работы. Даже если музыка не говорит напрямую о каких-то религиозных мотивах или идеях, а просто отображает деревенскую пастораль или большие социальные процессы, как, например, у Бетховена, это все равно касается души человека, и, по-моему, это безусловно связано с Богом. Поэтому такое соседство храма и классической музыки — оно естественно.

— Но ведь есть Бах, а есть Стравинский — и они по-разному будут звучать в контексте храмового пространства.

— Стравинский, кстати, был очень воцерковленным человеком. Понятно, что мы не будем играть «Мефисто-вальс» на паперти нашего храма. Но я не вижу никаких проблем с формированием адекватной программы фестиваля.

— А выход музыки из храмового пространства на лужайки и уличные скамейки вам не кажется ее десакрализацией? Музыканты играют духовную музыку, а рядом дети бегают за воздушным шариком...

— Нет, конечно. Вообще в нашей семье мы как-то все считаем, что классическая музыка приобрела, возможно, слишком жесткие внешние формы. Концертные залы — они ведь появились только в конце XIX века. До этого музыка всегда звучала в контексте той жизни, для которой она была написана, — музыка для прогулок по воде, для фейерверка, для праздничных событий... Это не означает сервильности этих произведений, среди них есть и гениальные вещи, написанные гениальными композиторами. Но сейчас музыку принято воспринимать исключительно на бархатных креслах в залах с лепниной. А ведь при этом нередко теряется естественность ее восприятия. Поэтому, когда музыка звучит на открытом воздухе, она, мне кажется, наоборот, обретает какое-то подлинное дыхание. То же самое с фольклором — когда настоящий фольклор, не тот, к которому нас приучали в советское время, а подлинный, который изучается в профессиональных этнографических экспедициях... Так вот когда этот фольклор поют на сцене, он выглядит даже немножко неуместно. Он должен звучать в той среде, в которой он жил и живет.

Поэтому, когда у нас музыка звучит в открытом пространстве, мне кажется, она как раз вышагивает за какие-то искусственно поставленные ей барьеры. И многие люди говорили нам, что они благодарны за возможность послушать, не чувствуя давления стен и потолка, в общем-то сложную музыку.

Кстати, первый фестиваль у нас был вообще без всякого усиления звука, и нам было страшновато, потому что барочные инструменты — они вообще-то тихие. Людей было много, а клавесин обычно звучит для небольшой аудитории. Но оказывается, что желание прислушиваться тоже имеет свою, условно говоря, втягивающую функцию — как в театре, когда самые значимые слова говорятся тихим шепотом и весь зал воспринимает это как кульминацию, а самые громкие слова и реплики могут оказаться самыми пустыми.

Понравился материал? Помоги сайту!