Евгений Гринько: «Неоклассика простая — почти как радио “Релакс”»

Когда-то молодой композитор из подмосковного Жуковского Евгений Гринько стучал на барабанах и играл громкий импровизационный рок вместе с Дамо Судзуки, сейчас он сочиняет нарочито несложные и мелодичные пьесы для пианино и струнной группы. Такая милая музыка, разумеется, больше нравится публике: на YouTube-канале Гринько — пять миллионов просмотров, особенно много из Турции, где он почитается за русскую звезду и собирает в Анкаре и Стамбуле тысячные площадки. 28 марта Евгений Гринько будет презентовать в московском клубе Fassbinder новый мини-альбом «Тише воды». Композитор рассказал Денису Бояринову о том, почему популярна «неоклассика» и зачем он сводил дебютный альбом на Abbey Road.

— У тебя есть музыкальное образование?

— Нет.

— А как ты занялся музыкой?

— Как и большинство людей без образования. Сначала мне была интересна гитара. Играл в рок-группах. Самой первой была панк-группа, в которой я даже пел что-то такое непотребное. В то время мне нравилась «Гражданская оборона». Группа была из разряда — зовешь соседа и показываешь ему, какую струну на бас-гитаре надо зажимать. Нам было по 17 лет.

Потом я играл во всяких экспериментальных группах на ударных, познакомился с Антоном Кривулей, который приехал в Москву из Минска и решил собрать здесь состав «Солнцецветов».

— Что вы делали с «Солнцецветами»?

— Записали несколько студийных альбомов — один, как я помню, писался на студии Олега Нестерова в тот день, когда случилась война с Грузией. Давали концерты по России. Это были странные концерты. Люди приходили, явно не до конца понимая, на что. Я помню концерт в Астрахани, который происходил в театре с сидячим залом — люди час сидели, слушали импровизационную музыку, и почти никто не ушел.

— Каким образом «Солнцецветам» удалось выступить с одним из вокалистов Can Дамо Судзуки?

— Один знакомый промоутер сказал, что Дамо Судзуки хочет приехать в Россию, что ему понравилась наша музыка и он был бы не против, если бы мы ему купили билеты. Мы скинулись и купили. Выступали в Москве, Санкт-Петербурге, Пскове и Минске.

Специфическая индивидуальность или экспериментальность никому не нужна.

— Ты ощущал себя хоть немножко Яки Либецайтом?

— Я тогда до конца не понимал, что делать. Я тогда был в рамках структур. Только под конец, когда московская фракция «Солнцецветов» прекратила свое существование, я осознал, как нужно играть такую музыку. Мне хотелось менять ритмы, а Антон Кривуля настаивал, чтобы либо был монотонный ритм, либо полный хаос. Было тяжело.

— Как ты переключился с импровизационной музыки и рок-грува на милые пьесы для пианино и струнных?

— Параллельно с «Солнцецветами» я играл в группе Monroe Pills — такой построк с электроникой, и еще у нас был проект с Лешей Таруцем из «Я слева сверху». Даже приходилось отменять концерты одной группы ради другой, но вдруг в один момент все прекратилось. По разным причинам все три группы остановили свою деятельность. Я сидел дома и что-то делал на компьютере. Потом я сделал фортепьянный набросок, похожий на Яна Тирсена, — который стал «Вальсом». Мы с друзьями сняли клип в поле, я его смонтировал, и он у меня долго лежал. Я думал, что сделал какую-то ерунду. Отправил Антону Кривуле посоветоваться — а он сказал, что я драматизирую и стоит его выложить. Если бы я его не выложил, то не было бы ни альбома «Ice for Aureliano Buendia», ни туров в Турции.

— Все началось с одного клипа на одну песню?

— Да. Я больше склонялся к другой музыке — чуть более индивидуальной. Мне казалось, что «Вальс» слишком на Тирсена похож. Как показала практика, специфическая индивидуальность или экспериментальность никому не нужна.

Несколько месяцев этот клип полежал на YouTube — его смотрели, но не слишком активно. А потом вдруг случился какой-то взрыв, и его стали бешено смотреть в Азербайджане и Турции. Только в этих странах и больше практически нигде.

— Ты стал для этих стран русским Тирсеном?

— Как показали наши гастроли по Турции, люди там музыкально неплохо образованны. Они помимо своей культуры знают европейскую, американскую и русскую. Периодически спрашивают меня про какие-то русские группы, о которых я ничего не знаю, а они знают. У нас была такая история: мы играем кавер на песню «Полюшко-поле» композитора Книппера, и я рассказываю аудитории, что это не русская народная песня, а часть симфонии Книппера. Мы были с концертом в Конье — это религиозный город, где на концерт приходили смуглые девушки в платках, а организаторы говорили «иншалла». Я начал рассказывать эту историю, а они говорят: да мы знаем, знаем. Да как же вы знаете? Я сам недавно узнал об этом. Очень странно.

Теперь я лучше понимаю Тома Йорка.

— Ты подробно объездил Турцию — раз добрался аж до Коньи?

— В декабре у нас был тур по пяти городам. Это была самая тяжелая поездка, потому что даже с Дамо Судзуки у нас были перерывы между концертами. А тут каждый день — концерт, потом поездка в следующий город на автобусе. Повезло, если ты спишь в автобусе, — приезжаешь, потом саундчек и снова концерт. Иногда не успеваешь поесть или помыть голову. Я смотрел документальный фильм про Radiohead, в котором Том Йорк говорит, как он не любит гастроли, и думал: «Ну ты же лукавишь! На самом деле тебе это нравится». А теперь я лучше понимаю Тома Йорка — мы были в туре всего пять дней, а они ездят год.

— Забавное стечение обстоятельств: в прошлом году я вез мастер-тейп твоего альбома «Ice for Aureliano Buendia» из Лондона в Москву. Почему ты отдал сводить альбом на знаменитую студию Abbey Road — это ведь очень недешево?

— А сейчас, к сожалению, из-за курса фунта к рублю это вообще невозможно. Мы попробовали сводиться на нескольких наших студиях. Я не знаю, что такое с нашими звукорежиссерами, но это всегда было очень плохо. На одной из самых известных наших студий из моих треков сделали минусовку под Лепса и забыли вставить пару файлов в микс, как будто их и не присылали. А на Abbey Road даже пробный микс звучал так, что контраст был заметен.

— Как ты зарабатываешь деньги — на концертах или на музыке для кино, ТВ и рекламы?

— Концертами в России заработать не получалось никогда. Кроме двух корпоративов. Все говорят, что я должен писать музыку для кино — что меня должны завалить заказами. Но я сделал не так уж много. Я делал музыку к фильму «Generation П», причем им меня порекомендовал лос-анджелесский музыкальный супервайзер. Еще моя музыка звучит на начальных титрах экспортной версии «Обитаемого острова» Федора Бондарчука, сделанной для американского проката. На самом деле вокруг всех московских кинокомпаний уже сложились команды — им ни новые люди, ни новые идеи не нужны.

Я не знаю, что такое с нашими звукорежиссерами.

— Расскажи про загадочный мир «неоклассики», к которому и тебя причисляют, — в последнее время появилось много молодых композиторов, которые называют себя «неоклассиками».

— Сам удивляюсь. Они говорят, что всегда были и писали музыку. Но это хорошо. Тренд такой получился.

— Кто тебе из них нравится?

— Миша Мищенко, который только что выпустил альбом — неплохой по звучанию. Илья Бешевли — у него все хорошо с композицией и гармонией, и мелодии есть запоминающиеся.

— Зачем слушать так называемую неоклассику, если есть классическая музыка?

— Она проще. Классические произведения настолько насыщенны, что требуют концентрации — под них нельзя головой покивать, если это не «Танец с саблями» Хачатуряна. Неоклассика простая, почти как радио «Релакс».

— Ты и дальше в своей музыке собираешься придерживаться линии простоты и мелодичности?

— Да — наверное. На новом мини-альбоме «Тише воды», который на днях выходит, записаны на самом деле старые композиции. Я хотел их доделать, выпустить и попробовать что-то другое. Со звучанием в стиле The Doors.

Понравился материал? Помоги сайту!