Геннадий Гладков: «Тоже, в общем, случайность»

1 июля в Концертном зале Чайковского пройдет концерт из серии «Дирижирует и рассказывает Владимир Юровский», который будет посвящен неизвестной музыке Геннадия Гладкова. А не так давно лейбл Shining Sioux Records выпустил на виниле симфонические произведения композитора, создавшего традицию отечественного мюзикла, и монументальный бокс-сет «Музыка театра и кино», в который вошли не только композиции из знаменитых кино- и телефильмов, но и его малоизвестные работы. Пользуясь поводом, Денис Бояринов встретился с гением музыкальной сказки, чтобы обсудить его корни, работу с Марком Захаровым и Георгием Данелией, случайность появления эпохальных «Бременских музыкантов» и некоторые тайны мастерства.

— Вы родились в семье джазового музыканта и, скорее всего, выросли под звуки джаза?

— Я, можно сказать, родился под звуки джаза. Как и многие мои друзья, я появился на свет в роддоме имени Грауэрмана. Все, кто жил в центре, там обычно рождались. Поэтому мой папа, который был вторым пианистом и аккордеонистом в ансамбле Цфасмана, приехал туда и устроил небольшой концерт в вестибюле.

— А вам нравился джаз?

— Джаз я очень любил. Мы с мамой ездили с отцом на гастроли: летом уезжали на Кавказ — Минеральные Воды, Кисловодск, Сочи. Мама рассказывала так: пока джаз играет, я молчу. Когда джаз прекращается, я начинаю страшно орать. Поэтому к джазу было такое любовное отношение. А когда я подрос, все папины джазовые пластинки переслушал с удовольствием.

В нашей семье был не только джаз, была и народная музыка. Мой дедушка — аккомпаниатор знаменитой певицы Лидии Руслановой. Он с детства играл на саратовских гармошках. Собирал для нее народные песни — выписывал тушью старинным почерком. Он очень много для Лидии Андреевны сделал в этом плане.

Русскую народную музыку и джаз я впитал с детства.

Саратовская гармошка — очень сложный инструмент, она же еще и с колокольчиками. Я так и не смог ее освоить, а дедушка здорово играл. Он и на баяне играл, а еще он был мастером и сам делал барабаны. Мой дядька — младший сын дедушки Герман — был профессиональным ударником. Я любил барабаны. Дядя брал меня на свои концерты и давал иногда постучать. А он был виртуозом и во время игры еще и жонглировал палочками. Когда он жонглировал, ритм отбивал я — мне это ужасно нравилось. Поэтому, когда мы приходили в гости к дедушке с бабушкой, я сразу летел в комнатку, где стоял барабан, и начинал бабахать. А бабушка была наполовину украинкой, поэтому она пела украинские песни. Все праздники у нас проходили с музыкой.

Так что русскую народную музыку и джаз я впитал с детства. Наверное, это и позволило мне потом реализоваться.

— Вы начинали учиться в ЦМШ — в элитарной специализированной музыкальной школе?

— В ЦМШ меня показывали, но учился я в Мерзляковской школе-училище при консерватории. Я начинал учиться в 42-м и 43-м году — это самое начало войны. Ходил в школу через всю Москву, несмотря на то что было страшно, что начнется бомбежка. Я окончил там четыре класса. Мне очень трудно было — фортепиано мне сложно давалось. Отец дома мне помогал, но он был во фронтовых бригадах и постоянно уезжал. Когда он вернулся после всех этих поездок, он меня подготовил, я получил четверку с плюсом, что считалось высокой оценкой. Мне даже сказали: оставайся — учись дальше, но я почему-то ушел оттуда. Я начал уже сам сочинять и очень не хотел тратить время на школьные уроки.

В это время популярной стала химия, и я поступил в химический политехникум. Закончил его, поработал в научно-исследовательском институте, а потом пошел на завод. Поскольку я был толковым парнем, меня быстро сделали начальником смены — ответственная должность. Я проработал там целый год, но потом все-таки решил вернуться в Мерзляковское училище. Я ощущал внутреннюю необходимость в музыке. Папа очень волновался, что я слишком много пропустил, и предлагал поступать в более слабое училище, чем консерваторское, и я пришел туда просто взять справку, что учился там в школе. Меня узнала старушка-учительница, Зоя Константиновна, и сказала: «Чего ж ты от нас уходишь — продолжай у нас». И я подал документы в родное училище.

Готовился я совершенно зверски, окончил заочные курсы им. Крупской по гармонии и по теории музыки. А папа все волновался, но у него был хороший приятель в экзаменационной комиссии — Дмитрий Александрович Блюм, знаменитый педагог по сольфеджио. Папа с ним поговорил: мол, мой сын будет поступать, и ты ему как-нибудь посодействуй. На вступительном экзамене у меня была единственная тройка: ее мне поставил Блюм. Когда я уходил, он посмотрел на меня и сказал: «Гладков — это ты, что ли, сын Игоря Ивановича?» Я говорю: «Да». Он говорит: «Извини, я тебе тройку поставил, но тебя возьмут, у тебя все остальные отметки хорошие, ты и так пройдешь по баллам». Все последующие годы по сольфеджио у меня были только пятерки. Я доказывал Блюму, что могу.

Я окончил училище по двум специальностям: как композитор в классе у замечательного педагога Григория Фрида, а также как теоретик писал диплом по музыке моего любимого композитора Мясковского. После этого меня направили в консерваторию: на экзамене я получил высший балл и поступил. А дальше пошло: пять лет консерватории, два года аспирантуры, еще год я проработал в консерватории как ассистент на кафедре теории. Преподавал гармонию и занимался сочинением. С тех пор у меня остались некоторые ученики. После этого я понял, что мне некогда тратить время на преподавание: я уволился из консерватории и занимался только своей музыкой.

Владимир Юровский рассказывает о записи фрагментов из балета Геннадия Гладкова «Возвращение Одиссея»:

— А вы посещали знаменитый музыкальный клуб Григория Фрида — молодежный, композиторский?

— Да. Он меня однажды пригласил туда и устроил концерт с моей музыкой. Он за мной следил и всячески поощрял. Я ему очень благодарен — великий был человек, дал установки на всю жизнь.

— Какие?

— Фрид говорил о том, что музыкант должен развиваться в области искусства в целом, а не только в своей области. Если ходить на выставки, смотреть гениальную живопись или посещать знаменитые спектакли, то будешь писать музыку лучше.

Я всем своим ученикам говорю: пусть много читают, думают — это всегда очень полезно.

Человеку необходимо общее культурное образование: лучше работает критическое мышление, самокритика возрастает, ты уже не можешь писать ерунду, если ты видел образцы высокого класса в любом другом виде искусства. Я всем своим ученикам говорю: пусть много читают, думают — это всегда очень полезно.

— Какое сочинение вы считаете первым в профессиональной карьере?

— В детстве я много болел. У меня были частые головные боли, ангины. Я сидел дома и очень много читал. Первой моей любимой сказкой был «Волшебник Изумрудного города». Так совпало, что первым большим сочинением для меня стала музыка к спектаклю по этой сказке. Режиссером был Женя Фридман, а стихи писала Таня Макарова, дочка поэтессы Маргариты Алигер. Очень хорошие стихи — я не мог отказаться, так здорово она написала. Гениальные актеры пошли ко мне в эту сказку: Трусливого Льва озвучивал Ростислав Плятт, Страшилу — Виталий Доронин, а Железного Дровосека — Анатолий Папанов. Мне дали большой симфонический оркестр радио и телевидения, которым руководил знаменитый дирижер Юрий Аранович, и он записал мою музыку. С оркестровками мне помогал мой педагог Юрий Александрович Фортунатов. У него многие учились, он был великим педагогом, и потом выяснилось, что он был композитором, но забросил. Я спрашивал его: «Почему вы перестали сочинять?» Он сказал, что понял, что достичь таких высот, как у великих, он не может, а писать среднюю музыку ему не хотелось. Но меня он очень поддерживал.

— «Волшебник Изумрудного города» стал вашей первой сказкой, вышедшей на пластинке фирмы «Мелодия» в 1965-м. Тогда вы познакомились с Юрием Энтиным, который работал там редактором?

— Мы чуть-чуть позже с ним познакомились. Мой однокашник по химическому техникуму Борис Плеханов работал в каком-то издательстве. Когда он узнал, что я песни сочиняю, он сказал: «У нас есть такой парень, Юра Энтин, пишет стихи в стенгазету — очень ловко. Я хочу вас познакомить, может быть, у вас что-нибудь получится». Так мы и встретились с Юрой Энтиным. Вначале мы писали песни для пионеров: сюита «День в походе», сюита «О спорте» и много отдельных песен. Еще один мой консерваторский профессор, Владимир Георгиевич Фере, ввел меня в детскую редакцию радио: они меня очень хорошо приняли, и все наши с Юрой произведения мы туда носили. Делали радиопостановки и отдельные песни.

— У кого родилась идея эпохальных «Бременских музыкантов»?

— Идея пришла нам с режиссером Инессой Ковалевской. Она хотела снять музыкальный мультфильм. Я предложил взять за основу «Бременских музыкантов» — и мультипликаторы к этому были готовы. Конечно, нам пришлось ввести в сказку героя-человека — Трубадура. Потом появилась Принцесса — его любимая девушка. Все это мы потом придумали — мы делали мультфильм по мотивам сказки.

— Насколько я понимаю, сперва вы сочинили музыку к либретто Ливанова и Энтина и записали ее, а потом уже по ней снимался мультфильм.

— Да, верно. Естественно, в художественный фильм я пишу музыку, когда картина уже снята, под изображение, а тут было наоборот. Причем надо было не только сочинить музыку, но и записать фонограмму — начисто, с пением и всеми аккомпанементами. Сначала худсовет «Союзмультфильма» принимал музыку. Кстати, когда членам худсовета показали первый вариант эскизов, они сказали, что рисунки никакого отношения к музыке не имеют и надо все перерисовать. Тогда появились всем известные образы героев. Очень много в них вложил сам Василий Ливанов — он ведь профессиональный художник, окончил Высшую художественную школу и много рисовал.

— А к музыке у худсовета претензий не было?

— Не было. Несмотря на то что там сидели люди матерые, пожилые, музыка подействовала на них очень хорошо. Они ее поняли. Когда героев мультфильма перерисовали, они сказали, что все наконец совпало.

— Молодежь 60-х и 70-х с восторгом узнавала в героях «Бременских музыкантов» намек на «Битлз» и в целом на западную хиппи-культуру. Вы же были из поколения постарше — выросли на джазе и классической музыке. Какое у вас было отношение к «Битлз» и последовавшим за ними рок-группам?

— «Битлз» мне сразу понравились, потому что они очень музыкальные. Вот «Роллинг Стоунз» мне не нравились, потому что у них было много забоя, а музыкальной сути было немного. А «Битлз» я оценил как музыкант: мне нравились и их мелодизм, и оригинальный гармонический язык. У меня была полная коллекция пластинок «Битлз»: я просил друзей, которые ездили за границу, привозить их. В то же время их стали ругать в советской прессе, что это какое-то новое западное извращение. Почему-то Никита Владимирович Богословский на них ополчился. А мне они понравились.

Мы же всегда немножко опаздываем.

— Вскоре под влиянием «Битлз» и в Москве появились первые бит-группы: «Скоморохи», «Веселые ребята». Вы ходили на их концерты?

— Они меня, честно говоря, не слишком увлекали. Для меня все-таки подлинником были «Битлз» — я слушал их дома на пластинках. И не только их — у меня были пластинки последующих знаменитых рок-групп: Queen и т.д. Я собирал коллекцию — следил за всем, что происходило интересного.

А наши группы все-таки были связаны советской традицией — в них такого свободного духа и не было. Мы же всегда немножко опаздываем. Кстати, для озвучивания второй серии «Бременских музыкантов» — в сцене, где иностранные гастролеры приезжают, — мы вначале пригласили исполнять песню «Песняров». Но у нас не получилось с ними записать, потому что у них был белорусский акцент, а нам этого не хотелось. В результате эту песню исполнял вокалист «Веселых ребят» Леонид Бергер — он как раз в это время собирался эмигрировать и потому специально попросил не указывать его в исполнителях. «Не пишите, — говорил. — А то вам потом будет трудно, пластинку могут закрыть».

— На записи «Бременских музыкантов» вы еще и дирижировали оркестром. Почему, это же не ваша специальность?

— Пришлось. Смену для записи дали ночную, потому что утренние были все расписаны. Было совсем поздно, Жора Гаранян очень устал и попросил меня его заменить. К тому же к его оркестрантам из ансамбля «Мелодия» для записи добавили скрипача и гитариста. Я с таким составом раньше не работал, так что все это была импровизация.

Вообще, «Бременские музыканты» — это удивительный случай, который бывает раз в жизни. Чистая удача. Казалось бы, писали ночью — писали с проблемами. У нас должен был петь знаменитый квартет «Аккорд», а они не смогли по какой-то причине, и мы их заменяли. Но как-то справились.

«Бременские музыканты» — это удивительный случай, который бывает раз в жизни.

— Пластинка стала феноменальным успехом — и, как говорят, разошлась за два года тиражом в 28 миллионов экземпляров.

— Да, ее расхватывали очень быстро. На студии «Мелодия» мне говорили так: «У нас как только план подходит к концу квартала, мы сразу выбрасываем “Бременских” и закрываем все наши потери». А вторую часть нам долго не разрешали на пластинке выпускать.

— Почему? Вроде же такой успех огромный — логично скорее сделать продолжение.

— Казалось бы, вот лежала пластинка уже готовая, а ее не выпускали. И шел какой-то очередной съезд Союза композиторов в Камерном зале. Я туда пошел, но опаздывал. Навстречу мне идет какой-то мой приятель-композитор и говорит: «Слушай, вот там тебя обсуждают». — «А что такое?» Он говорит: «Стали тебя ругать, мол, молодой композитор пишет какие-то сомнительные песни, нет чтобы писать серьезные вещи — про родину там, про партию. А потом встает председатель Союза композиторов Тихон Хренников и говорит: вот вы ругаете Гладкова, а я вам скажу одно — мой внук кашу утром не ест, пока не поставят “Бременских музыкантов”». И после этого вторую часть выпустили. Тоже, в общем, случайность.

— В «По следам бременских музыкантов» вы еще и поете.

— Да, за Короля пел, потому что Магомаев в это время уезжал на гастроли на Кубу. Он сказал так: «Я уезжаю надолго, а вам нужно рисовать. Пусть Гладков запишет Короля. Если надо будет переписать, я перепишу позже». Но ему понравилось мое исполнение, он сказал, что таким голосом не споет. Да, приходилось иногда.

Пришлось петь и перевоплощаться в Фараду.

— А где вы еще поете?

— В «Формуле любви» я пел с Абдуловым «Уно моменто» вместо Фарады. У него не получалось, и мне Марк Захаров сказал: «Мне нужно завтра снимать этот фрагмент. Ты песню писал — ты и пой». Пришлось петь и перевоплощаться в Фараду. Я же в детстве пел очень хорошо — и в училищном детском хоре, и в хоре Института художественного воспитания детей. Я пел очень высоким голосом, что меня очень обижало, потому что выходило, что я пел с девчонками. Поэтому осталась какая-то культура пения, все-таки заложена.

— Геннадий Игоревич, на мой взгляд, вы — основатель традиции отечественного мюзикла. А американским мюзиклом вы когда-нибудь интересовались?

— Я слушал его на пластинках: «Иисус Христос — суперзвезда» — это последнее, а до этого — «Моя прекрасная леди», «Оклахома» и другие. И, конечно, песни Гершвина я очень любил: у меня был его сборник, и я играл его просто замечательно. Вся американская душа там заложена. Кстати, я присутствовал на историческом концерте, когда в зале консерватории Большой симфонический оркестр СССР и Александр Цфасман (в ансамбле которого мой папа играл) за роялем играли «Рапсодию в стиле блюз». Это было потрясающе. Поэтому, когда мне что-то американское было нужно, я сразу обращался к джазовым партитурам, изучал их. А вообще ведь американский мюзикл вышел из европейской оперетты. Они просто поместили в нее те мотивы, которые их душу удовлетворяют.

— Из ваших музыкальных мультфильмов есть один, который, к сожалению, плохо известен, — «Поезд памяти» на стихи Пабло Неруды; очень интересная работа.

— Совершенно отдельная работа. Когда режиссер Серебряков решил снять фильм по стихам Неруды, я впервые их прочитал, и они меня потрясли. Но сложность была невероятная, потому что они же не ровные ритмически, а наоборот. Зато они дают простор музыке. Но вначале у меня был полный тупик — я ничего не мог делать. В этот момент я отдыхал в Доме творчества в Грузии, ко мне должен был приехать режиссер и послушать, что я сочинил, а у меня не получалось вообще ничего. В отчаянии я пошел на соседнюю дачу, где жил мой хороший приятель, композитор Микаэл Таривердиев. Он очень здорово писал музыку на стихи разных поэтов, и я знал, что он мне поможет. Пришел к нему и жалуюсь, что ничего у меня не получается, а он мне говорит: «Это потому, что ты перед его стихами склоняешься. Когда ты — композитор, ты — главный, вот ты и делай. Если нужно что-то повторить — повтори; неважное слово можно убрать. Вот дай мне газету — я сейчас ее спою!» Я дал ему газету, и он стал сразу петь, импровизируя по передовой статье. Он делал это настолько легко. Потом говорит: «Давай мне эти стихи». Я дал ему стихи Неруды — он их напел, по-своему, по-таривердиевски. И я записал, как он поет, но, к сожалению, потерял потом эту пленку. Потом вернулся к себе, стал пленку слушать и подумал — нет, я так не смогу. Но тут наконец что-то щелкнуло у меня в голове, и музыка пошла. Я ему благодарен, он дал мне хороший толчок.

Когда я сочинил музыку и показал ее режиссеру, встал вопрос — кому это петь. Я позвал своих любимых вокалистов — Алису Фрейндлих и Михаила Боярского. Они согласились, и мы записали фонограмму с ансамблем «Мелодия» и еще струнной группой.

«Поезд памяти»:

— Эта фонограмма сохранилась?

— К сожалению, нет. Недавно мы взяли фонограмму мультфильма — там шумы, мы ее немножко почистили. Алиса Бруновна уже не поет совсем, Миша Боярский еще поет, но так, как он пел в этом мультфильме, — фальцетом — он уже не может. Он там пел «Дом, мой дом...» высочайшим голосом. Поэтому, где найти им певцов на замену, я не знаю. Но я хочу, чтобы «Дом, мой дом» прозвучал 1 июля на концерте.

Фильм о записи музыки из мультфильма «Разлученные» — другого незаслуженно забытого саундтрека Геннадия Гладкова:

— Вам сейчас предлагают писать музыку для мультфильмов, театра или кино?

— Дело в том, что теряешь режиссеров. Я работал со Славой Котеночкиным, Ромой Качановым, Колей Серебряковым. В театре работал с Игорем Владимировым в Петербурге и с Марком Захаровым в Москве.

Уходят люди, остаешься «голый».

И вот, понимаете, нет больше этих людей — уходят люди, остаешься «голый». Это огромные потери, и восстановить это уже невозможно. «Ленком» вообще в каком сейчас состоянии? Но, слава богу, издается музыка из «Тиля» — не только на пластинках, но и в нотах.

— Спектакль «Тиль» не был вашей первой работой с Марком Захаровым?

— Мы начинали с телевизионного фильма «Стоянка поезда две минуты». Марк снимал этот фильм вместе с режиссером Александром Орловым. И там, кстати, пела Алла Пугачева за нескольких актеров.

После этого мы с Марком сделали «Проснись и пой!» с Александром Ширвиндтом. Это был первый спектакль Марка Захарова, который прошел без всяких претензий со стороны начальства. Кстати, песни оттуда тоже скоро выйдут на пластинках. Они тоже были удачными и разошлись. До сих пор просят в театре поставить этот спектакль — живет эта вещь.

Затем мы сделали несколько знаменитых спектаклей: «Двенадцать стульев», «Дом, который построил Свифт», «Обыкновенное чудо» — многое сделали в театре.

— Как вы работали с Марком Захаровым?

— Он говорил: «Консерваторию мне не надо. Мне надо, чтобы ты просто написал от души». Захаров приходил ко мне, приносил либретто и заставлял меня сочинять музыку при нем, а это ужасно трудно, когда сидит человек и при нем нужно сочинять.

Когда я иногда в конце сессии вздыхал тяжело, он спрашивал: «Что, устал?» Я говорю: «Да, очень нервно, выматывает». А он же любил пошутить — он спрашивает: «Вот сколько ты получаешь за минуту музыки?» Я ему отвечаю: вот столько примерно. Он: «Смотри, мы сегодня записали 20 минут. Значит, ты заработал такую сумму. Что ты недоволен?» Я говорю: «Я не недоволен, я просто устал». Это были его подколы. А потом он говорит: «А теперь нужна такая простая музыка. Какой-то удар, странный аккорд. Это самое гениальное — это останется на всю жизнь. Остальное, может, забудут, а это — останется». Это тоже был его подкол.

Потом он приходил домой, показывал запись сочиненной нами музыки своей семье: жене Нине и дочке Саше. А потом звонил мне: «Домашний худсовет принял! Все в порядке!» Работа с ним была очень трудной.

— По сути, он учил вас делать театральную музыку?

— Я одну его фразу повторяю своим студентам: «Если музыка ни на что не похожа, значит, она никому не нужна». В театре должна быть музыка, которая похожа на что-то, — чтобы она вызвала мгновенный отклик. Если она сложна и запутанна, никакого отклика она в душе не вызывает. Это в симфонии можно все. А в театре если нужно, чтобы был марш, — значит, нужен марш, если вальс — так вальс. Если лирическая песня, то должна быть лирическая песня. Обязательно будет что-то знакомое.

Точная интонация — самое главное. Несколько звуков — и уже появится песня.

— Мне рассказывали, что у вас есть поговорка: песня получается только тогда, когда она предельно проста.

— А композитор Андрей Эшпай, с которым я очень дружил, говорил: «Песня или сразу получается, или никогда». Над симфонией можно работать, а песня — либо получается, либо нет. Я с ним согласен: первый отклик самый чистый и самый естественный. Поэтому Марк Захаров и хотел, чтобы я при нем сочинял. Говорил: «Насочиняешь в одиночку. Давай при мне, при зрителе, чтобы я сразу понял». А Данелия, с которым я очень много общался, говорил: «Мне важно, чтобы ты сочинил такую тему, чтобы ее узнавали с первых нескольких нот. Для фильма это нужно». Георгий Николаевич Данелия был очень требовательным к музыке — он и сам был хорошим музыкантом, он в джазе играл ударником. Когда меня пригласили на «Джентльменов удачи», он был художественным руководителем и соавтором сценария. Все говорили: он тебя загоняет — он даже Андрея Петрова гоняет. А это была моя вторая работа всего на «Мосфильме» — я очень нервничал. Помню, пришел к нему и сразу наиграл на рояле эту блатную тему. Для меня это было легко: моя послевоенная юность прошла во дворе среди жуликов и уркаганов — я играл на аккордеоне, и они меня часто просили играть свои песни блатные, я им аккомпанировал, это несложно.

Так что точная интонация — самое главное. Несколько звуков — и уже появится песня.

— Какая ваша музыка вам самому больше всего нравится?

— Мне нравится то, что многие даже и не знают. Вот, например, «Поезд памяти» — мне нравится там музыка, а ее мало кто знает. Мне нравится вступительная песня к фильму «Собака на сене». Она очень меня трогает. А вообще я скорее буду любить чужую музыку, чем свою. Мне кажется, моя — обычная.

Понравился материал? Помоги сайту!