Нейроны стабильности

Вас помещают в магнитно-резонансный томограф. Прокручивают перед глазами серию фото, абсолютно бессюжетную и без намеков на политику. Через 10 минут ученые в соседней комнате уже в состоянии сказать, что вы предпочитаете — «крымнаш» или Майдан, Болотную или Поклонную. Как относитесь к Pussy Riot, геям, абортам и мигрантам.

Точнее, либерал вы или консерватор.

Этот фокус срабатывает, разумеется, не со всякими фотографиями. У тех, которые используются во время процедуры, есть особенность: они очень неприятные. И неприятные в неожиданной степени. Все они берутся из закрытой базы данных IAPS (Международная система аффективных изображений). Самые невинные примеры — язва между средним и указательным пальцами, собачьи фекалии на свежей траве, мухи на обгрызенной кукурузе.

Психологи берегут IAPS от попадания в руки непрофессионалов не менее тщательно, чем когда-то набор пятен Роршаха: все, что подопытный увидит на этих картинках в процессе лабораторных тестов, должно стать для него полным сюрпризом. Поэтому даже академические издательства входят в положение и позволяют ученым не выкладывать «аффективные изображения» в разделе про материалы и методы исследования.

Наша политическая ориентация запрограммирована в мозгу не менее жестко, чем склонность писать правой или левой рукой.

Вообще-то в науке так не принято. Учите шимпанзе разбирать буквы — будьте добры предъявить все карточки, которые показывали обезьяне. Описали новую оптическую иллюзию — давайте видео. Но в случае IAPS важнее, чтобы не случилось утечки. Как у вирусологов, которые работают с опасными патогенами.

Отчет об эксперименте напечатал в конце октября журнал Current Biology. Девять из 11 авторов — медики, биологи и эксперты по обработке томограмм. Имя Джона Хиггинса, профессора политологии из Университета Линкольна, штат Небраска, скромно значится в середине списка. Но именно ему принадлежит научная формулировка идеи, что наша политическая ориентация запрограммирована в мозгу не менее жестко, чем склонность писать правой или левой рукой.

Разница в том, что левши с правшами осознают: это — врожденное, биологическое, тут ничего не попишешь. А левизну или правизну во взглядах до сих пор принято объяснять сознательным выбором, жизненным опытом и правильным воспитанием. В крайнем случае — влиянием пропаганды.

По просьбе ученых 83 совершеннолетних американца ответили на вопросы длинной анкеты про политику. Как вы относитесь к смертной казни? К гей-бракам? К преподаванию эволюции в школе? Можно ли заниматься сексом до свадьбы? А пытать подозреваемых в терроризме? По результатам всех разделили на примерно равные группы — 28 либералов, 28 консерваторов и 27 человек умеренных взглядов. Потом каждого укладывали в томограф, и на встроенном экране аппарата появлялись те самые фото из базы IAPS.

Авторы эксперимента сначала честно пробовали надавить на разные эмоции. Вот образы удовольствий: вечер в Альпах, играющие в саду дети. А вот угроза: пистолет у человека во рту, нож у горла, бойцовая собака без поводка. Но картины активности мозга при разглядывании всего этого до обидного похожи у всех подопытных.

Как только дело доходит до отвратительного, разница наконец проявляется. Особенно если показывают изуродованных животных. «Когда пилой режут горло собаке, не морщься» — это Бродский предлагает читателям пойти против своей интеллигентской (либеральной, на автомате додумываем мы) природы. Но, видимо, не тем предлагает. Потому что морщатся, судя по результатам эксперимента, именно консерваторы. На томограмме у них ярко вспыхивает амигдала, подкорковый центр эмоций, и вслед за ней в работу включается целый оркестр зон мозга. Дополнительная моторная кора начинает готовить организм к бегству, а дорсолатеральная префронтальная кора, ответственная за рациональное мышление, вынуждена изо всех сил подавлять панику: ты в томографе, это просто фото, бежать и отворачиваться не надо.

«Парадокс оскорбленных чувств верующих»: те, кто легко оскорбляется, готовы уделить раздражителю больше времени и внимания.

У либералов вместо всего этого многообразия загораются два еле заметных участка в районе островка Рейля, и нейрофизиологи не приписывают этой активности особого смысла. Разумеется, весь остальной мозг за вычетом названных зон не спит, просто занимается — у тех и у других — одинаковой рутинной работой: зрительная кора обрабатывает изображение, лобная доля находит на нем знакомые предметы. И так далее.

Чуткость и ранимость консерваторов, утверждает Хиггинс, — следствие «негативной установки сознания». Уродливое, стоит ему замаячить на горизонте, получает у консервативного мозга наивысший приоритет, потому что любое отклонение от нормы — сигнал о проблеме, которую нужно устранить. Этот механизм мышления, похоже, эволюция закрепляла долгие два с половиной миллиона лет плейстоцена, когда поддержание старого порядка вещей, круговая оборона и постоянная бдительность давали больше преимуществ в борьбе за выживание, чем, например, изобретательность.

Плейстоцен закончился всего 12 тысяч лет назад. Примерно тогда же люди одомашнили собаку — живую сигнализацию — и избавились от необходимости вскидываться на каждый шорох. Но гены, ответственные за это умение, никуда из популяции не исчезли. Мозг к тому моменту был, как говорят палеонтологи, «анатомически современным», то есть уже не отличался от нашего.

Один из побочных эффектов доисторического механизма бдительности у консерваторов — то, что можно назвать «парадоксом оскорбленных чувств верующих». Те, кто легко оскорбляется, готовы уделить раздражителю больше времени и внимания. Хотя, казалось бы, не нравится — не ешь.

В лабораторном опыте, устроенном в 2012 году командой Хиггинса, это выглядело так. На экране компьютера четыре фотографии одновременно, стык в стык. Одна нейтральная или даже привлекательная — ну, например, играющие дети. И три отталкивающие (допустим, все те же язва-фекалии-мухи).

Чуткость и ранимость консерваторов, утверждает Хиггинс, — следствие «негативной установки сознания».

Специальный прибор, айтрекер, следит за движениями глазных яблок у подопытных. Счет идет на миллисекунды: нам кажется, что мозг впитывает картинку мгновенно, в один присест. Сознание и вправду не успевает перехватить контроль. Но техника раскладывает этот бессознательный присест на фазы. Как замедленная съемка — попадание пули в воздушный шарик.

Либералы медленно изучают все поле зрения, потом останавливаются на какой-нибудь случайной картинке из четырех и фокусируются на ней. И если она неприятная, стремительно переключаются на следующую — пока не дойдут до нейтральной. А консерваторы находят какую-нибудь отталкивающую картинку быстро — и надолго прилипают к ней взглядом.

Cледует ли из этого, что консерватор обречен на ранимость, раздражительность, постоянную бдительность и искусственно суженную картину мира? Скорее наоборот: кто родился ранимым, бдительным и раздражительным — тот вырастет консерватором. Политическая ориентация, заявляют Хиггинс с коллегами, — следствие врожденных качеств и, следовательно, тоже вещь врожденная.

***

Когда нужно отделить «врожденное» от «приобретенного», на сцену выходят близнецы. У однояйцевых совпадает весь геном, у разнояйцевых — только 50 процентов генов. Вне зависимости от этого оба ребенка, если только их не отдали в разные приемные семьи, получают одинаковое воспитание: живут в одном доме, ходят в одну и ту же школу и слушают одну и ту же сказку на ночь.

И если у разнояйцевых близнецов политические взгляды различаются чаще, чем у однояйцевых, — значит, дело все-таки в генах. В 2005 году в этом убедилась команда Хиггинса на основе статистики, случайно собранной врачами за 20 лет до того. В конце 80-х врачи разослали почтой 5670 парам близнецов и их ближайшим родственникам анкеты с вопросами на все случаи жизни — про здоровье, биографию и, в частности, про политические взгляды. (Эта последняя серия вопросов в точности совпадала с теми, которые задавали 83 добровольцам в 2014 году перед сеансом томографии, — в основу обоих исследований лег один и тот же опросник Уилсона—Паттерсона.) Близнецы ответили, ученые сели анализировать — и выяснили, что вклад генов в ответы на разные пункты опросника неодинаковый. Сильнее всего наследственность проявляет себя в оценке школьной молитвы, а слабее всего — в отношении к современному искусству и раздаче квартир бедным за счет государства.

Так или иначе, стало ясно: ДНК, которая с рождения не меняется, заметно ограничивает свободу политической воли.

Значит ли это, что у нас есть ген либерализма и ген консерватизма? Вряд ли. Год назад ясность решил внести Джеймс Фаулер, классик новой социологии (его научно-популярная книга «Связанные одной сетью» переведена на 19 языков, включая хорватский и тайский). Команда Фаулера собрала в Швеции 1000 пар близнецов-мужчин в возрасте от 52 до 67 лет и расспросила про экономическую политику. А еще добыла из армейских архивов результаты IQ-тестов, которые те проходили несколько десятилетий назад во время срочной службы (Швеция отказалась от призыва только недавно, в 2009-м).

У молодых консерваторов больше серого вещества в амигдале, центре эмоций, у молодых либералов — в передней поясной коре.

IQ, как аккуратно выражаются генетики, имеет сильную наследственную компоненту. Политические пристрастия — тоже. Фаулер с коллегами предположили, что одно — просто следствие другого. Те, чей IQ выше, выступали против высоких налогов и перераспределения богатства. Соответственно высказывались как типичные американские правые. То есть вроде бы консерваторы. Это было довольно неожиданно.

Фаулер уточняет: Швеция — не Америка, а государство с гипертрофированной социальной политикой. Высокие налоги, субсидии бедным и прочие ценности левых — это текущее положение вещей. Поэтому «отнимать и делить как раньше» — самый что ни на есть консервативный лозунг. А правые в этом контексте — либералы, партия перемен. Чем выше IQ, тем сильнее и желание что-то менять.

Можно пойти другим путем и искать различия напрямую, на уровне структуры мозга. В 2011-м выяснилось: у молодых консерваторов больше серого вещества в амигдале, центре эмоций, у молодых либералов — в передней поясной коре. У этой зоны сложная миссия: когда мы учимся, наши успехи поощряет дофаминовая «система наград». Но сама оценивать наши успехи она не умеет, а передняя поясная кора ей помогает.

Гипотезу подтверждает и сам эксперимент с отталкивающими фото и томографом, описанный в Current Biology. Кора обучается, подкорка не очень, поэтому разницу в подкорковой активности трудно списать на жизненный опыт. Если профессиональный военный улыбается, стоя у стены в ожидании расстрела, или профессиональный канатоходец гуляет по тросу между небоскребами — это не значит, что они отучили свою подкорку генерировать страх. Наоборот, спокойствие обеспечивают одновременно две зоны мозга: одна, подкорковая, шлет сигнал тревоги, другая, в коре, обучена подавлять реакцию на этот сигнал. Психопат, у которого амигдала не работает с младенчества, может вести себя так же бесстрашно, однако на его томограмме обе зоны, в коре и в подкорке, просто спят.

***

Как жить с этим знанием? Сначала плохая новость: если консерватизм зашит в генах, то переагитировать человека в либералы не выйдет, как бы вы ни оттачивали свое мастерство полемиста. Навальный для вашего дяди так и останется американским шпионом, а Эбола — происками Пентагона. Другой вопрос, что либерализм и консерватизм в разных обстоятельствах проявляются по-разному. В США это будет спор о праве гея быть священником, в условной Уганде — о том, как лучше приводить в исполнение смертную казнь за гомосексуализм: с помощью петли или мачете. Разница стоит того, чтобы за нее бороться.

Понравился материал? Помоги сайту!