Александр Маноцков: «Вирусную песню можно написать и “с холодным носом”»

30 мая в клубе «Дом» состоится концерт-презентация альбома «Пели», записанного композитором Александром Маноцковым и струнным ансамблем Courage Quartet. На нем признанный академический композитор, автор кантат, ораторий и опер, неожиданно обратился к жанру рок-песни — сочинил их на тексты Хармса и Введенского и сам исполнил, вспомнив о своих казачьих корнях. На презентации альбома в клубе «Дом» Александр Маноцков будет петь вместе с Анной Хвостенко и Сергеем Старостиным и даже читать рэп. В разговоре с COLTA.RU композитор объяснил, что в такой метаморфозе нет ничего удивительного и что во всем виноват King Crimson.

— Страшно с вами разговаривать — я совсем другой музыкой занимаюсь.

— Вы знаете, я был резидентом клуба «Тамтам» — играл там не меньше двух раз в неделю. И застал в младенческих фазах группы Markscheider Kunst и Tequilajazzz. Так что ситуация громкого звука, комбиков и микрофонов для меня абсолютно родная, и я в этой стихии точно такой же свой человек, как и в академической музыке.

— А что вы играли в «Тамтаме»?

— Я играл на басу. Вместе с широко известным в узких кругах барабанщиком Сашей Емельяновым мы были летучей питерской ритм-секцией — играли со всеми тогдашними крутыми питерскими солистами. Участвовали во всевозможных джемах — например, с прекрасным саксофонистом Колей Рубановым. Иногда выступали вдвоем — исполняли джаз с роковым уклоном. Еще я играл в группе Mbond Art. Это была первая афрогруппа в России, состоявшая из африканцев — музыкантов из Республики Конго и Заира. Еще я вместе с перкуссионистом Кириллом Ипатовым играл в первой сальса-группе в России, которая состояла из кубинцев и венесуэльцев. Она называлась Guayo и тоже гнездилась в «Тамтаме».

Ритм у меня в крови, но у меня плохое кровообращение!

— Наверное, почетно быть принятым африканцами и венесуэльцами в ритм-секцию, считается, что ритм им дается лучше, чем белым. Мол, он у них в крови.

— На самом деле это очень большое заблуждение. Понятно, что антропологические различия между нами существуют. Естественный отбор. Поэтому люди из Северной Африки чаще побеждают в марафонах. Но на уровне вещей, связанных с музыкой, все это абсолютная чепуха. То, какого ты цвета и как ты выглядишь, никакого значения для музыканта не имеет. Имеет значение контакт с традицией. Я помню, как в Guayo я ругался на венесуэльского флейтиста за то, что он никак не мог точно сыграть фразу в заковыристом размере. Я ему сказал: «Хорхе, что ж за чертовщина — про вас говорят, что ритм у вас в крови!» А он с неподражаемым южноамериканским акцентом сказал: «Ритм у меня в крови, но у меня плохое кровообращение!» — и улыбнулся в 32 сияющих зуба. Мы были прекрасной ритм-секцией в кубинской группе, и я очень легко справлялся в центральноафриканской группе. Я же параллельно сделался африканистом и выучил язык, на котором эти песни пелись, а потом еще в аспирантуре успел поучиться как африканист.

— Когда вы стали вокалистом?

— Я, собственно, до сих пор не вокалист — я довольно скромно оцениваю свои возможности в этой области. То, что на пластинке «Пели» я пою, — это странное перекрещивание нескольких вещей. Фамилия моя — казачья. В моей семье знали, что мы происходим из казаков, причем из казаков довольно известных: предки мои упоминаются в эпических песнях — они успели наследить в истории. Но я долго от этого открещивался, хотя с самой юности занимался и интересовался русским фольклором. Я специально не занимался ничем казачьим, потому что мне не хотелось в это все попадать. Бывает так, что что-то свое, близкое тебя немножко страшит. Я это не так представлял, как оно есть на самом деле. Мое восприятие было, наверное, похоже на широко распространенное в среде московской и питерской интеллигенции мнение, что никаких казаков нет, все это только лампасы и ряженые. Когда я все-таки поехал в экспедицию в верховья Дона, оказалось, что исконные казаки существуют, а мужская певческая традиция живет и здравствует. Она меня на какое-то время, когда я этим близко занимался, всосала, и вдруг оказалось, что это, собственно, мое и есть.

Что вообще можно петь про святого?

Когда я там оказался с экспедицией, в первый же день мы отправились на воскресный рынок. Одна женщина на рынке завела с нами разговор: «Вы откуда?» Я ей начал рассказывать: «Мы приехали в экспедицию — песни здесь собирать». Она на меня так подозрительно смотрит и говорит: «Ладно, ты-то откуда приехал? Ты шофер, наверное, местный!» Я, конечно, купил себе камуфляжную кепку, в которых там все ходят, но мне не пришлось ни на секунду изображать говор и как-то специально в это вливаться. Потому что там в меня очень быстро что-то включилось, как разъем в разъем. Я сейчас вроде бы противоречу самому себе, говорившему, что кровь значения не имеет: в чем-то все-таки имеет. С тех пор я этому не сопротивляюсь: казачья манера пения стала в каком-то смысле моей частью.

— Вы можете проанализировать казачью манеру пения как композитор — подвести теоретическую базу.

— Как композитор я, как ни странно, этим не пользуюсь: это две мои, что называется, разные сущности, они пока не встретились, и я не знаю, встретятся ли когда-нибудь. Ведь когда оказываешься посреди всех этих курганов со старообрядческими кладбищами и стоишь по пояс в речке Медведица, которая на тебя течет, то во всем этом есть уже такая музыка, что твоего ученого композиторского участия не требуется. Потому что эта музыка — она же не композиторская, при том что она авторская и до сих пор способна порождать новые песни. Я сам придумал несколько казачьих песен — у меня есть, например, абсолютно казачья песня на стихи Киплинга. Но, когда я порождаю «казачьи» песни на стихи поэтов, я в этот момент ни в коем случае не ощущаю себя композитором, это то, что называется «распеть». Казачья традиция, как любая живая традиция, может распеть своим модусом абсолютно любой текст. Это источник, который продолжает то сочиться, то сильно бить. Это совсем не композиторский способ. Казачья традиция замечательна тем, что в ней существует много песен на стихи профессиональных поэтов. На Пушкина — огромное количество казачьих песен. Есть очень известная казачья песня на стихотворение Лермонтова «Узник» (поет): «А-ох, ра-аство-о-оритя вы мне те-о-о-омна-а-ю темницу, по-да-ри-тя мне си-я-нье ярко-бе-о-ло-го дня» — и пошла плясовая. После этого текст Лермонтова уже не вспоминается, все поется другим образом, но стыка для поющего человека не существует, все воспринимается именно так. В этом и есть суть традиции. Ведь традиция — это не что-то законсервированное, когда учащиеся колледжа на отделении народной культуры изображают хоровод на сцене, а в жизни не изображают, да? Традиция — это то, что есть здесь и сейчас, и она может брать и делать по-своему.

Оказалось, что исконные казаки существуют.

Я, конечно, не имею в виду, что именно «по-казачьи» пою на этой пластинке. Я имею в виду, что я пою, не задумываясь. Я просто люблю казачье пение, и мне это близко. Пластинка «Пели» — эта такая странная штука, где я как человек, который может писать ноты, сталкиваюсь с самим собой как с человеком, который после первой же рюмки начинает петь, а иногда и без рюмки. Они сталкиваются не на территории, где я сейчас провожу большую часть времени (сейчас вот у меня весь стол завален черновиками, я пишу академическое сочинение), а с тем мной, про которого я начал вам говорить, — человеком, стоящим на сцене «Тамтама» с басом в руках и говорящим в микрофон: «Раз-раз, саундчек, поехали!» Видимо, подсознательно у меня включился модус сочинителя песен — скорее клубных, а не академических. «Пели» — это не вокальный цикл на стихи Матильды Везендонк или «Зимний путь», понимаете, да? Он придумывался как рок-альбом, именно поэтому мы его играем по клубам, совершенно не смущаясь, что кто-то ходит мимо сцены. Это такая музыка: когда ее поешь, хочется потеть.

— Почему вы стали писать песни на тексты Введенского и Хармса?

— Потому что эти песни изначально были написаны для мультфильма про Сергия Радонежского. А на какие тексты петь про святого? Что вообще можно петь про святого? Мы же не собираемся житие снять, мы же пытаемся делать художественное кино, точно так же как «Андрей Рублев» Тарковского — это фильм тоже не про святого, это фильм про человека и про нас всех, что-то, что мы говорим от себя и про себя. Я в какой-то момент сказал ребятам: «“Из дома вышел человек с дубинкой и с мешком” — для меня это текст про святого». Они сказали: «Конечно!» — накидали мне еще каких-то идей, так и началось. Мы стали искать тексты, которые были бы пограничными, а обэриуты — это та зона, где так называемое художественное пересекается с так называемым духовным. Почему они в нас так сильно попадают? Потому что эти тексты пробивают небо, и это свойство с тех пор так ярко себя не проявляло, пожалуй, ни в каких вообще русскоязычных текстах. Именно поэтому все продолжают, и продолжают, и продолжают к ним прибегать. Можно на один текст написать 50 совершенно разных вещей, которые никогда не будут конгениальны этому тексту.

— Какую задачу на «Пели» вы ставили себе как композитор?

— Эти песни сочинялись как рок-песни. Ну как я их себе представляю: не три аккорда, может быть, побольше где-то, а может быть, где-то, наоборот, похоже на что-то народное. Я вообще не предполагал их петь. Со мной случился «стокгольмский синдром», потому что, пока я записывал демо, я вдруг понял, что они мне самому очень нравятся. Дальше я уже передвинул их в тональности, которые мне поудобнее, и, когда писал аранжировки для квартета, я уже понимал, что я их буду петь. Я с «Кураж-квартетом» и с мультстудией договорился, что я не могу остановиться: давайте я напишу еще песен, которые в мультик не пойдут, но мы их будем исполнять, — такая согласованная история. Они не возражали — это же хорошо, когда песни, которые попадут в мультик, уже будут кем-то узнаваемы.

— Когда вы писали аранжировки для струнного квартета, вы хотели заменить им бас и барабаны или решали другую задачу?

— На самом деле струнный квартет во второй половине ХХ века даже больше на слуху как рок-группа, чем как академический струнный квартет, который большинство людей на планете слышат только на фуршете или на свадьбе, где они бесконечно играют «Eine Kleine Nachtmusik». Идея, что струнный квартет может изображать рок-группу, давно появилась, еще когда «Кронос-квартет» стал играть Джими Хендрикса. Эта идея в чем-то обаятельная, но дело в том, что струнный квартет как таковой — круче. Звуковые эффекты, которые может произвести виолончель как виолончель, круче, чем звуковые эффекты, которые может произвести виолончель, изображающая электрогитару с фуззом. Поэтому у меня не было задачи изобразить рок-группу. Была задача следовать струнно-квартетным архетипам, имея в виду, что это песенная ситуация. Ну и где-то дать ребятам поиграть — ведь не зря же они по 20 лет мастерству учились. Тут у меня тоже было раздвоение: в ситуации условного Ника Дрейка или Пола Маккартни (я не сравниваю уровень дарования музыкописателей, я имею в виду тип сочинения) есть songwriter, который напел с гитаркой что-то продюсеру, а продюсер ему говорит: «Так-так, секундочку, а тут еще вот такой аккорд вставь. А теперь подожди секундочку, я набросаю аранжировку для квартета, и мы посмотрим». Тут я сам являюсь и чуваком с гитарой (но только не с гитарой), и еще рядом с ним стоящим Джорджем Мартином, который говорит: «А давай теперь это сделаем с квартетом». Это двойная работа. Одна — непосредственная, интуитивная, другая — с холодным носом, когда ты придумываешь, как это должно быть сделано. Это удобно — далеко ходить не надо. Если тебе что-то не нравится, можешь предъявить претензии — все внутри одной головы.

Я раз в пять-десять лет приобретаю очередной электрический бас, а потом в панике его кому-нибудь дарю.

— Тяжело ли вообще написать песню? Не в том смысле, в каком академические композиторы пишут песенные циклы, а в том, в каком ее пишет Пол Маккартни — он же ее пишет, наверно, чтобы она, как вирус, широко разошлась по всей планете.

— Я вам точно скажу, что люди такого уровня и такого таланта, как Пол Маккартни, не руководствуются подобными соображениями. Они просто поют как птицы — у них есть свой внутренний критерий. Вирусную песню можно написать и «с холодным носом». В интернете довольно широко гуляет песенка на стихи Введенского «Рвется ночью ветер в окна», которую я пою. Я ее записал дома, чтобы попробовать, как работает четырехканальный диктофон, и выложил нечаянно. Намычал простуженный — и все, из интернета не снесешь, это мое такое «Чито-грито». Песня состоит из двух мелодических фрагментов, взятых из разных произведений Баха: из прелюдии ре-минорной виолончельной сюиты и начала ре-минорного скрипичного концерта. Совершенно алхимическим образом: берутся архетипические мелодические кусочки, и находится их удачное сочетание с текстом, которое легко ложится на слух. Вирусную песню можно скроить таким образом, но я так не делаю — на пластинке «Пели», пожалуй, никакой алхимии нет. В этом смысле я действительно в несколько странной ситуации — меня, который уже что-то умеет в области разной музыки, догнал семнадцатилетний я. Но при этом все-таки отбор средств происходил скорее интуитивно. Мы же уже дальше начали работать, например, у нас уже появился рэп.

— Казачий?

— Почему казачий? Я же не сижу тут в горнице с шашкой. Вообще эта казачья история — это абсолютно мелкая подробность через запятую, на это особенно напирать не надо. Просто рэп на стихи Хармса, и мы его уже играем. Еще у нас появилось некоторое количество англоязычных песен на тексты разных поэтов. То есть у нас разных программ набирается еще на пластинки две-три. Нужно только решить, за что в первую очередь взяться. Но здесь критерий такой странный: могу я это петь вот так, чтобы ни о чем не думать, петь как петь, вот как в клубе пою, или не могу.

— Вы записывали «Пели» отдельно или составили его из разных концертных записей?

— Наши концертные записи, которые сейчас циркулируют в интернете, все характеризуются некоторой степенью клубного расколбаса. Там довольно паршивый звук, там иногда перепутаны слова и спеты не те ноты, как часто бывает. Мы решили сначала обкатать программу в клубах, а потом сесть в студию. Мы пришли в очень хорошую студию, которая называется «Параметрика», где, кстати, пишется «АукцЫон». Это мои давние друзья, я у них делал несколько работ, связанных с кино, тоже околороковых. Мы поставили пленочный магнитофон, много-много широкомембранных микрофонов, сели в кружочек и стали писаться живым образом. Не квартет отдельно, а потом голос, и тем более не поканально. Там, в общем-то, и склеек практически нет. Мы старались брать честные дубли. Это такая пластинка, которая по эмоциональному строю, конечно, отличается от клубного выступления, потому что аудитории нет и ты играешь сам себе. Но, с другой стороны, там есть живой звук: очень близкий, теплый, магнитоленточный.

— Не возникает у вас желания сделать чистую рок-программу, раз уж начинали вы как басист в «Тамтаме»?

— Совсем в юности я со своими друзьями занимался изготовлением музыки в духе King Crimson. Это такое влияние, которое я числю по части академических. На мое ухо, пластинки «Red» и «Starless and Bible Black» — это очень мощно, и это не рок-музыка. Вообще потуги рок-групп сделать что-то серьезное и крупномасштабное обычно по большей части плачевны. Группа Pink Floyd только выиграла бы, если бы ее песни были в пять раз короче. Группа Yes выиграла бы, если бы вообще не собиралась. Потому что музыканты хорошие, а материал очень слабый и при этом претенциозно растянутый. А вот группа King Crimson 70-х годов, которой все мы сильно болели, или ранний Gentle Giant — это очень мощная музыка, как ее ни назови. В юности мы пытались заниматься чем-то таким. Понятно, что человек подсаживается на клубную энергию — когда ток бьет по губам от микрофона, когда ты подошел к комбику и сделал погромче, потому что все это уже сделали и дошла очередь до тебя, у него навсегда остается эта ностальгия. Я раз в пять-десять лет приобретаю очередной электрический бас, а потом в панике его кому-нибудь дарю. Потому что, когда ты этим начинаешь заниматься, это съедает тебя целиком.

Группа Pink Floyd только выиграла бы, если бы ее песни были в пять раз короче.

Есть такая шутка, что джентльмен — это человек, который умеет играть на аккордеоне, но не делает этого. Мне как раз нравится, когда рок-музыка не делает полного экстравертного выплеска. Когда есть процесс, замкнутый на саму музыку. Мне всегда были ближе музыканты не такие, которые очень сильно распахиваются на публику, — они и заканчивают, кстати, довольно рано и плачевно, и я уже проехал эту станцию, мне поздновато начинать. Мне гораздо ближе музыканты, которые неинтересно выглядят. Вот, например, контрабасист Рено Гарсия-Фонс — если сделать зум на его лицо, когда он в бешеном темпе играет что-то совершенно сумасшедшее без единой фальшивой ноты, то будет такое ощущение, что он считает деньги. Или посмотрите на Роберта Фриппа во время концертов King Crimson: стоит такая стена звука, что хочется визжать и метаться по стенкам, а человек сидит с абсолютно скучным и спокойным лицом. Или посмотрите на любого индийского музыканта, когда играется что-то сложное, с фантастическим энергетическим напором: а он себя спокойно чувствует.

Бас и барабаны чем прекрасны? Они сразу создают поршень, подталкивающий слушателя в тех местах, где в другом случае бы провисло. Мне кажется, что от этого уже можно немножечко отдохнуть. Хочется обнажить такую сторону музыки, где есть энергия и без этого поршня. Для людей, которым бы хотелось прихода более мощного и глубокого, они хотели бы словить эту энергию на более тонком уровне. Я недавно увидел в интернете видеоролик барабанщика: он взял клубную запись «Из дома вышел человек», включил ее и стал под нее играть на барабанах что-то такое в духе Билла Бруфорда. Там и подразумеваются барабаны в духе King Crimson, но их НЕТ. Я очень обрадовался, когда увидел этот ролик, — это значит, что создается хороший вакуум, который втягивает слушателя. Не толкает его — «пританцовывай, топай ногой», а наоборот — «заходи на мою территорию». Это очень хороший признак. Может, мы потом сами авторизуем и сделаем какие-то ремиксы с басом и барабанами. У меня нет на это специального табу. Но пока мне хотелось бы, как говорят, чтобы «качало» без басов и барабанов. У нас уже есть гениальный барабанщик, который готов с нами работать и в любой момент перевести наш проект на «стадионные» рельсы. Но пока обходимся без этого.

Купить альбом «Пели» в iTunes

Понравился материал? Помоги сайту!