Kate NV: «Сейчас все знают, как нужно делать, чтобы сработало, и веселье на этом умирает»

О Kate NV, сольном проекте Кати Шилоносовой, вокалистки видной авант-рок-группы «ГШ», куда больше пишут в англоязычных музыкальных СМИ, нежели в российских. Ситуацию наверняка изменит свежий альбом «Room for the Moon» — образцовая поп-запись, после которой Шилоносову прекратят постоянно сравнивать с Жанной Агузаровой, а начнут с Кейт Буш и Лори Андерсон. Изобретательный и очень красивый арт-поп «Room for the Moon» уже по достоинству оценили как в России, где альбом почти наверняка войдет в списки главных релизов года, так и традиционно за границей: Pitchfork посвятил Kate NV несколько публикаций и дал пластинке 8 баллов из 10, а клип на песню «Plans» стал клипом месяца — такого прежде с артистами из России не случалось. Мы не могли пройти мимо такого события: позвонили Кате и расспросили ее о новом альбоме, признании за рубежом, родной Казани и, конечно, о карантине.

— О «Room for the Moon» говорят и пишут больше, чем о других твоих альбомах. Что заграничные, что отечественные рецензенты дают записи самые высокие баллы, называя ее твоей лучшей сольной работой. Как ты относишься к такой лестной критике и чем она, на твой взгляд, вызвана?

— Я не знаю, просто радуюсь, что людям нравится. Я рада, что люди мне звонят и говорят, что им нравится пластинка. На самом деле, я ее написала давно, но она стала готова год назад. Это классно, потому что она для меня уже далекая и я могу от нее абстрагироваться. У меня к ней затухло эго, которое чего-то желает — но, наверное, просто хочет, чтобы люди послушали. Конечно, если бы я ее релизила сразу, как только закончила, у меня был бы наверняка щенячий восторг. А сейчас смешно, когда люди спрашивают, как я это писала. Я мало что помню и никакой конкретики не могу дать. Я так обычно читаю книги: не могу вспомнить сюжет, помню только, понравилось или нет. Так же и с альбомом — я не могу рассказать конкретные штуки, только отрывки. Поэтому просто радостно, когда тебе говорят, что кому-то нравится твоя работа, даже если ты уже толком не помнишь, как ее сделал.

— Ты говорила в своих интервью, что эти песни писались в непростой период твоей жизни, связанный с одиночеством. Насколько этот альбом получился личным или терапевтическим?

— Я видела, что многие пишут, что это реально терапевтический альбом, но мне кажется, что утверждение ошибочное. Я не воспринимаю музыку как терапию, и она не является для меня местом, куда я отвожу свои переживания. Я фактически состою с музыкой в отношениях. И я могу сразу сказать, что не могу писать, если мне плохо. Поэтому этот альбом я делала в классном состоянии. Просто я осознаю, что за всю жизнь я никогда не оставалась настолько одна, а тогда у меня было полное ощущение, что я одинока. Сначала мне было странно, потому что социум мне навязывает другие виды ценностей и вроде как считается, что нужно кого-то искать, с кем-то быть, собирать какую-то команду, и от этих настроек иногда сложно избавиться. Затем я просто нашла какой-то классный баланс сосуществования с самой собой, и стало просто супер. В таком прекрасном самостоятельном и автономном состоянии я и заканчивала альбом. И в этом нет терапии, я ни от кого не убегала и не пыталась разрешить свою проблему музыкой — мне кажется, я это никогда не буду делать с помощью музыки.

Поскольку я воспринимаю музыку как полноценного коллаборатора, а не только как некий результат или просто процесс, то я не могу на нее давить и разгребать ею делишки, так как это нечестно. Я даже в каком-то интервью говорила, что отношения с музыкой у меня, возможно, самые здоровые за всю жизнь, потому что я от нее ничего не требую и она от меня тоже ничего не требует. Никто ничего не ждет, но при этом нам классно вместе. Просто что-то случается, а я позволяю этому случиться. Примерно так я все и пишу. Причем я это поняла, когда закончила альбом и начались вопросы. Мне кажется, моя терапия происходит сейчас, когда я отвечаю на вопросы интервью и задумываюсь, почему было так, а не иначе. Это как в кресле терапевта — тебе задают вопросы, и ты начинаешь размышлять. Иногда вопросы бывают неожиданными, и ты можешь увидеть логические цепочки, которых раньше не замечал, но которые были довольно очевидными. Забавно, что я при этом перенесла все сеансы своего терапевта, потому что поняла, что не справляюсь с нагрузкой, и устала вообще рассказывать о себе и своих работах.

Отношения с музыкой у меня, возможно, самые здоровые за всю жизнь.

— Ты сейчас, я полагаю, нарасхват. Интервью практически каждый день даешь?

— Не каждый, но через день или два. Русских интервью пока было меньше — в основном письменные и по телефону. Но я очень люблю писать, а сейчас я пишу все медленнее. Я замедлилась, и из-за этого приходится со всеми созваниваться. Когда пишешь, получается прикольно даже терапевтически, потому что ты фиксируешь свои мысли в тексте и понимаешь себя лучше, чем когда говоришь. Слова сразу вылетают, и ты многого не осознаешь. Это как в психоанализе: все случайно сказанное — самое важное, и, когда ты разговариваешь, ты этого не замечаешь. А когда ты пишешь, там другая история. А сейчас у меня не пишется.

— Подобный большой интерес к твоей персоне у тебя впервые?

— Наверное, впервые. У меня было много интервью, когда выходил прошлый альбом, но он был как-то проигнорирован российскими СМИ. Зато было много нерусских интервью. Было страшно, но приходилось созваниваться. Сейчас я проще к этому отношусь, но тогда было очень стеснительно.

— Из-за чужого языка?

— Да. Ты сразу тупее звучишь, потому что плохой словарный запас. Иногда бывает, что я забываю суперпростые слова. Например, я как-то раз забыла слово «оправдание» (excuse). Но сейчас стало проще: я могу во время интервью сказать, что мне надо загуглить слово. И человек на другом конце ждет, когда я открою гугл-переводчик и загуглю какое-нибудь дурацкое слово. Еще был момент, когда мне было лень открывать переводчик и я пыталась объяснять словами. Мы разговаривали про фильм «Взломщик» с Кинчевым, и я просто не знала этого слова. Поймала себя на мысли, что это забавно — объяснять такие штуки иностранным ребятам.

У нас есть бесконечная душа, которая живет в маленькой комнате, и есть огромная луна, которая тоже находится в комнате.

— В одном недавнем англоязычном интервью ты сказала, что среди вещей, которые тебя вдохновляли на альбом, кроме японской или советской музыки также присутствуют известный художник-концептуалист Виктор Пивоваров, советские детские фильмы и реклама 90-х. Давай пробежимся по этому списку и начнем с Пивоварова. Почему именно он, а не Илья Кабаков, Дмитрий Пригов и другие московские концептуалисты?

— На самом деле, мне все концептуалисты очень нравятся. Они все очень классные, и я всех очень люблю. Пивоварова я выделяю потому, что прошлый альбом у меня сильно ассоциируется с Москвой и с моей комнатой, где я все делала. И у Пивоварова чувствуется в работах эта любовь к Москве и к своей уютной комнате. И у него есть теория, что душа живет не в доме и не в огромном пространстве, а в маленькой комнате. Но комната вмещает в себя все — реки, поля, леса. Я люблю проводить параллель: если говорить о душе и теле человека, то тело человека конечное. Мы, например, чувствуем, что где-то заканчивается наша рука, а дальше начинается другое пространство. Но у нас есть некое сознание, или воображение, или душа (как вам угодно), и оно бесконечно — оно хранится в некоем сосуде, в теле, но внутри оно не имеет никаких границ. Мне кажется, Пивоваров четко уловил эту идею, что душа живет в комнате, но у комнаты нет границ. Возвращаясь к названию «Комната для луны»: это в каком-то смысле о разнице в масштабах. У нас есть бесконечная душа, которая живет в маленькой комнате, и есть огромная луна, которая тоже находится в комнате. И если встать с ней рядом, то невозможно увидеть границы этой комнаты. Для луны эта комната может быть тесной, а для тебя она просто не существует. В этом и штука — возможно, везде есть границы, просто сначала ты их не видишь. Что там еще было?

— Советские детские фильмы.

— Мне мама показывала фильмы в детстве и подбирала крутые книжки. Она очень часто выбирала книжки не только по содержанию, но и чтобы там были классные иллюстрации. Она могла купить книгу только из-за иллюстраций. Если даже это была сказка, которую она перечитала 5000 раз, но там все было красиво проиллюстрировано, она ее брала. Так же с фильмами — фильмы, которые она мне показывала в детстве, были очень волшебные, и там всегда были классные песни. Я обожала аудиосказку «Приключения Буратино» — приходила в комнату, выключала свет и слушала всю сказку от начала до конца. Еще я с детства люблю Гладкова. Например, «Голубой щенок» был моим любимым мультфильмом детства.

— Ты их пересматриваешь?

— Не всегда, но помню, что пару лет назад пересмотрела «Обыкновенное чудо». Это тоже Гладков, и там потрясающая музыка. Когда делала плей-лист с разными советскими песнями из фильмов для японцев пару лет назад, я кучу всего пересмотрела. Еще фильм «Мэри Поппинс» мне тоже в детстве нравился, там прекрасная музыка Максима Дунаевского. В принципе, можно сказать, что я выросла на Дунаевском и Гладкове.

— По поводу рекламы 90-х. Как мне кажется, что тебе, что Жене [Горбунову] сильно импонирует наивный, стесненный в средствах, слегка колхозный по современным меркам, но очень изобретательный креатив тех лет, что отчетливо прослеживается в ваших видеоработах. Так ли это?

— Мне нравится наивность. Мне кажется, «колхозный» — не очень подходящее слово.

Меня радует, когда видно, что людям просто весело. Потому что мне кажется, что все мы здесь для того, чтобы веселиться. Мне нравится, когда в каком-то продукте прослеживается, что человек был счастлив в момент, когда он это создавал, и ему просто было очень классно. Поэтому реклама и передачи из 90-х так и выглядят. Не было особого понимания, как правильно или как неправильно. Когда нет жестких ограничений, ты просто делаешь так, чтобы тебе было весело, и это очень классно. За это я люблю 80-е: у всех внезапно появился доступ к синтезаторам, и все делали просто как получается и как хочется, и это очень слышно. Если говорить про мейнстрим, то сейчас все знают, как нужно делать, чтобы сработало, и веселье на этом умирает. Очень часто веселье рождается спонтанно, и, может, ты изобретаешь велосипед, но зато это твой личный велосипед и тебе было классно, пока ты его собирал.

— Твой клип «Plans» стал клипом мая на Pitchfork, обойдя новые видео Lady Gaga и slowthai. Какие у тебя по этому поводу чувства?

— Это удивительно — если бы мне об этом сказали в 2013-м, то я бы, наверное, совсем офигела. А сейчас я просто рада, потому что было классно и клип делали классные ребята. Очень круто, что мы вместе поработали и его смотрят люди.

Особых сожалений о том, что концертов сейчас не предвидится, у меня нет.

— Ты выступила в качестве одного из режиссеров клипа. Я так понимаю, что ты придумала всю раскадровку, образы и костюмы.

— Да, я пришла к Паше Клингу (режиссеру клипа) уже с готовой идеей. На встречу пришла с бумажкой, на которой я нарисовала раскадровку по частям песни. И самое смешное, что мы в итоге по этой бумажке и снимали — она была замызганная и заляпанная, потому что я нарисовала это осенью, а снимали в декабре. Монтировали мы в апреле и мае. И все по этой замыленной бумажке.

— Ты одна из очень немногих российских артисток, о которых больше пишет профильная западная пресса, нежели наша. У тебя есть объяснение, почему так?

— Мне кажется, потому что у меня неместный лейбл (RVNG Intl. — Ред.) и ко мне не относятся как к артисту из России. Думаю, большинству людей все равно, откуда я. И вообще это неплохой подход. Понятно, что есть бэкграунд и от него никак не избавиться, — я выросла, можно сказать, в гетто-районе Казани. Бэкграунд у меня прикольный, но это будто бы не так важно. Если речь идет об абстрактном искусстве, о музыке, то там диалог со слушателями происходит на других уровнях. Все что угодно делается в контексте, но, когда я слушаю, например, японскую музыку, у нее есть свой контекст, однако у меня нет ощущения, что эта музыка написана не для меня.

Но, если говорить сухо, мне кажется, про меня больше пишут иностранные блоги, потому что у меня лейбл в Нью-Йорке и я одной ногой где-то не в России.

— Говоря о бэкграунде: я знаю ребят из Казани, которые тебя помнят еще до того, как началась история с Glintshake. И я слышал о тебе два факта. Первый — что уже в детском садике ты рисовала лучше всех. И второй — у тебя была чумовая группа с девушкой на барабанах. Вы играли что-то забойное и выступали в балетных пачках, и это выглядело очень круто. Но об этом периоде я в интернете ничего не нашел. Можешь рассказать?

— Мама собирает все мои рисунки и все время сокрушается, потому что из детского садика ничего нет. Я рисовала и раздавала — все очень просили. Я сидела и рисовала всем картинки. А группа собралась в институте — мы играли инди-рок. Самое примечательное в этой истории — то, что девочка, которая играла на барабанах, хотела играть на гитаре. Но мы очень долго искали барабанщика, и в очередной раз, когда один пришел к нам на прослушивание, после того как я показала примерно, что мы хотим, он вскрикнул: «Ты играешь лучше меня», — и просто убежал. А надо было репетировать. Я тогда сказала подруге: «Садись и просто играй». Она действительно просто села и стала играть на барабанах в нашей группе. Такая невероятная была непосредственность, я не могу подобную ситуацию представить сейчас, но тогда это было естественным решением. Просто человек стал играть на инструменте, потому что не было других вариантов. Это, наверное, очень смешная история и полезная для тех, кто боится что-то начать делать. Можно начинать как угодно и ни на кого особо не ориентироваться.

— Часто бываешь в Казани?

— Не очень. Был период, когда я не была там года три. Я приехала в феврале, и после этого начался локдаун. Я хотела скататься весной, но не вышло. У меня был план приехать, погулять, съездить на дачу, но не получилось.

Можно начинать как угодно и ни на кого особо не ориентироваться.

— Сильно изменился город за эти 10 лет?

— Мне кажется, сильно. Там открылось много классных мест, но я не могу понять, в каких я отношениях с городом сейчас. Он стал для меня далеким — особенно когда три года там не был, приезжаешь — и все другое.

— Наверное, ты очень соскучилась по выступлениям?

— Если честно, вообще нет. Я вообще не планировала в марте и апреле ничего играть, а тут случился карантин. На лето были планы: я должна была играть на Roskilde в день, когда хедлайнером был Кендрик Ламар, и как же я хотела попасть на его концерт. Также я должна была играть на Dekmantel в Голландии, но все отменилось. Но почему-то особых сожалений о том, что концертов сейчас не предвидится, у меня нет.

— Чем ты занималась в эти карантинные три месяца?

— Я монтировала и вообще больше ничего не делала. Я монтировала и отвечала на интервью и письма. Но я и на письма и интервью очень плохо отвечаю — понимаю, что срываю дедлайны. Все видео, кроме «Sayonara», мы монтировали вместе с Пашей Клингом, и на подходе еще пара видео.

— Это будут клипы Kate NV или «ГШ»?

— Обоих проектов. C «ГШ» мы тоже планируем снимать длинный видос, потому что главная песня с нового альбома идет 20 минут. Короткометражку практически. И уже скоро выйдет классный интерактивный клип «ГШ» для приложения на телефон.

Понравился материал? Помоги сайту!