Юрий Лоза: «Все новое, что я пишу, никому не нужно»

Отпраздновавший в этом году 60-летие автор-исполнитель Юрий Лоза известен большинству песней «Плот», ставшей для режиссера Балабанова музыкальным символом ужаса жизни в «совке». Этот opus magnum Лозы до сих пор является большим радиохитом (например, на радио «Шансон» и «Авторадио»), обеспечивая музыканта регулярными заказами на концерты. Однако профессиональная биография певца, ассоциирующегося с советским шансоном, гораздо шире и интереснее: он — автор хулиганского магнитоальбома «Путешествие в рок-н-ролл», недавно переизданного на виниле, ключевой участник шоу-группы «Интеграл», в которой Бари Алибасов отработал рецепт бойзбенда «На-На», очевидец и участник рок-фестиваля «Тбилиси-80», где состоялись знаковые выступления «Машины времени» и «Аквариума», звезда советских стадионов и дворцов спорта начала 1990-х. По собственному утверждению, в музыке Юрий Лоза умеет все. Но сейчас вместо песен он пишет острые посты в социальных сетях, которые цитируют и «Эхо Москвы», и телеканал «Дождь», — музыкант переквалифицировался в блогера-«тысячника».

Денис Бояринов проехался с Юрием Лозой в его белом джипе по Москве и в подробностях обсудил извилистый творческий путь, приведший музыканта из кабака Алма-Аты в блогеры с экономическим образованием, — речь также зашла о нефтедобыче, татаро-монгольском иге, карьере оперного певца и московских пенсиях.

«У меня было прозвище “певец городских трущоб”»

— Когда началось ваше «путешествие в рок-н-ролл»?

— Где-то в 14 лет, когда я стал вдруг понимать, что мир делится на мужчин и женщин и что мне надо каким-то образом завоевывать этих женщин. И что все мои заслуги в футболе абсолютно никакой роли не играют. А сыграешь два аккорда на гитаре — и сразу становишься более привлекательным. Вот тогда у меня появился первый учитель, научивший игре на шестиструнке. В то далекое время еще были сильны традиции семиструнной гитары, и часть гитаристов нашего двора играла на семиструнке. Саша Розенбаум до сих пор на ней играет. Как научили на семи, так он и играет.

В то время я уже познакомился с английской музыкой — как и все, услышал первые песни Beatles, все эти «Герлзы» и так далее. Потом выяснилось, что эти песни надо петь по-английски, а я учил немецкий, который был никому не нужен. Это заставило меня писать русские подтекстовки. Песню «Шизгара» мне было учить по-английски как серпом по молоту — мне гораздо проще было написать русский текст, так как я был «книжным червяком» и читал под одеялом, я очень рано начал рифмовать.

Если, скажем, Пахмутова—Добронравов написали бы песню «Мы хотим тебя втроем», то никто бы их не спросил, потому что они официальные и рекомендованные.

— Что вы сочинили под «Шизгару»?

— (напевает) «Ты, как богиня, хороша, / Когда идешь ты не спеша, / Мужчины вслед тебе глядят, / Им трудно оторвать свой взгляд. / Венера! Красива ты и неприступна. / Но я знаю, что однажды скажешь мне “да”». Через десять лет я услышал, как один парень пел эту песню под гитару с моим текстом, хотя я, конечно, понимаю, что таких текстов было написано миллион на всех языках.

— Где вы исполняли эти песни?

— Во дворе, в школьной, потом в университетской самодеятельности, когда поступил.

— Тогда уже не запрещали рок-н-роллы?

— Смотря как подавать. Даже в ансамбле «Зодчие» нам было рекомендовано исполнять песни советских композиторов, и когда мы сдавали программку в худсовет, в ней должно было быть указано не более одной пятой части своих собственных произведений. А четыре пятых — это песни известных, разрешенных композиторов. Мы лимит на авторскую программу выбирали очень быстро, поэтому песню «Плот», которая туда не входила, подписывали «Пахмутова, Добронравов». Авторы, являвшиеся членами союзов композиторов и писателей, были не обязаны литовать свои произведения. Считалось, что раз они дипломированные и разрешенные авторы, то они могут совершенно спокойно петь что угодно, и никто их не спрашивал. Если, скажем, Пахмутова—Добронравов написали бы песню «Мы хотим тебя втроем», то никто бы их не спросил, потому что они официальные и рекомендованные.

— Выходит, Пахмутова и Добронравов получали за ваш «Плот» авторские отчисления?

— Безусловно, совершенно спокойно. Почему наши композиторы тогда облизывали людей, работающих в авторских правах? Потому что по ресторанам расходилась этакая рапортичка: «Песни, рекомендованные к исполнению». В ресторане, понятно, я буду петь что заказывают. Но должна была висеть бумазея, на которой написано, что ансамбль якобы будет исполнять. Если, к примеру, песня «День без выстрела на Земле» была рекомендована к исполнению, ее включали в программу без всяких разговоров. А потом композиторы получали на основании этих программ гонорары. Никто и не думал, что это неправильно. Мы так жили.

— А как вы попали в ресторан?

— Когда я уходил в армию, отец меня устроил на завод, для того чтобы я завел трудовую книжку и чтобы пошел трудовой стаж — тогда это считалось важным. Когда я пришел из армии в 1974 году, то вернулся на завод. Но у меня не было никакой толковой рабочей специальности, поэтому я попал в ученики фрезеровщика. А на заводе была самодеятельность. Я зашел к ним, мы посидели и выяснили, что одинаково мыслим (тогда все мыслили одинаково, потому что крутили одни и те же песни, а «Мелодия» продавала одни и те же пластинки), и я спокойно влился в коллектив. Однажды нас попросили подменить ребят в кабаке. Вот так в 21 год я впервые получил деньги за исполнение музыки! До этого я работал в самодеятельности, где финансовая сторона никогда не обсуждалась. И вдруг выяснилось, что оказывается, братцы, за это платят! Причем недурно платят. Все — вот она, судьба, вот определяющий момент!

К концу своей кабацкой карьеры я был одним из самых известных певцов Алма-Аты, у меня было прозвище «певец городских трущоб» — я работал в самом центре города, на втором этаже престижного ресторана. Я был в фаворе и в почете.

Повезло «Машине времени» — она работала на нашем аппарате, иначе бы их никто не услышал.

— Какой у вас был коронный номер?

— Коронный номер — тот, за который платят. Приходит человек и говорит, что хочет услышать такую-то песню — например, «Пусть всегда будет солнце», вот такой у него прикол. Если я эту песню не знаю, то, в принципе, никакой беды в этом нет. Но если этот человек приходит снова на следующий день и заказывает ту же песню, а я ее до сих пор не знаю, то я лишаюсь дополнительного гонорара. Поэтому я бросался — искал эту песню, кириллицей записывал, если она на чужом языке, или учил ее так, чтобы я мог в любой момент исполнить. Таким образом, к концу 1977 года у меня уже набралось тысяча сто песен в репертуаре. Семнадцать греческих! Большая часть — в голове.

«“Аквариум” мало кто понял»

— А что вы пели в «Интеграле» Бари Алибасова, вы помните?

— С «Интегралом» вышла немного странная ситуация. Я ушел из ресторана, чтобы не спиться. Поехал на гастроли — мотался по Казахстану с различными коллективами. Один из них назывался «Веселый калейдоскоп». У нас были различные программы — от вечерних до детских, в которых по натянутой проволоке бегал клоун. Однажды он упал в оркестровую яму. Пока он лежал в больнице, мы сидели и ничего не делали, тогда-то я и познакомился с Алибасовым, руководившим ансамблем «Интеграл». Это был такой самодеятельный студенческий ансамбль, созданный на базе архитектурного института. «Самоделка» — она сегодня есть, а завтра ее нет — разбежались. Вот и у Алибасова было название, был аппарат, были деньги на проведение мероприятий, а музыкантов не было. А я играл в профессиональном коллективе. Алибасов приходит и говорит: «Слушайте, вам все равно делать нечего, отыграйте мне мероприятие. Хорошо заплачу». Тогда в «Калейдоскопе» я на себе все тащил, потому что прошел большую кабацкую школу. Мы слепили программу прямо на живую нитку, я ему отпел, ему понравилось, он меня три дня поил — уговаривал бросить все это дело, поехать с ним на гастроли в Иркутскую область как самодеятельность иркутского аэропорта.

Я тоже занимался фарцовкой — и музыкальной техникой, и телевизорами, но всегда знал меру.

Чем эта поездка мне была интересна? Если в филармонии мы работали на суточной ставке, то туда мы ехали на живые деньги, на кассу. Короче, «совратил» он меня этим предложением — наконец-то заработать себе на инструмент. Вот с этого и начался для меня «Интеграл».

Я сразу начал бороться с этим названием, поскольку оно идиотское, студенческое. Но Алибасов уперся. Тем не менее с программой, которую мы слепили, мы объездили БАМ, сами билеты продавали. Когда закончилась наша поездка по БАМу, мы заработали денег и решили продолжать эту деятельность. Четыре филармонии предложили нам свои услуги: Магадан, Майкоп, Хабаровск и Саратов. Мы выбрали Саратов, потому что Магадан и Хабаровск — это далековато, а Майкоп — замучаешься национальный колорит передавать, играть все эти лезгинки.

В Саратове была «убитая» филармония, дотационная, сидела в такой заднице, что дальше некуда. В свое время городу навязали симфонический оркестр (а это тридцать человек), он и «убил» филармонию, ведь их надо было кормить. И тут мы. А им какая разница — одним коллективом больше, одним меньше. Они же не думали, что «Интеграл» станет коллективом союзного значения. В дирекции, конечно, случился легкий шок от безумной популярности, которой мы успели достичь за минимальные сроки.

Юрий Лоза и «Интеграл» — «Старый дом»

— Я видел видеозаписи концертных выступлений «Интеграла», у вас там костюмы почти как у группы «На-На».

— Да, мы много чего понашили, много чего понаделали. Все было очень весело, жизнерадостно. Программа называлась «Шоу Бари Алибасова», были разные смешные моменты. Я был фронтменом, многое тащил на себе: пел половину репертуара и играл на гитаре. Был у нас Мишаня-банджист, когда он ушел, я начал и на банджо играть. Первый год мы кантри играли, а кантри без банджо — это грустно. Так что я был мультиинструменталистом.

— «Интеграл» участвовал в рок-фестивале «Тбилиси-80», который стал знаковым для истории русского рока.

— Мало кто знает, как там все было организовано. Позвонили какие-то случайные люди, сказали: напишите нам райдер, что вам нужно, и в Тбилиси будем играть рок-музыку. Все написали райдеры, приехали в Грузию, а там ничего нет — пустая сцена. Хорошо, мы ехали с гастролей и везли с собой аппарат, на котором можно было играть, а остальные приехали пустые. Повезло «Машине времени» — она работала на нашем аппарате, иначе бы их никто не услышал. Макар мне дал свою примочку, а я ему дал свой комбик. А вот тем, кто работал на плохой местной аппаратуре, не повезло.

— Это кому? Группе «Аквариум»?

— Ну, «Аквариум» мало кто понял. Совершенно непонятные ребята вышли, ни слова не разобрать, орут что-то непотребное. Там был такой Сева — виолончелист. Он, видимо, был тогда сильно укуренный, кого-то начал пилить своим смычком, дурака валять. Грузин поразила их манера поведения. Никто не понял философии аквариумовской — пели они всякую чепуху. Вообще-то они всегда этим занимались, но тогда это было всем смешно. Тогда все пожали плечами, а потом об этом раструбили как о явлении искусства, как о каком-то интересном действии. Смешно даже об этом говорить.

— У вас к первому сольному альбому «Путешествие в рок-н-ролл» особенное отношение?

— Хороший альбом, один из номерных. Я, если откровенно, не собирался его писать. Все получилось абсолютно случайно. Один мой приятель по фарцовке, Слава Ангелюк, руководитель группы «Примус», арендовал помещение в Подмосковье, в воинской части. Ему так было удобнее и безопаснее. Я привез ему что-то. Его самого там не было, а его ребята давай передо мной хвастаться всевозможной новомодной техникой. Тогда я впервые увидел, что такое электронные барабаны, а к ним еще примочка такая была — две октавки и клавиатурка, и можно было написать басовую партию. Это называлось «басслэйн». То, что сейчас делает любая самоиграйка, тогда было вершиной техники.

Выяснилось, что рок-н-ролл подходит под эту музыку лучше всего, потому что набиваешь «та-да-да-да-да-да-дам», а потом нажимаешь «повтор», и оно повторяется бесконечное количество раз. То есть таким образом можно было бесконечно долго играть рок-н-ролл, блюз. Это все-таки цикличные структуры. Мы набабахали этих рок-н-роллов и запустили это все в жизнь. Прямо вбросили.

Я не сам это сделал — это сделал Славка Ангелюк. Он приехал на следующий день в свою студию, послушал записи, ему понравилось. Они подклеили кусочек пленки, где сказали фразу: «Для вас поет свои песни группа “Примус”».

Я был в шоке, когда через две недели увидел, что в студии звукозаписи продавалась бобина с этими моими песнями. Музыка моя, играл я, тексты мои. Почему «Примус»-то?

Юрий Лоза — «Девочка в баре»

— А вы сейчас с Ангелюком общаетесь?

— Славки давно не видно, он куда-то пропал. У него были проблемы с бизнесом, с той же фарцовкой. Я знаю, что на него были наезды, его взрывали. Видимо, он хотел сделать что-то такое, чего нельзя делать. Я тоже занимался фарцовкой — и музыкальной техникой, и телевизорами, но всегда знал меру. Я никогда не смешивал, как некоторые мои коллеги, бизнес с отдыхом, например. Я все время работал на трезвую голову, старался не зарываться.

«Я все умею»

— А как вы отошли от рок-н-ролла?

— Я и не приходил к нему никогда. Для меня любая песня, если она похожа на предыдущую, уже неинтересна. Я могу играть и блюз, у меня и сейчас есть блюзовая программа, и рок-н-ролльная, и какая нужно. Бардовская — пожалуйста, я как бард работал во дворцах спорта. Один стоял с гитарой, рассказывал истории и песни пел. Без всяких фонограмм, даже без подключения минуса. Я все это прошел. Так случилось у меня в жизни, что мне всем пришлось заниматься.

Я всегда был «сам по себе» — мог делать и то, и другое, и третье, потому что все умею. Я — профессиональный гитарист, и вот мы сейчас с вами едем в магазин, где я заберу гитару, которая сделана специально под меня. Модель называется «Лоза», фирма Shamray. Но, с другой стороны, это и плохо, потому что я нигде не свой. Когда я после альбома «Путешествие в рок-н-ролл» записал «Концерт для друзей» — своеобразный шансонный альбом, то все, кто успел причислить меня к рок-н-ролльной братии, сказали: ты что, предал нас — взял и ни с того ни с сего запел другую музыку, чуждую нам по духу.

Потом, в 1985 году, вышел альбом «Тоска», и все сказали: «Да ладно, а где рок-н-ролл? Мы все ждем и ждем. Мы все думали, что ты сейчас наиграешься и опять придешь к рок-н-ролльной музыке». Но я уже целый альбом выпустил рок-н-ролльный, сколько еще можно петь эти песни? Сколько, например, можно играть блюз? Ну, два-три блюза, а дальше хватит, скучно.

У всех одинаковые комбинезоны, значок «Юрий Лоза».

— Ваш последний альбом, по-моему, вышел в 2000 году.

— Я перестал мыслить альбомами, когда понял, что никому это не надо. Номерные альбомы было интересно делать года до 91—92-го. Уже в 92-м, когда я записал очередной альбом, я понял, что это никому не нужно, что все перешли к выпуску единичных песен. Берется отдельная песня — и раскручивается. Не надо писать весь альбом — очень дорог процесс раскрутки. Каждую песню, чтобы ее услышали, нужно было очень сильно проплатить. Наше телевидение коммерциализировалось настолько, что за каждый эфир ты должен был заплатить деньги.

— У вас как раз тогда, в 91—93-м, звучали хиты…

— Я писал хиты, они и звучали. Тогда была интересна сама музыка, она меня и тащила наверх. «Мелодия» выпустила мой диск тиражом два миллиона экземпляров. Это огромный тираж, и он весь был распродан по всей России. Я стал популярен, знаменит, мои песни слушали. У меня была большая группа — в штате было четырнадцать человек. Восемь человек на сцене (директор, я, солистка и музыканты) и шесть человек обслуги (техники, звукорежиссер, грузчики, водила). У всех одинаковые комбинезоны, значок «Юрий Лоза». Я создал комплекты аппаратуры для гастролей (они до сих пор звучат) и транспортный кооператив, чтобы их возить по России. Потом пришлось его продать, когда все поняли, что гораздо выгоднее иметь комплект на месте, чем тащить через всю Россию.

Юрий Лоза — «Плот»

— Какие вы сейчас пишете песни?

— Я пишу очень мало, потому что песни сегодня мало востребованы. Скажем, если я прихожу куда-нибудь и приношу свои песни, мне говорят: что вы пришли, вы у нас в разделе «ретро», куда мы вас приткнем? Все новое, что я пишу, никому не нужно. Мои попытки спеть эти песни в телепередачах ни к чему не приводят. Скажем, песня «Городские дворы» последний раз была вырезана из программы «Давайте обедать». Тогда я развел руками, пожал плечами и сказал: спасибо, ребята, до свидания, я закончу свою бурную деятельность по пробиванию своих песен в эфире. Новогодняя песня «Вот и прошел год», красивая и замечательная, за двенадцать лет не пробилась ни в один из новогодних эфиров. Я не в состоянии это сделать и не знаю, как это осуществить. Мне отвечают, что есть «свои» артисты, которые тянут эти новогодние эфиры. Соответственно они уже придумали новые названия старым песням, поменялись костюмами, песнями, и когда они едут за границу снимать эти передачи, им совершенно не нужен Лоза. Потому что, если вдруг выяснится, что у Киркорова не двадцать песен на Новый год, а только девятнадцать, — это будет скандал.

Я пишу книги, три года назад написал пьесу. Компакты, конечно, кем-то производятся, и я подписываю всякие левые компакты постоянно, но сказать, что сейчас на это можно прожить, уже невозможно. Зато если я приезжаю на гастроли, то люди с удовольствием покупают компакты, которые я привожу с собой. Так живут все музыканты на Западе.

Юрий Лоза — «К тебе, Москва»

«Что праздновать? Что я выжил?»

— А как вы стали блогером?

— Мне давно сын говорил: «Ты хорошо пишешь — реагируешь на всякие события. Почему ты не выкладываешь это в соцсетях?» Я говорю: «А кому это интересно? Кто это будет читать?» А он все продолжал долбить: ты начни, а там будет видно, кто тебя будет читать. И я понемногу, полтора года назад, начал что-то публиковать. И люди как ломанулись… Потому что сейчас в соцсетях мало людей, выдающих авторскую информацию. В основном — бесконечное перепощивание всевозможных афоризмов, картинок, одних и тех же заметок. Если у вас в ленте есть пара таких людей, то вы прочитаете весь интересный интернет.

Я начал писать, потом понял, что нужна определенная периодичность, чтобы люди привыкли хотя бы к тому, что ты там появляешься в определенное время. Чтобы тебя постоянно ждали, хотели получить твой отклик на какие-то события. А тем более все-таки у меня высшее экономическое образование, плюс я человек, интересующийся всем, что происходит вокруг, и немного разбирающийся во всем этом.

— Вы мало пишете про экономическую ситуацию, в основном про Украину.

— Сейчас, если вы включите, например, программу новостей, две трети будет про Украину. Экономический блок у вас займет три минуты, а украинский — тридцать. Я реагирую так же, как реагируют все: там сейчас происходит самое важное. А в экономике сейчас ничего экстренного не происходит. Те экономические санкции, которые против нас вводят, — это глупость несусветная. Я уже об этом писал: ребята, если бы страна что-то производила и у нее перестали это покупать — это удар, а когда страна покупает и потом перестает, то это удар по тому, кто это продает.

Если вдруг выяснится, что у Киркорова не двадцать песен на Новый год, а только девятнадцать, — это будет скандал.

— Но если стране не продают, например, какие-нибудь высокотехнологичные штуки…

— Тогда вы не купите айфон, а купите Samsung, что я и сделал. Он выполняет те же самые функции.

— Вот, например, «Лукойл» два дня назад объявил о том, что снижает добычу нефти в следующем году; эксперты связывают это с санкциями — невозможностью закупки иностранного оборудования…

— Ну и что? Сколько это будет продолжаться? Дашь заказ — через три месяца придет из другой точки. А люди, которые делали для нас эти приборы, будут сидеть на складе и не знать, куда их деть, потому что, кроме России, их никто купить не может, — они и пострадают. А Россия добудет чуть меньше нефти. Я вам как экономист скажу: лучшего банка, чем придумала природа, не существует, и этот банк называется «нефть». Она запечатана в земле. Нам сейчас хватит запаса денег, чтобы целый год вообще не добывать нефть и спокойно жить на нашем запасе. О чем я всегда и кричал как экономист. Я говорил всегда: ребята, если вы мне скажете, что ваш НЗ, лежащий в американском банке, лучше, чем НЗ под названием «нефть», лежащий в вашей земле, то это бред сивой кобылы с точки зрения экономиста. Понадобились деньги — накачали сколько надо. Когда нефть находится в руках государства, государство может качать сколько нужно. И пустить эти деньги в собственную экономику. А у нас как: качнули, набрали очень много, деньги девать некуда, а своим банкам доверить не можем (сопрут), поэтому мы положили под 2% в американский банк и подстегнули американскую экономику.

Ну и слава богу, что мы не добыли нефть. Мы ее добудем завтра, и она будет стоить дороже.

Татаро-монгольское иго — наиблагоприятнейший период в русской государственности.

— Цены-то на нефть падают.

— Нефть всегда будет стоить дорого.

— То есть вы видите в том, что сейчас происходит с российской экономикой, только положительные изменения?

— Я вижу, что экономика — это очень подвижная наука. Многое меняется, и на многое можно взглянуть под разными углами. Если мне, допустим, кто-то говорит: Россия стонала под татаро-монгольским игом — я отвечаю: ты говоришь как идиот, который ничего не понимает в экономике. Ты сравни благосостояние России до татаро-монгольского ига и после. И сразу поймешь, что ни о каких стонах разговора нет. Если мы берем этот период, то это расцвет, это сказка, это счастье и экономическое чудо. Это наиблагоприятнейший период в русской государственности. С точки зрения экономики лучше мы не жили, чем при татаро-монгольском иге: десять процентов налог (десятина), каждый десятый идет служить в Орду. И все, никто на тебя не давит, никто не управляет твоими экономическими действиями. Ты делаешь что хочешь, производишь и тратишь все на себя, любимого. Где вы сейчас десятипроцентный налог найдете? Такой экономической сказки не существует. А тогда была. Счастье, а не стоны.

Соответственно мы берем окончание того периода — 1380 год, Куликовская битва. Все, наступает новый век, и мы смотрим: а в России-то купола золотом кроют. Вот, скажем, у какого-нибудь немецкого короля был золотой крест — большая реликвия. А у нашего царя был золотой трон. Крест весит 5 грамм, а трон весит полтонны. Что за «стоны» такие, когда вы купола кроете золотом и сидите на стульях из золота?

— Ну, цари-то, конечно, хорошо жили на Руси, а простой народ?

— А в народе, я вам так скажу, было достаточное количество всего, и золота тоже. Зайдите в любую церковь и увидите золотые украшения, алтарь, весь серебром отделанный, размером 14 на 16. У нас серебряная посуда не считалась драгоценной. А вы знаете, что в то же самое время в немецкой семье серебряный крестик был такой же драгоценностью, как и золотой? А вы знаете, сколько добывала тогда золота и серебра Россия? Сколько на территории России было рудников? Ни одного. Мы не добывали ни грамма, а у нас было больше всех. Это вам что, «стонала Россия»?

— Вы недавно вступили в пенсионный возраст.

— Да, уже полгода, даже больше.

— Какая у вас пенсия?

— Двенадцать тысяч, как у всех москвичей.

— Почему же в России такие маленькие пенсии, если столько нефти в НЗ…

— Я вам снова скажу с точки зрения экономики. В Швейцарии, где работает мой сын, минимальная зарплата — четыре с половиной тысячи франков. Это порядка пяти тысяч долларов. Столько обязан платить швейцарский работодатель любому работнику. Только не надо думать, что это много, потому что из них он двушку отдаст за жилье, отдаст штуку на налоги, а остальное останется на жизнь при высочайшем уровне этой самой жизни. Потому что, даже если он зайдет только перекусить, он отдаст уже тридцать баксов, а не три, как в Вышнем Волочке.

— Вы лучше объясните, как московскому пенсионеру жить на двенадцать тысяч.

— Элементарно. Я уже одной бабушке объяснял, как это делается с экономической точки зрения. Надо переехать в ближнее Подмосковье, снять там квартиру за десять тысяч в месяц и за тридцать сдать свою. И к этим своим двенадцати прибавить еще двадцать от сдачи квартиры. И на тридцать жить в Вышнем Волочке богатой, обеспеченной дамой.

— И что вам ответила на это бабушка?

— «Я отсюда никуда не уеду». Тогда, я говорю, вы будете жить здесь плохо, в этом дыму, в этих пробках, ругать местное начальство, кричать, что вам мало денег. А там будете ходить по чистому воздуху, в курортной зоне.

— Ваш сын, глядя из Швейцарии, согласен с вами, например, по ситуации на Украине?

— Его это мало сейчас интересует. Он знает, конечно, что происходит, но он не так информирован. Он занят своей карьерой в молодежной студии Цюрихской оперы. У него разучивается куча партий, которые он на протяжении сезона будет страховать.

Я уже одной бабушке объяснял, как это делается с экономической точки зрения.

— Он хочет себе карьеру певца на Западе?

— Он хочет карьеру оперного певца. Она не «западная» или «восточная» — она всемирная. Если у певцов российской эстрады репертуар российский, то он поет Доницетти, Пуччини, Россини, Моцарта — общемировой набор арий. Он может их петь в Чили, если там ему удобно, а может петь в Новосибирске. Они как работают: допустим, Цюрихский театр решил поставить «Пиковую даму», десять спектаклей. Сейчас составы, как правило, интернациональные. Кастинг-директор собирает под конкретную оперу людей, подходящих по типажу, по тембру голоса, по подаче. Артисты приезжают за две недели, идет репетиционный период. Потом они еще две недели или больше живут, пока идут эти спектакли. Отработали спектакли и разъехались. Получается, полтора месяца человек жил в Цюрихе. Точно так же он полтора месяца может жить в Новосибирске и отработать те же десять спектаклей.

— А вы отмечали 60-летие каким-нибудь концертом?

— Я не отмечал, у меня работа была, и концерт где-то был. А зачем? Юбилеи хороши в тридцать, в сорок — ладно, бог с ним. Сорок пять — еще куда ни шло. Но полтинник — это уже край для юбилея. А дальше уже каждый юбилей — это старость.

— Ну Градский же отмечает 65, и ничего.

— Да пускай отмечает что хочет. Что праздновать? Что я стал старый дед Пердяй российской эстрады? Что я выжил? Смотрите, я еще живой! Раструбить об этом на весь мир? Чтобы девушка бежала за автографом уже не для себя, а для бабушки? Кому это надо?

Купить «Путешествие в рок-н-ролл» на Ozon.ru

Понравился материал? Помоги сайту!