«Невозможно всю жизнь питаться одним и тем же, это не в моем характере»

Осенью Чечилия Бартоли выпускает новый альбом «St. Petersburg» с записями итальянских композиторов, работавших при дворе российских императоров, — автора первой оперы на русское либретто Франческо Арайи, ученика Вивальди Луиджи Мадониса, капельмейстера при дворе Екатерины II Доменико Чимарозы... Первые в мире записи забытых произведений сделаны с участием ансамбля I Barocchisti и дирижера Диего Фазолиса. Впервые же в своей карьере певица записала две арии на русском языке. Их партитуры Бартоли разыскала в архиве Мариинского театра.

— Какой ваш любимый уголок в Петербурге?

— Это волшебный город. Когда я впервые увидела Эрмитаж, то была потрясена. Невероятное впечатление — просто прогуляться по берегу реки. А какие там цвета…

— А вы любите петербургскую зиму?

— Впервые я приехала в Петербург на корабле из Любека — как раз зимой, шли на корабле ледокольного типа три дня. Незабываемый опыт, в том числе момент прибытия. Представьте: я — человек Средиземноморья, и вот мы приходим на этом почти что ледоколе, рассекая лед… прежде я не могла даже вообразить, что существуют моря, сплошь покрытые льдом! Конечно, можно было прилететь, но хотелось именно такого путешествия.

Петербург тебя переворачивает. Хочется остаться в нем гораздо дольше, у меня не было времени даже для похода в оперу. Месяца явно недостаточно, чтобы насладиться городом.

— И вам понравилась наша северная зима?

— А что для вас такое зима?

— Ну там снег, сумрак, холодно…

— Снега в городе было немного, но лед был. А потом я еще летом приехала, на белые ночи. Меня поразил свет, которого мы здесь не знаем. Он впечатляет.

— Есть разница между русскими слушателями и, скажем, итальянскими?

— Я пела в Петербурге, в филармонии и в Концертном зале Мариинского театра (там прекрасная акустика), не так много, но получила возможность узнать публику. Еще пела в Москве и Казани. Могла сравнить впечатления, почувствовать качество публики, ее внимание. Есть качество слушания...

— Тишина в зале?

— Тишина — и слушание, d'ascolto. Есть внемлющая тишина, когда люди перестают дышать, когда они (Бартоли вдыхает и замирает)… это как отсутствие гравитации. Подобное встречается редко. У русской публики есть такое свойство. Это не так в других странах.

— Даже в Италии?

— Даже в Италии.

— Что привлекло вас в героях нового альбома? Биография, место работы, сама музыка?

— Когда я только начинала заниматься барочной музыкой, меня интересовали путешествия итальянских композиторов за границу. Эмигранты были в Испании, в Англии, их приглашали и в Россию. В Риме — я изучала его историю при подготовке диска «Opera Proibita» — опера в начале XVIII века была запрещена, в других городах разрешали петь женщинам, многие партии исполняли кастраты. Но не все соглашались ехать в Россию, не всем хватало энергии и мужества. Арайя поехал, а Порпора отказался, предпочтя Англию, где составил конкуренцию Генделю.

В школе мы изучали русскую оперу начиная с Глинки: «Жизнь за царя», 1830-е годы. Но когда я начала погружаться в прошлое, то была поражена: уже за сто лет до Глинки в Петербурге вовсю шли оперы итальянцев, приглашенных ко двору императрицами. Я захотела сделать посвященный этому проект, начала искать рукописи в Италии — ведь почти все туда вернулись, — но не нашла ничего, потому что композиторов обязывали оставлять партитуры в Петербурге. Вероятно, таковы были правила того времени, поэтому не удалось ничего найти.

Позже появилась возможность поработать в архивах Мариинского театра, которые были долгое время закрыты — Вашингтонская библиотека занималась реставрацией партитур. Там есть произведения того же Арайи, его сочинения итальянского периода я пела раньше. Но у «русского» Арайи другая манера, с существенными отличиями. В его партитурах, например, меньше взрывных («пиротехнических») арий, гораздо меньше колоратур, арии более протяжные. Мелодии… не могу сказать «с русской душой», но пронизанные иным, не итальянским, духом.

— Может, причина в петербургских певицах, которым не давались итальянские колоратуры? Ведь пели русские?

— Наверное, в этом есть свой резон, но были и итальянцы. Например, знаменитый кастрат Каристини, его тоже пригласили в Петербург. Но у Арайи появляются оттенки протяженного, меланхолического… не знаю, как их определить, их не найти в итальянском периоде его творчества. Меня они очень интересуют.

Затем немец Раупах, клавесинист в труппе Арайи. После него Раупах стал придворным композитором в Петербурге, сочинял музыку на тексты Сумарокова. Потрясающе — музыка русского барокко! На русские тексты! Они появились, чтобы люди могли петь на родном языке. Это было откровением.

— Вам просто петь по-русски?

— Нет! Я не говорю по-русски, но очень хочу его выучить, это интересно с точки зрения и музыкальной, и исторической. Я как-то работала с Миреллой Френи и с Паваротти над «Манон Леско» Пуччини. Я спросила Френи, каково петь по-русски, ведь она пела. Она ответила: трудно, но не невозможно. Сейчас в связи с петербургским проектом я вспоминаю ее: да, трудно, но возможно, она права. Есть звуки, которых нет в итальянском, но тем не менее есть довольно округленные гласные, сходство в задачах голоса. Но мой русский надо улучшать, надеюсь, получится. Мне стоит большого труда петь по-русски. Очень надеюсь, что другие певцы, у кого есть возможность, займутся подобными проектами. В архивах столько всего неизвестного!

— Барочная музыка напоминает континент, который мы только открываем. Каждый год обнаруживаются забытые партитуры и композиторы. Какая часть континента уже исследована?

— Речь, по крайней мере, о сотне лет итальянской истории. Анна Иоанновна была в дружеских отношениях с польским королем, тот пригласил труппу комедии дель арте. Благодаря этим отношениям труппу пригласили к петербургскому двору. После Елизавета продолжила эту традицию. Арайя был первым, за ним последовали другие вплоть до Чимарозы, традиция продлилась от барокко к классическому периоду. Каждый композитор сочинял оперу ко дню рождения царицы, так что материала для просмотра много. В принципе — все, что появилось до Глинки. У вас настоящие сокровища.

— Как вы работаете в архивах? Приходите с ноутбуком, сверяетесь с другими хранилищами — или все знаете назубок?

— Это коллективная работа, вместе с другими музыкантами, прежде всего с дирижером Диего Фазолисом. Есть и сотрудник, говорящий по-русски. И еще восхитительные женщины в архиве, всегда готовые помочь, полные энтузиазма — и удивления, что есть итальянская певица, которой все это интересно.

— Раз в архив пришла сама Чечилия Бартоли…

— Нет, они поняли, что я действительно стремлюсь найти сокровище. Они видели страсть, с которой шла работа. Досадно — на диске всего 80 минут музыки... Но на концертах я пою другие найденные произведения, очень красивые, для голоса и гобоя, голоса и флейты; это настоящий диалог между голосом, который сам становится инструментом, и другим инструментом.

— Выставка, инициированная вами во время последнего Троицына фестиваля в Зальцбурге, — еще одно доказательство того, как вы цените работу музыковедов. Может ли современный певец, особенно специализирующийся на старинной музыке, жить вне архивов и научных изысканий?

— Зависит от любознательности. У одних она есть — стремление узнавать новое. Они открыты миру, им важно, в каких обстоятельствах композитор сочинил музыку, в какой политической ситуации. Это может помочь в исполнении. Мне хочется знать как можно больше, для моего личного богатства важно ходить в архивы, изучать историю оперы, это часть нашей работы. Но все устроены по-разному.

— Я думал, важна не любознательность, но как устроена голова.

— (Смеется.) Есть головы, которые хотят узнавать новое, а есть — которые не хотят. Но нужны и такие.

— Если сравнить «Золушку» этого года в Зальцбурге со старой оперой в Хьюстоне, где вы пели… ну, не очень старой…

— …да старой, старой…

— …по записи на DVD видно, как поменялась режиссура за это время. А что поменялось в вашем восприятии «Золушки»? В понимании режиссуры?

— «Золушку» я пела во многих спектаклях, в разных театрах. Благодаря Дамиано Микелетто я впервые получила возможность играть в современной постановке, где актуальность режиссуры обнаруживает модернизм музыки Россини. Для меня это новое видение «Золушки» — современно и одновременно поэтично. Есть лирические моменты, есть смех. У Дамиано много любви и почтения к музыке и либретто. В итоге перед нами «Золушка», а не другая опера. Я открыта таким новым прочтениям.

— Скучно же годами петь в одном и том же спектакле?

— Невозможно всю жизнь питаться одним и тем же, это не в моем характере.

Что до Троицына фестиваля… сегодня Россини больше известен как автор оперы-буффа и opera semiseria. Но при жизни он был знаменит благодаря своим операм-сериа. Сегодня играют «Золушку», «Севильского цирюльника», «Итальянку в Алжире». Но мне хотелось представить его оперы-сериа — «Отелло» в Зальцбурге играли впервые, а это тоже Россини. И заодно показать другие аспекты Россини, в частности, духовную музыку. В Австрии он был популярен, когда приехал в Вену, там началась настоящая россинимания. Хотелось напомнить о том времени.

— Вы останетесь интендантом Троицына фестиваля в Зальцбурге?

— У меня еще точно два года; один сезон посвящен греческой мифологии, Глюку в Италии, Глюку и Метастазио. Я впервые пою в «Ифигении в Тавриде». Мы также возобновим «Норму». В оригинальной версии голоса звучали иначе по сравнению с последующей традицией. У Адальжизы — на премьере ее пела Джулия Гризи — голос был более легким, она была гораздо моложе Нормы (ту пела Джудитта Паста). Это меняет восприятие оперы — как и инструменты эпохи, дающие совершенно иную окраску (мы их используем).

— Может, покажете как-нибудь итальянскую оперу из Петербурга?

— Может быть.

— Вы продолжите работать в Зальцбурге при Хинтерхойзере?

— Пока что надо завершить первый этап, а там посмотрим. Но это очень интересно, особая ответственность — быть художественным руководителем. Моя карьера длится уже почти 30 лет, и у меня еще есть опыт, страсть и энергия, чтобы продолжать работу.

— Что изменилось в вашей жизни после того, как вы стали интендантом?

— Раньше это был пост для выдающихся дирижеров, как маэстро Мути, который занимался прежде всего неаполитанской школой, — мне его деятельность кажется очень интересной. Я певица…

— …и еще архивист.

— Спасибо. Я предоставляю в распоряжение фестиваля мой инструмент — голос и одновременно пытаюсь наладить интересную, уникальную совместную работу. Почему я об этом говорю? Мне посчастливилось быть знакомой с Караяном. Когда меня пригласили сюда впервые, 21 год назад, для участия в мессе Баха — я почувствовала особую атмосферу, когда великие исполнители работают вместе. В этом был смысл фестиваля — создание условий отличным исполнителям для работы, рождение уникальной ситуации. Я этим и занимаюсь: приглашаю итальянских, немецких, российских исполнителей, это и есть фестиваль.

— Можете представить себя, например, интендантом Ла Скала?

— Но сейчас там наш Перейра!

— Любого другого театра? Руководить театром и руководить фестивалем — разные вещи.

— Все зависит от театра и от ситуации. Вы говорите о Ла Скала — но он по-прежнему финансово поддерживается государством. Есть еще Сан-Карло в Неаполе, где ситуация, к сожалению, критическая, как и в других итальянских театрах. Политики больше не интересуются культурой, они ее не поддерживают. Мне это кажется ужасным и жестоким. Театры в Италии закрываются, у них нет средств продолжать сезон. Ла Скала посчастливилось.

— Предпочли бы спасти маленький театр?

— Да — спасти маленький театр прекрасно, но важно и добиться, чтобы тебя услышали, заставить понять, как важны музыка, возможность для школьников ею заниматься. Это и педагогическая проблема, которую надо решать.

— Кого вы цените среди русских исполнителей?

— На Троицын фестиваль мы приглашаем не только русских исполнителей, но и композиторов, например, заказали Щедрину кантату для Анны Нетребко (к сожалению, она тогда простудилась и не смогла ее исполнить). Список тех, кем я восхищаюсь, огромен — Венгеров, Соколов… Моя мечта — выступить вместе с Соколовым. Боюсь, правда, что это невозможно. Но я его спрашивала.

— И что он ответил?

— Ему было бы интересно, но... Он все реже играет с оркестрами, предпочитает сольные концерты. С одной стороны, он согласен, с другой — все же как-то не верится, что это случится.

— А что бы вы хотели с ним спеть?

— Я открыта всем возможностям. Если он согласится, я готова даже подготовить программу на русском. Я буду учить ее всю жизнь.

Понравился материал? Помоги сайту!