Основанная в 1981 году в Австралии группа Dead Can Dance во всех смыслах культовая. Их величественные композиции, исполненные на «ангельском языке», смешивают ритуальную музыку разных народов мира, а главные действующие лица группы — Брендан Перри и Лиза Джеррард — стали для ее преданных поклонников кем-то вроде короля и королевы эльфов. В ноябре Dead Can Dance выпустили новый альбом «Dionysus», посвященный Дионису и дионисийским мистериям, — недавний герой этой рубрики Борис Гребенщиков назвал его «редким альбомом, который хочется слушать целиком, а потом переслушивать». Мы созвонились с Бренданом Перри, чтобы обсудить новый альбом, мистерии и не только.
— Мистер Перри, ваш новый альбом «Dionysus» вдохновлен древнегреческими мифами, но, прежде чем поговорить о нем, я бы хотел прояснить происхождение мифа о вас лично. Я где-то читал, что вы учились играть на гитаре у выходцев из маори в родной Новой Зеландии. Это правда?
— До известной степени. Только не надо воображать себе кровожадных маори из «Детей капитана Гранта». Я учился играть на гитаре у полинезийских ребят из своей школы в Окленде. Среди них были не только маори, но и ниуэанцы с фиджийцами. Они приносили в школу гитары, а на переменах мы садились в кружок и играли друг другу. Каждый показывал то, что умел играть, а потом учил другого аккордам.
— Полинезийцы играли что-нибудь из народной музыки?
— Да не особо. Они очень любили Джими Хендрикса. Потому что у них у всех были шикарные афропрически, как у него (смеется). Ну представьте себе: это же был 1973—1974 год. Что могли еще играть подростки в то время? Хендрикса, Creedence Clearwater Revival и много разной американской музыки.
В интернете можно найти любой звук — в том числе и жужжание новозеландских пчел.
— Кстати, вы давно бывали в Новой Зеландии? Мне посчастливилось там оказаться в этом году — удивительная страна. А вы же сейчас, кажется, живете в Ирландии.
— Я перебрался во Францию. А в Новой Зеландии не был с тех пор, как уехал оттуда в 1978-м. Но у меня остались там друзья, и мы поддерживаем связь. Однажды я бы хотел вернуться, поскольку у меня остались изумительные воспоминания о моем детстве и юности. Природа там фантастическая.
— Когда я читал о «Dionysus», я обратил внимание, что на этом альбоме вы использовали много полевых записей — например, жужжание новозеландских пчел. Это вам друзья из Новой Зеландии прислали?
— Все, что мне было нужно для этого альбома, я нашел в интернете. Сейчас очень много разных сайтов, которые позволяют найти и использовать бесплатно почти любой существующий в природе звук — в том числе и жужжание новозеландских пчел. В прошлом я сам записывал нужные мне звуки — сейчас в этом нет необходимости.
— Почему вы вообще решили записать альбом о Дионисе и дионисийских мистериях?
— Это было стечение обстоятельств. Я посмотрел подряд несколько документальных и художественных фильмов о мистериях — древних ритуальных празднествах, которые были распространены по всему Средиземноморью — особенно на Балканах, в Испании, Сардинии и Сицилии — вплоть до Турции с Северной Африкой. Следы их можно до сих пор обнаружить в культурах населяющих эти места народностей — там, где празднуют наступление весны, проводя карнавальные шествия, водя большие хороводы и устраивая грандиозные пиршества. Эти нынешние праздники, фестивали и карнавалы — отголоски древних и сакральных ритуалов, которые лучше всего сохранились на отдаленных территориях, где их еще не изжили христианство и ислам. А когда я прочел книгу Фридриха Ницше «Рождение трагедии из духа музыки» о противоборстве аполлонического и дионисийского начал в искусстве, то концепт сложился.
— Есть ли отсылка к греческой музыкальной традиции на «Dionysus» — в смысле инструментов, которые вы использовали при записи, мелодий или сэмплов?
— Не совсем. Я заворожен древними культурами — не только греческой и римской, но и другими великими исчезнувшими цивилизациями. Но к греческой, конечно, испытываешь что-то особенное — я с малых лет любил греческие мифы. Став взрослее, увлекся греческими философией и искусством. «Dionysus» — это в целом дань почтения древнегреческой культуре, которая во многом задала координаты для нашей сегодняшней цивилизации. Но музыкально этот альбом, конечно, принадлежит к позднеевропейской культуре. Это, скорее, оратория — жанр, появившийся еще во времена Возрождения. И в нем немало от позднего романтизма — скажем, от «Весны священной» Стравинского, но для меня Стравинский — абсолютно дионисийская музыка.
С малых лет любил греческие мифы.
— При этом, насколько мне известно, у вас большая коллекция народных инструментов со всех уголков мира.
— Да, особенно струнно-щипковых — я на них специализируюсь.
— Кстати, каким было ваше последнее приобретение в коллекцию?
— Как ни забавно, это была электрогитара. Я сейчас пишу новый сольный альбом и готовлюсь к туру в феврале-марте 2019-го — для него мне была нужна новая электрогитара. Это будет альбом негромкой музыки — скажем так, это мой взгляд на фолк и босанову, исполненные в электричестве и акустике. Будет маленький состав — трио музыкантов, камерные площадки. После больших концертов Dead Can Dance мне хочется более уютных площадок и прямой связи с публикой.
— А на концертах Dead Can Dance вы выходите на сцену с бузуки.
— Это было шесть лет назад. После этого я увлекся игрой на джамбуше — это турецкий металлический уд. А потом — на тамбуре: тоже восточный инструмент с красивейшим звуком, но очень сложный для игры. Однако следующий тур Dead Can Dance, который начнется в 2019-м, будет посвящен нашей молодости — мы будем играть много песен из 1980-х, а в те годы меня интересовала только электрогитара (смеется).
— Меня всегда интересовало, как Dead Can Dance поют на «ангельском языке», — вы импровизируете или сочиняете тексты?
— Никаких текстов. Мы используем живую вокальную импровизацию и программы-силлабилдеры. Это очень полезные штуки: берешь и набираешь слоги из каталога, где их сотни, — например, «та», «да», «са», «ма», «му». Составляешь из них слова как будто на несуществующем языке, а потом можешь проиграть их, разложенными гармонически, да еще и в полифонии — так, как будто их исполняют шесть или семь голосов. На «Dionysus» мы комбинируем живой вокал с компьютерными хорами, которые отсылают нас к хорам из греческого театра.
— А на концертах вы импровизируете голосом или поете устоявшуюся мантру?
— Это так же, как с игрой на музыкальных инструментах, — иногда у тебя есть место в песне для импровизации, но в остальном ты следуешь четкому плану.
— Почему вы решили в новом туре Dead Can Dance обратиться к старым песням?
— Дело в том, что «Dionysus» очень трудно сыграть живьем. Поэтому мы решили, что не будем его исполнять на концертах, а сделаем что-то совершенно другое. Вместо того чтобы играть хиты Dead Can Dance, которых от нас ждет публика, мы решили поступить радикально — взять старые песни, понемногу с каждого альбома, и полностью переделать их, а также написать абсолютно новый материал для тура. Так что, с одной стороны, это чествование наших древних песен, а с другой, попытка перевести их в наше сегодняшнее время и в наш сегодняшний звук.
Кто вам это сказал? Церковь?
— Дионисийские праздники и мистерии сопровождались вхождением участников в измененное состояние сознания посредством употребления природных галлюциногенов. Вы обозначаете и эту тему на альбоме «Dionysus» — недаром на его обложку вы поместили мексиканскую шаманскую маску, использовавшуюся при ритуалах с кактусом пейотль. Отношение к психотропам в современном мире далеко не однозначное. С одной стороны, они запрещены в большинстве странах мира, с другой стороны, в некоторых культурах они употребляются с древнейших времен, они дали большой развивающий толчок рок-музыке в 1960-е и в те же времена попали под опалу, поскольку, расширяя сознание, молодежь явно выходила из-под контроля государственного аппарата. Сейчас в США и Канаде вновь стали раздаваться голоса в защиту психоделических наркотиков. А вы какой точки зрения придерживаетесь?
— А что, есть разные точки зрения?
— Как минимум две. Первая — что психоделические наркотики — это абсолютное зло, как и остальные наркотики...
— Кто вам это сказал? Церковь? Христиане? Да пошлите их подальше. По моему опыту, христиане — люди блеклые, как правило.
Любой, кто принимал психоделические наркотики, расскажет вам, что они полностью меняют восприятие мира. Это все равно что открыть в себе новый орган чувств. Вот вы раньше могли видеть, осязать, обонять, пробовать на вкус, а теперь можете и еще что-то. Расширяющие сознание наркотики дают новое представление о мире, в котором мы живем. Ты понимаешь, что там, где в обычной жизни ты натыкался на слепое пятно бесчувствия, на самом деле скрываются поразительные глубины возможностей. Психотропные вещества действительно раскрывают двери восприятия, раскупоривают фантазию. Вы упомянули рок-музыку — это хороший пример. Без психоделических наркотиков не было бы психоделического рока — ведь такую музыку просто невозможно было бы себе представить, если бы ее создатели пили только пиво.
— А вы все еще употребляете психоделики?
— Нет, больше нет. Я прошел через этот период. А в прошлом я попробовал многое — почти все.
Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова