«Нам говорили, что мы должны бойкотировать концерт в Москве»

В 80-е голландская группа The Ex поддерживала бастующих британских горняков и выпускала пластинки, посвященные темам вроде Испанской революции 1936 года или, например, закрытия бумажного завода, обеспечивавшего работой население небольшого городка, в котором тогда жили музыканты. В 90-е The Ex критиковали капитализм, сексизм и консюмеризм и делили сцену с группами вроде Fugazi и Dog Faced Hermans, а также с героями европейской и американской импровизационной музыки. В новом столетии группа, уже в статусе признанного культурного достояния Нидерландов, по-прежнему не отказывается от активной социальной позиции — так же как и от музыкальных поисков, приведших, например, к частым поездкам в Эфиопию и плотному сотрудничеству с местными музыкантами, в первую очередь с великим саксофонистом Гетатчу Мекурия. 14 сентября The Ex сыграют в Парке Горького в Москве на фестивале «Дни Голландии в России»; перед концертом мы поговорили с вокалистом и гитаристом группы Арнольдом де Буром.

— Для начала скажите: вас самих не удивляет, что вас позвали играть на официальном межправительственном мероприятии?

— Самое смешное, что год назад у нас была такая же ситуация с концертом в Анкаре. Турция и Голландия отмечали 400-летие своих торговых отношений, бла-бла-бла — нам, понятно, все это совершенно неинтересно. Но оказалось, что в нидерландском посольстве в Анкаре работает несколько человек, которые любят нашу музыку и которые подумали: «А почему бы не воспользоваться возможностью и не устроить в Анкаре и Стамбуле концерты The Ex вместо того, чтобы везти сюда какой-нибудь посредственный поп-рок, который во всех странах все равно одинаковый?» Нам предложили приехать через каких-то наших общих знакомых, мы согласились, и концерт, который мы отыграли в Анкаре, получился одним из самых диких за последнее время. Это был небольшой зал, туда набилось человек двести пятьдесят, многие танцевали, в общем, мощный вышел концерт. Люди из посольства тоже пришли, мы поговорили с ними и поняли, что имеем дело не с системой, а с индивидуумами, которые просто хотят сделать что-то хорошее и обладают такой возможностью, работая в посольстве. Нам совершенно неинтересно иметь дело с государством — но тут мы имеем дело с людьми. С людьми, чьи взгляды нам близки. И в такой ситуации мы не видим никаких препятствий для того, чтобы попробовать сделать что-то вместе.

И потом, мы ведь следим за новостями из России, знаем о новых законах и прочем, но отсюда очень трудно понять, чему можно верить, — отчасти поэтому мы и решили поехать. Я как-то был в Москве с концертом, и кто-то позвал меня на экодемонстрацию против вырубки леса и строительства на его месте шоссе.

Мы следим за новостями из России, знаем о новых законах и прочем, но отсюда очень трудно понять, чему можно верить, — отчасти поэтому мы и решили поехать.

— Это место не Химки называлось?

— Кажется, да. Протестующих было совсем мало, и нас окружили какие-то люди — из секретной службы или уж не знаю откуда — в общем, нам потом пришлось разделиться и по отдельности возвращаться по домам. Это было шесть лет назад, и уже тогда мы слышали истории о том, как «накрывают» панк-концерты, о том, что людям, которые как-то выделяются, например, своим цветом кожи или сексуальной ориентацией, достается от неонацистов — или как вы их называете? — и что полиция, насколько я понял, закрывает на все это глаза. Конечно, нам тут многие, в том числе люди из ЛГБТ-сообщества, говорили, что мы должны бойкотировать концерт в Москве. Но, во-первых, только приехав в Россию, можно услышать реальные истории и увидеть все своими глазами, а во-вторых, бойкот уместен, если речь идет об экономике, нефти и так далее, но не о музыке. Музыка должна быть всегда доступна людям и независима от власти.

— Давайте тогда о музыке поговорим. Мне, например, очень интересен ваш эфиопский опыт — в первую очередь, наверное, работа The Ex с Гетатчу Мекурия.

— Это было очень интересно — когда мы вместе с ним учили его песни, мы в буквальном смысле могли общаться только с помощью своих инструментов. Гетатчу Мекурия — потрясающий саксофонист, но по-английски он не говорит, а мы не говорим на амхарском, ну, может, пару слов знаем. Так что мы много ошибались, много смеялись и как-то так постепенно учились играть вместе. Его песни — это часть эфиопской музыкальной системы, всей этой культуры и самого Гетатчу. Для него они звучат логично, но нам приходилось очень внимательно слушать, чтобы нащупать связь с этими мелодиями и ритмами. Довольно часто мы делали что-то немного не так, как это принято в Эфиопии, просто потому, что мы вообще по-другому играем, но Гетатчу это нравилось. В общем, если вы открыты и действительно стараетесь понять другой музыкальный язык, вы найдете точки контакта и сможете играть вместе.

— А как публика в Эфиопии воспринимает европейцев, которые по-своему играют их музыку?

— The Ex были в Эфиопии уже пять раз. И хотя большая часть концертов, конечно, была в Аддис-Абебе, были выступления и в других городах — например, в Джимме и в Дэбрэ-Бырхане. И люди там всегда очень удивляются, когда слышат, что мы знаем и играем их песни, так как не ожидают этого от европейцев. Они смеются, потому что в нашем исполнении эти песни звучат непривычно, — и всегда танцуют. Причем и под наши песни тоже. В Эфиопии, как и во многих других африканских странах, музыки без танцев просто не бывает, это неразделимые вещи. Я думаю, что в Европе тоже раньше было что-то такое. Вообще эфиопские концерты сильно отличаются от европейских. Во-первых, вы, как правило, играете бесплатно — если бы нужно было покупать билеты, люди бы просто не пришли, потому что у них нет на это денег. Во-вторых, все это обычно происходит не вечером, а где-то в середине дня — а значит, на концертах очень много детей и стариков. В Европе редко такое увидишь. А тут просто, ну знаете, что-то происходит — вот они и приходят.

© The Ex

Мне такая ситуация кажется естественнее, потому что я вообще предпочитаю думать о музыке как о части повседневной жизни, а не чем-то отдельном. Мне нравится, когда люди не воспринимают концерт как спектакль, не ждут, что вот, мол, «нас сейчас будут развлекать». Концерты в Эфиопии напоминают то, о чем Алан Ломакс писал в книге «The Land Where the Blues Began». В том смысле, что музыка — это часть жизни сообщества. Люди на концертах активно вовлечены в процесс, взаимодействие с публикой очень плотное, нет никакой большой сцены, отделяющей тебя от людей, и ты тоже чувствуешь себя частью сообщества. У нас были такие концерты в Эфиопии, в Гане — и каждый такой концерт уникален. Тот опыт, который мы получаем в Африке, мы пытаемся перенести в Европу, но это не всегда получается. Потому что у организаторов есть свои представления о том, каким должен быть концерт, — и часто эти представления предполагают большую сцену, занавес и световое шоу.

— Мне кажется, что давать людям новую информацию, новую перспективу, устанавливать новые связи — трансконтинентальные в этом случае — это вообще в духе The Ex. Если посчитать записи группы, сделанные в коллаборации с кем-то, то окажется, что их в дискографии больше, чем «чистых» альбомов The Ex. Потом, за время существования группы через нее прошло почти два десятка человек — это если опять же не считать коллабораторов. Из оригинального состава сейчас остался только Терри, из того состава, который записал классические альбомы 90-х, — еще два человека. Вы сами пришли на смену вокалисту, который пел в группе 30 лет. И тем не менее The Ex каким-то образом все равно остаются The Ex — то есть кажется, что это скорее какая-то идея, чем группа в обычном понимании.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, и Катарина, наша ударница, сказала бы, что это заложено уже в названии группы — оно предполагает не только наличие какой-то истории, но и то, что эта история осталась в прошлом. А для этого необходима постоянная эволюция, постоянные изменения. Нам всем нравится выражение «Полный вперед — во всех направлениях» — и это движение как раз и есть причина того, что группа продолжает существовать уже 34 года. Я думаю, что это и есть стержень, на котором держится The Ex, — постоянное стремление искать новое звучание, новых людей, новый опыт. Так было с самого начала. Одни люди приходят, другие уходят, но группа остается. С ICP (Instant Composers Pool — амстердамская группировка импровизаторов, существующая вокруг пианиста Миши Менгельберга и ударника Хана Беннинка; постоянные партнеры The Ex с 90-х. — С.Б.), кстати, примерно такая же история. Так что The Ex — это скорее некая идея поиска, а не определенный состав музыкантов.

Понравился материал? Помоги сайту!