Разговор c оставшимся
Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20244977Научные новости учат жить ожиданием послезавтра, которое не спешит наступить. Теломераза победит старость. Крионика позволит неизлечимо больным дождаться. Гибкие дисплеи обещают перевернуть.
Естественная реакция на эту по-пионерски бодрую картину будущего — паническая, как у Ильфа в записных книжках: «В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет».
Поэтому нам интереснее наука, проясняющая и истолковывающая наше сегодня: что делать с тем радио, которое уже имеется. Как ассортимент районной аптеки реагирует на перемены в культуре? Чем либералы отличаются от консерваторов — скажем, способен ли томограф зарегистрировать какие-нибудь различия в работе мозга? Есть ли хоть какая-то логика в рассуждениях Минздрава про риск «создания генно-этнического оружия», под предлогом которого россиянам до сих пор запрещают анализировать свою ДНК с помощью американского сервиса 23andMe?
Все это — предмет нового естествознания, которое больше нельзя уверенно назвать биологией или физикой. Методы точных наук научились применять к ерунде, сору, быту и рутине.
В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет.
Галилей не изобретал телескоп. Но он первый догадался посмотреть на небесные тела сквозь прибор голландца Ханса Липперсгея, придуманный для «разглядывания далеких предметов» на суше и на море. По похожему принципу — старая техника, новый предмет внимания — действует целое семейство дисциплин без устоявшихся названий и четких границ. Они изучают ту часть жизни, которую принято считать территорией классического гуманитарного знания или, хуже того, здравого смысла. Зачем профессору компьютерной лингвистики из Стэнфорда копаться в диктофонных записях «быстрых свиданий»? Или в гневных онлайн-отзывах на кафе (одна звездочка из пяти), где официант слишком долго нес клиенту суп? Мы обязательно расскажем.
В науке нет четких границ между важным и неважным, серьезным и несерьезным. Сначала Андрею Гейму дают шуточную Игнобелевскую премию за левитирующую в магнитном поле лягушку, потом он получает Нобелевскую за эксперимент, где решающим инструментом был липкий скотч. В научной журналистике точно так же приходится переворачивать привычную иерархию: недостающая сноска часто важнее самого новостного повода. Особенно это касается сюжетов, которые нам навязывает повестка дня: если Эбола убивает 4818-го по счету человека, контекст полезнее точной статистики. Например, что на практике означают слова «успешно испытано лекарство»: испытано на людях или на обезьянах? Сколько доз в состоянии произвести все фармкомпании мира за месяц? А за полгода? Скольким людям нужно сделать укол, если в этот момент мы еще не знаем, кто заражен, а кто нет? И годятся ли на роль волонтеров-медиков, которые смогут без риска для жизни ездить по очагам заражения, те, кто уже переболел Эболой и выжил?
Помимо того, что наука выясняет для нас про вирусы, язык и гены, она и сама — достойный внимания объект. Так что науке о внутренних механизмах науки мы собираемся посвятить отдельный цикл текстов.
Зачем профессору компьютерной лингвистики из Стэнфорда копаться в диктофонных записях «быстрых свиданий»?
Во-первых, ученые — особое сословие со своими правилами, ценностями и иерархиями. Не креативный класс и не клерки. Бруно Латур, классик социологии науки, когда-то попробовал взглянуть на лабораторную жизнь так, как смотрят антропологи на племя охотников и собирателей, ритуалы и язык которого им непонятны. Выяснилось, что эти наблюдения много чего рассказывают про жизнь общества в целом (как, кстати, и экспедиции к первобытным племенам).
Российская академия наук и университеты в такой системе координат — что-то вроде племен Амазонии, которые слишком долго не давали себя исследовать. Тем интереснее будет о них поговорить.
Во-вторых, на науку интересно посмотреть как на фабрику по производству знания со строгим учетом и контролем. Узкоспециальные работы про геморрагические лихорадки, стволовые клетки или графен дают понять, как в принципе устроен круговорот знания в мире. В частности, для каждой научной статьи известно, кто, где и когда на нее сослался. Легко выяснить, к примеру, насколько прозрачны для знания государственные границы (не до конца, но чучхе на территории науки объявить куда сложнее, чем в большом мире) и границы дисциплин (скажем, часто ли лингвисты ссылаются на физиков и наоборот).
Наконец, культура так часто рефлексирует по поводу науки, что этого нельзя не замечать. Ник Кейв пишет «Higgs Boson Blues», Майкл Найман ставит оперу по книге нейрофизиолога Сакса «Человек, который принял жену за шляпу», Бьорк записывает альбом «Biophilia» с композицией «Dark Matter» («Темная материя»). Такие точки контакта — сюжеты нашего раздела. Как и судьба научных странностей, которые стали артефактами культуры: от Шуховской башни и дирижабельного ангара NASA до кинетических скульптур Тео Янссена и настоящего уха, вживленного в руку австралийского художника Стеларка.
(Занавес поднимается.)
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20244977Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20246534Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
14 октября 202413112Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 202419590Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202420252Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202422902Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202423662Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202428837Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202428965Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202429620