«Я могу слушать и какой-нибудь трэш металлический, и панк-рок, и попсу, и даже Вагнера»

Оратория Феликса Мендельсона «Илия» прозвучит 12 апреля 2020 года в рамках фестиваля «Опера Априори». В России она почти не имеет истории исполнений. За пульт встанет Максим Емельянычев, а в заглавной партии выступит баритон Владислав Сулимский — солист Мариинского театра, востребованный во всем мире, прежде всего, в вердиевском репертуаре.

— Как вам работается с Мендельсоном?

— Раньше я никогда не сталкивался с его творчеством. Это не совсем распространенный композитор у нас в вокальных кругах, я вообще только в прошлом году узнал, что у него есть оратории. Музыка интересная, конечно, но сложноватая для восприятия.

К тому же у меня всего два-три случая было, когда я пел на немецком, хотя я хорошо знаю фонетику и прононс — я занимался с коучем и сейчас поеду в Мюнхен на постановку, заодно буду там учиться у немцев.

— Как вы попали в проект?

— Руководитель фестиваля Елена Харакидзян, воодушевленная успехом нашего предыдущего проекта (оперный гала в Казани с участием меццо-сопрано Екатерины Семенчук и дирижера Александра Сладковского. — Ред.), решила еще раз меня пригласить, но уже на более серьезную музыку. Видимо, ей кажется, что в Верди и прочем итальянском репертуаре не до конца раскрывается мой потенциал, вот она и решила меня загрузить Мендельсоном. Спасибо, что не Бергом.

— А как у вас с новой музыкой?

— По необходимости: если родина (то есть Мариинский театр) приказывает. Но мой склад характера и ума не подходит этой музыке. Я всегда был гуманитарием, а сегодня у музыки математический склад. У меня за плечами и Шостакович, и Щедрин, что о-го-го для выучки и для воспроизведения... Современных композиторов я тоже пел на каких-то концертах, но это так, проходной репертуар.

— Не для души?

— Для души — Верди, Чайковский.

— Их и слушаете?

— Во время гастролей бывают очень интересные спектакли с хорошими исполнителями — естественно, я пойду без всяких колебаний, если у меня есть время. Это и саморазвитие тоже. Вот с дочкой недавно ходили даже на Тиму Белорусских. Я вообще всеядный: могу слушать и какой-нибудь трэш металлический, и панк-рок, и попсу, и даже Вагнера — я люблю слушать Вагнера. Или казачьи песнопения хоровые.

В фильмах, кстати, я тоже люблю все жанры. Главное, чтобы захватывало.

— А любимые оперы есть?

— Для слушания или для исполнения? Для исполнения — наверное, «Макбет» и «Риголетто».

— Не «Бокканегра»?

— Вы знаете, там нет вокальных сложностей, которые могут как-то подзадоривать: просто кайфуешь оттого, что ты на сцене. Но интереса мне больше все-таки в драматических ролях, злодейских.

А для прослушивания — наверное, все-таки «Пуритане». Могу слушать эту оперу целыми днями. Музыка потрясающая, особенно теноровые арии. Я вообще люблю теноровые арии слушать. Не знаю почему.

— Есть любимые тенора?

— Очень много! Практически все итальянцы старые. Из современных — Кауфман. Когда он действительно творит, он очень интересен. Итальянцы современные меня особо не впечатляют. Больше предпочитаю стариков слушать.

— Например?

— Джильи. Паваротти. Даже для того, чтобы подстроить свое ухо, достаточно перед спектаклем послушать минут 20 Паваротти — и все, тон твой настроен. Альфредо Краус прекрасно заходит. Корелли — это даже не обсуждается.

— С баритонами такой любви нет?

— Я их столько переслушал, что уже поднадоели. Хотя Каппуччилли тоже могу слушать без перерыва, искать каждый раз какие-то новые оттенки, которые он делает в разных записях по-разному.

— В фильме «Парижская опера» молодой певец Михаил Тимошенко смотрит на Брина Терфеля и тщательно все за ним повторяет — хотя, как мы сейчас знаем, он вырос совершенно самостоятельным артистом. А у вас были герои, на которых хотелось быть похожим?

— Нет, у каждого свой путь. Кого-то копировать — это, по-моему, вообще верх глупости.

— За вами не ходят желающие копировать?

— Не знаю, не знаю. Может быть, ходят. У меня друг есть, Валера Калабухов. Многие говорят, что у нас даже голоса похожи. Валера мне много помогает с устроением мастер-классов, ведет группу мою «ВКонтакте», потому что у меня самого времени на это нет.

— Кстати, про группу. Как вы относитесь к тому, что у вас полноценный фан-клуб?

— Мне, прежде всего, очень приятно. Я думаю, любому приятно, когда слушают тебя, уважают, любят. Это даже помогает раскрытию личности в дальнейшем. Я болезненно воспринимал критику, когда только пришел в театр, но постепенно я понял, что на критике-то и надо учиться: ведь люди со стороны замечают твои ошибки. Я сначала бесился, а потом начал прислушиваться и через какое-то время понял, что эти люди действительно помогли мне избавиться от многих недостатков. Я благодарен за конструктивную критику.

Есть, конечно, сейчас очень популярные интернет-каналы — не будем называть имена, — огульно хающие вообще все, ловящие какое-то хейтерство, хайп на этом. Этого я не понимаю вообще. Ведь если все певцы соберутся и сделают то же самое — они просто размажут хейтеров по стенке. Но сам я вообще стараюсь не реагировать ни на какие па в мою сторону.

— Но читаете?

— Сам я никогда не смотрю эти live-журналы. Добрые люди донесут, знаете.

— Вы говорите, что сильно изменились как певец...

— Сейчас у меня есть педагог в Италии. Тогда мы разругались с Академией молодых певцов при Мариинке, и я был выпущен в вольное плавание. Я использовал это время для поездки в Италию, для осознания, поиска себя нового. Там произошла встреча с моим теперешним коучем Паоло де Наполи. Я приехал на его мастер-класс, причем приехал таким полным сил, бравым парнем. Спел весь баритоновый репертуар, который можно было спеть, на первом же занятии. После Паоло сказал: это все, мол, замечательно, но давай поправим вот это, вот это и вот это. И к концу мастер-класса я не мог даже допеть арию Макбета на заключительном концерте.

Я понял, что мне пришел конец и пора завязывать вообще с пением. Я взял жену и тещу, мы сели в машину и поехали на море отдыхать. Две недели вина, гриля, моря, солнца, сигар, а когда я вернулся в театр в сентябре, я понял, что придется еще как-то работать, деньги зарабатывать. Пришел к Елене Константиновне Матусовской, моему концертмейстеру, и говорю: «Елена Константиновна, давайте что-то будем искать опять заново». Рассказал историю мастер-класса. «Давай, — говорит, — не впервой».

Постепенно в ходе первого же урока я понял, что что-то новое у меня есть. Видимо, переварилась в голове та информация, которую до меня пытался донести Паоло, но которую я воспринимал не совсем адекватно — потому что считал, что то, что я знаю, правильно и хорошо, а он хочет вмешаться. Обычная проблема всех учеников и учителей.

К концу урока Елена Константиновна подтвердила: «Да, мне нравится то, что ты сейчас делаешь. Ты так не пел, когда уезжал в Италию».

Так получилось, что через какое-то время Гергиев поставил меня в концерт петь сцену смерти Родриго из «Дона Карлоса» Верди — то, что у меня всегда вызывало страх и трепет. Я не очень умел ее исполнять. А на том концерте я как-то по-новому себя почувствовал. На YouTube есть запись, и я иногда ее переслушиваю, чтобы понимать, как я пел тогда.

И практически сразу поддержка Валерия Абисаловича стала просто громадной, доверие какое-то ко мне проснулось в нем. Появилось много партий новых.

И, в принципе, доверие окрыляет. Не только Red Bull.

Сейчас я занимаюсь с Паоло уже почти семь лет. Каждый раз что-то новое находим. В последнее время, правда, не получается часто заниматься, потому что он здесь — я уезжаю, он там — я здесь. Все время разбегаются наши дорожки, к сожалению.

— Вы часто слушаете свои записи?

— Не то чтобы я сижу в наушниках, слюну роняю: ах, как красиво! Нет. Я пытаюсь анализировать, помня свои прежние исполнения. А я помню практически каждое исполнение, где у меня что было не так, думаю, что можно сделать лучше. И, естественно, мне необходимо это слушать.

— Концертное исполнение оперы отличается от спектакля?

— В фильме Вуди Аллена «Римские приключения» человек пел только в душе, так и выезжал на сцену голым и в кабинке. То же самое с концертным исполнением. Ты стоишь как ты есть, в костюме, нарядный, ну, ноты там у тебя, пюпитр — и все! И ты должен вокруг себя построить какой-то мир. Это намного сложнее, чем спектакль.

— Актерские задачи не отвлекают от вокальных?

— Когда человек не уверен в вокале, он концентрируется на проблемах: куда послать звук, как опереть, где взять дыхание — и зритель, даже неподготовленный, сразу увидит, что человек выпадает из сценария. Но когда ты об этом не думаешь, актерство естественным образом выходит на первый план.

— Был у вас какой-то момент, когда вы поняли, что вы не только певец, но и актер?

— У меня с актерством всегда была дружба. Я очень много читал приключенческих книг. Большая библиотека у бабушки была. Я всегда представлял себя героем «Пятнадцатилетнего капитана», «Мушкетеров», «Кортика»... В школе в каких-то сценках играл. Помню, самая моя замечательная была работа: на какой-то школьной вечеринке я исполнял песню из «Бриллиантовой руки» — «Остров невезения». Всем очень понравилось, мои одноклассники до сих пор вспоминают.

— В детстве вы хотели стать певцом?

— Нет, вообще никогда, я даже не думал об этом. Я играл на скрипке. Меня устраивало то, что меня это не устраивало. Я хотел побыстрее расстаться с этим инструментом. И так случай подвернулся, что удалось перейти на вокальное, хотя никогда до этого я не пел.

— Кто ваш любимый дирижер — кроме Гергиева?

— Не могу сказать, что есть один самый-самый-самый любимый.

Мне повезло: практически все дирижеры были ко мне очень лояльны. Мы работали очень хорошо с Александром Джоэлом — это американский дирижер, брат Билли Джоэла. Фантастические руки, умнейший человек, интеллигентнейший. С Туганом Сохиевым пришлось поработать. С Александром Ведерниковым — тоже в Большом театре, замечательный дирижер. С Кери-Линн Уилсон. Многие говорят, что не понимают ее рук, а я удовольствие получал, работая с ней. Еще, помню, в Москве у нас был концерт в Кремле. Там был молодой дирижер, который впрыгнул вместо Каэтани. Тимур Зангиев, по-моему. Я просто в восторге был.

— А из режиссеров есть любимцы?

— Обожаю Дмитрия Чернякова. Обожаю Василия Бархатова.

— Не сложно?

— Нет! Абсолютно!

— И протеста не вызывает?

— Нет. Они умеют объяснить, чего хотят. Бывает, иностранные режиссеры говорят: я вижу это так и так. И хоть ты тресни — разговаривать дальше бесполезно. А с этими ребятами можно обсудить, а иногда и что-то переделать.

— Что вы обычно делаете, когда не согласны с режиссером? Покоряетесь?

— До последнего пытаюсь исправить. Как бы идти от противного. Постепенно переходить от того, что он хочет, к тому, что может быть. Иногда получается, иногда нет.

Вот Кристофер Лой — один из моих любимых иностранных режиссеров. Мы делали «Чародейку» с ним. Он делал очень открытую, современную постановку, и мне повезло: в роли Князя он ничего особо не менял, не извращался. А вот Княжич почему-то пол-оперы в семейных трусах проходил. Максиму Аксенову это очень не нравилось. Много шуток с ним по этому поводу отпускали.

— Но тем не менее Лой вам нравится.

— Да, нравится по человеческому отношению, по профессиональному: он все знает и все понимает. Это не Жолдак, который ставил «Чародейку» в Лионе и говорил: «Я даже не читал эту чушь».

— Есть что-нибудь, чего вы никогда не будете делать на сцене?

— Ну, конечно, нормы этические я преступать никогда не буду. То есть не будет каких-то скандальных прибиваний плоти к помосту, изображения каких-то актов: в рамках дозволенного это может быть, как бы намек, но не более.

— Недавно в Опере Мальмё вы дебютировали в партии барона Скарпиа. Барон умирает на сцене со спущенными штанами — кажется, это довольно неловкий момент.

— Я сам это придумал. Режиссер Софья Юпитер очень доверяла мне, хотя я никогда до этого не пел в «Тоске». По ходу репетиций мы очень сработались. В конце, уже перед генеральной репетицией, я снимал с себя одежду — жилет, галстук, и меня осенило. И вот Скарпиа, весь этот спектакль ходивший как павлин, фанфарон, со всеми расправлявшийся, терпит полный крах, без штанов ползет: «Спасите, помогите». Ниспадение. Она пришла и сказала: «Я не ожидала такого эффекта. Ты очень сильно выступил». Ну все, тогда закрепляем.

— Не обидно быть тем персонажем, который вот так пал?

— Нет, почему же. Мне интересно играть многогранных личностей. Просто злодействовать на сцене неинтересно. Ну что: ходить, рожи кривлять, бровки супить. Злодеи — они же тихие, умные, подлые, как тот же Яго, допустим. Даже Макбета жалко как человека, потому что он не виноват.

— Что, жена заставила?

— Да!

А Скарпиа, на самом деле, для меня — персонаж из «Бесславных ублюдков»: колонель Ланда, которого играет Кристоф Вальц. Это самый главный злодей, очень неприятная личность. И то, как он все делает, его улыбка, с каким сочувствием он иногда говорит — это главная черта маньяка, то есть человека, который готов на подлости и гадости, и она ужасает зрителя больше, нежели постоянные крики, озлобленность.

Я переслушал очень много записей «Тоски» последних лет, и почему-то ни один баритон не поет по нотам. Все поется мимо нот: крики, гавканье. Пуччини этого не писал. Я очень счастлив, что мне довелось сейчас работать с американским дирижером Стивеном Слоуном, который помог мне с осознанием музыкального материала. В Мариинке мы с Аллой Давыдовной Бростерман — признанной трактовщицей Пуччини в России — изучали все досконально, но у нас было не так много времени.

А в целом очень плодотворный получился процесс. Побольше бы таких постановок.

— Если бы вы не были музыкантом, то кем бы стали?

— Я очень много времени уделял футболу и в детстве играть любил очень. Если бы не скрипка, то, может быть, был бы футболистом. Я люблю смотреть футбол, Лигу чемпионов, чемпионаты. Это мое хобби, так сказать. В свете последних событий вера в клуб немножко пошатнулась, хотя люди приходят и уходят, а клуб остается навсегда, потому что «Зенит» — чемпион.

— А другие хобби у вас есть?

— Вкусное вино, сигара... И еще я люблю смотреть всяких рыб. Как только на море вырываемся, сразу маску, ласты — и пошел.

Понравился материал? Помоги сайту!