Путем немыслимой свободы

Фигура Сергея Курехина, которому бы три недели назад исполнилось 62 года, не перестает привлекать внимание исследователей и по прошествии 20 лет со дня его смерти. Композитор и актер, политик и ученый, маг и целитель, провокатор и шоумен, создатель мультимедийного перформанс-проекта «Поп-механика», Курехин как никто другой подходит под расхожее определение «человек-оркестр». 

Превратив свою жизнь в непрекращающееся произведение искусства, Курехин, как известно, осветил умирающую советскую культуру вестью о том, что Владимир Ильич Ленин был грибом и радиоволной. Потом были истории про белых марокканских карликов и хромирование собак, про вудуистский бэкграунд советской эстрады и необходимость замены политики и искусства магией, про сверхъестественные способности озерного сапропеля и мещанство как лекарство против СПИДа. Бесконечный курехинский медиатеррор смогла остановить только саркома сердца — редчайшее заболевание, от которого Капитан скончался 9 июля 1996 года.

Попытка представить альтернативную реальность, где бы Курехин чудом победил смертельное заболевание, была сделана в прошлом году в так называемом метасимуляторе «Курехин: вторая жизнь». В нем интернет-пользователям предлагается управлять жизнью Курехина после возвращения из больницы. Среди прочего во «второй жизни» Курехина можно, например, издать философский двухтомник Жиля Делеза и Феликса Гваттари «Капитализм и шизофрения», учредить парламент вещей имени Бруно Латура и устроить покушение на Никиту Михалкова, сбросив на него рояль.

Автором метасимулятора является петербургский философ Михаил Куртов, чья исследовательская оптика лежит преимущественно в сфере так называемой технотеологии (см. книгу «К теологии кода. Генезис графического пользовательского интерфейса», выпущенную в 2014 году издательством альманаха «Транслит»). В интервью Денису Куренову Михаил Куртов рассказал о творческом методе Курехина, создании метасимуляторов, а также о своем новом изобретении — Метарóссии, которую населяют метарусские.

— В прошлом году вы создали так называемый метасимулятор «Курехин: вторая жизнь», эдакий гипотетический сад расходящихся тропок жизни Капитана после 9 июля 1996 года. Расскажите об этой идее.

— Симулятор Курехина в его нынешнем виде — это, конечно, не законченный продукт, а скромная демоверсия или, что называется, proof of concept. За ним стояли две идеи. Прежде всего, это исследование границ возможностей симуляции. Специфика видеоигр, в том числе текстовых, в сравнении с другими медиа, на мой взгляд, состоит в их способности к симуляции чего угодно: существуют симуляторы камня, вируса, животных, цивилизаций, галактик и пр. При этом текстовые игры и, шире, вся сфера так называемой электронной литературы имеют по этой части преимущество перед аудиовизуальными играми: литература сама по себе уже есть непревзойденный симулятор опыта, а в сочетании с возможностями кода это дает совершенно необъятные возможности.

Мне кажется, это до сих пор не понято — ни разработчиками, ни тем более профессиональными литераторами. Вся область электронной литературы продолжает оставаться периферийной и неразвитой, особенно в России (в англоязычном мире по этой части было сделано гораздо больше, но, по моему убеждению, недостаточно). Неразвитой как практически, в плане создания новаторских произведений, так и академически — в плане исследований (я знаю только Наталью Федорову, которая серьезно занимается этим вопросом на факультете свободных искусств и наук в СПбГУ). Большинство этих исследований по-прежнему сосредоточено на понятиях гипертекста и интерактивности. Но сегодня эти понятия уже не работают. Мы должны понять электронную литературу просто как то, что можно делать с текстом при помощи кода. Мы еще не знаем всех возможностей этого соединения.

Это непонимание тем более странно, что мы сегодня наблюдаем колоссальную экспансию неузнанной электронной литературы: я имею в виду блоги и социальные сети — настоящие коллективные текстовые квесты со своими интерфейсами, ролевыми моделями и даже non-player characters (например, контекстная реклама и чат-боты). И в той мере, в какой электронная литература не узнала себя в уже существующих приложениях и сервисах и не была узнана нами в этом качестве, она препятствует появлению других больших и малых электронно-литературных произведений.

Это первый момент. Второй момент — это, конечно же, интерес к самому Курехину.

Термин «симуляция» я понимаю и в философском смысле: это парадоксальная возможность отождествления в мире, где больше нет тождеств, где все отождествления являются симуляциями тождеств.

— Ваш метасимулятор — это не первое обращение к теме «второй жизни» Курехина. Тут и крусановский роман «Американская дырка» вспоминается, и многочисленные интервью, в которых рассуждают на тему «а что, если...» Это обычная реакция на раннюю смерть талантливого человека или в этом есть что-то еще?

— Про Курехина я уже несколько раз писал по разным поводам. Но фантазии на тему его «жизни после смерти» мне, честно говоря, читать не приходилось. Когда я думал о том, что могло бы быть предметом симуляции в видеоиграх, составился длинный ряд объектов, часть из которых уже «симулировалась» в современной философской и философско-художественной литературе (например, нефть, пыль, Солнце в романе Резы Негарестани). На ум также пришел популярный среди философов (благодаря «Капитализму и шизофрении») мицелий. Но затем я подумал: а зачем симулировать гриб, если можно симулировать того, кто уже симулировал гриб, то есть Курехина?

Вообще вся эта популярная сегодня философская тема действующих «нечеловеков», non-human actors, уже была намечена им в статье «Морфология популярной механики», где он говорит, что постмодернизм закончится, когда придет новый романтический герой, и этот герой будет «Нечеловеком». У него много таких героев-нечеловеков: помимо известного гриба это озерный сапропель (в одной из радиопередач) или топор (в телепередаче «Вкус к жизни»). После этого соединения проблематики электронной литературы и темы нечеловеков с проблемой рецепции Курехина мне стало понятно, что именно он придумал, какие концепты привнес в мышление.

— Действительно, можно ли говорить о Курехине как о создателе концептов? Как вы вообще определили бы его стратегию? «Поп-механика», «Детский альбом», Ленин-гриб, передачи на радио, союз с Дугиным — есть ли у всего этого общий концептуальный фундамент? Алексей Юрчак в статье «Критическая эстетика в период распада империи» пишет о методе Пригова и о методе Курехина как вариантах сопротивления советской системе. Говоря о Курехине как о «паразите», заставляющем систему мутировать и таким образом вскрывающем ее механизмы, Юрчак ограничивает курехинскую стратегию лишь опытом позднесоветской культуры (вполне возможно, что и сугубо по методологическим причинам). Об этом, кстати, говорил мне и Сергей Летов — что, мол, Курехина и его «Поп-механику» невозможно понять вне рамок позднесоветской культуры. Согласны ли вы с этими мнениями?

— Концептуализация метода Курехина, которую предложил Алексей Юрчак, думаю, верна, но неполна. В историческом контексте то, что делал Курехин, — это и в самом деле медийный паразитизм. И в этом смысле он вписывается в большую традицию, начавшуюся в ситуационизме и расцветшую уже после его ухода (например, группа The Yes Men с их «тактическими медиа»). И это также эстетика «выходки», как назвал его экзерсисы Сева Новгородцев в эфире Би-би-си; мне очень нравится это слово — «выходка», это как бы маленький выход, маленькое бегство или ускользание. Но, несмотря на глобальную важность паразитического аспекта (мы не можем найти аналогов той же телепередачи про Ленина-гриба на Западе — аналогов по масштабу, полету фантазии и последствиям для общества), это все же сужение значения Курехина и непонимание его подлинного изобретения. Я думаю, что фундаментом всех его разнообразных практик и, скажем так, его главным концептуальным изобретением является метасимуляция, или искусство создания метасимуляторов, — концепт, который, правда, еще нужно было извлечь из породы и огранить.

У Курехина была лабильная нервная система, воздушно-водная система, которая непрестанно улетучивается или утекает. Такой тип чувственности распространен сегодня: цифровая реальность заставляет нас скорее быть воздухом и водой, нежели выстраивать жесткие структуры из земли или жечь публицистическим глаголом сердца.

— Ваша игра тоже называется метасимулятором. Что вы понимаете под этим термином?

— Метасимуляция — это симуляция симуляции. Это, например, эфир Би-би-си, где Курехин «признавался», что все это время работал американским шпионом, симулировал простого советского человека, если угодно. Ведущие передачи наивно сочли этот рассказ симуляцией шпиона, тогда как на самом деле Курехин симулировал не шпиона, а героя песни Высоцкого «Пародия на плохой детектив» — которую он воспроизвел в эфире буквально строчка за строчкой. Ведущие, разумеется, прекрасно знали эту песню («А потом про этот случай раструбят по Би-би-си»), но они ничего не поняли, поскольку им просто не пришло в голову, что это могла быть симуляция «второго порядка». Или как в той же телепередаче «Пятое колесо»: на поверхности симулируется научное исследование жизни Ленина (и тем самым действительно пародируется позднесоветская культура научпопа), но на самом деле это симуляция симуляции симуляции — симулируемый ученый создает симуляцию Ленина, который является симуляцией гриба.

Нужно сказать, что термин «симуляция» я тут понимаю также и в философском смысле: это парадоксальная возможность отождествления в мире, где больше нет тождеств, где все отождествления являются симуляциями тождеств. Поэтому в метасимуляторах, конечно, нет никакой «поверхности» или никакого «на самом деле»: количество уровней «мета-» бесконечно, есть только случайные входы в эту структуру и выходы из нее, это бесконечная пористость или рассеянность, а переходы между уровнями ограничены только внешними условиями. То есть если бы скетч про Ленина был многосерийным, цепочка гомологических превращений не прерывалась бы: в конце передачи Ленин уже рассеивается, расслаивается на гриб и радиоволну, то есть в игре возникает развилка и демонстрируется тизер «следующей серии».

В метасимуляторе Курехина (простите за спойлер) также симулируется не просто возможное поведение выжившего Курехина, но сам этот симулятор. Это симуляция жанра текстового квеста как такового, поскольку на определенном этапе игры выясняется, что игрок имеет дело не с обычным квестом, а с попытками его реконструкции медиаархеологами будущего, которые при этом враждуют и имеют свои представления о том, как этот симулятор выглядел или должен был бы выглядеть.

Курехин вряд ли был бы сегодня на стороне оппозиционного юриста, который пытается бороться с юристами во власти, — сама по себе довольно кафкианская ситуация. Курехин — это наш вечный «третий путь», путь немыслимой свободы.

— Можно ли это также отнести к тому, что делал Курехин как музыкант? Весьма симптоматично, кстати, что вопрос о музыке звучит не первым. На мой взгляд, это связано как раз с тем, что Курехин проложил для себя множество дорог (дорога джазового музыканта, дорога двигателя успешной рок-группы, дорога академического композитора etc.), но не пошел по ним (вселиться, исчерпать и снова прочь).

— Да, можно попробовать прочитать так и его музыкальное творчество. Легко спутать его музыкальный метод с так называемой полистилистикой — коллажем из разных стилей. Но, если прислушаться, эта музыка устроена иначе: да, в ней воспроизводится какая-то существующая музыкальная мысль или стилистический паттерн, но всегда как бы с другого уровня, с метауровня. Это хорошо заметно в «Morning Exercises in the Nuthouse», там не просто склейки каких-то стилей, а взгляд на тот или иной «звук» сквозь призму «как если бы» (которая, по сути, и есть основной принцип симуляции): как если бы джазмен играл классическую фортепианную музыку, как если бы классический музыкант играл современную академическую музыку и т.д. Курехин концентрирует этот эффект, создает напряжение, а затем переходит к другому уровню, как бы говоря: все, что до того звучало, звучало отсюда, с этого уровня, — и так до бесконечности.

Все это связано с его лабильной нервной системой: это воздушно-водная система, которая непрестанно куда-то улетучивается или утекает. И музыка здесь действительно выступает медиумом и полем экспериментов по преимуществу, так как звук лучше всего распространяется в воздушных и водных средах. В принципе, такой тип чувственности совпадает с тем, который широко распространен сегодня: цифровая реальность заставляет нас быть скорее воздухом и водой, нежели выстраивать жесткие структуры из земли (они легко рассыпаются при вторжении новой технологии) или жечь публицистическим глаголом сердца пользователей (этот огонь, увы, завтра же потухнет под новым потоком информации). Курехин своими симуляциями в известном смысле его предвосхитил.

То безумие, в котором мы живем сегодня, было до некоторой степени предопределено неотрефлексированностью советского прошлого. Курехин же изобрел не само это безумие, а своего рода тренажер безумия, который необходим для выживания в России.

— Собственно, о предвосхищении: в одном из позапрошлогодних интервью («Утро Петербурга», 16.06.2014) Александр Дугин говорил о том, что, будь Курехин сейчас жив, он бы обязательно поддержал и аннексию Крыма, и проект «Новороссия». Зная любовь Капитана к становлению-экстремистом, мне вообще трудно представить его как на прокремлевской стороне, так и на стороне так называемой оппозиции. Что вы обо всем этом думаете?

— Я тоже думаю, что Курехин не был бы ни там, ни там. Если ему через какое-то время надоел Гребенщиков, который пишет одну и ту же песню, то надоел бы ему и Дугин, который пишет одну и ту же книжку. И также он вряд ли был бы сегодня на стороне оппозиционного юриста, который пытается бороться с другими юристами, юристами во власти, — сама по себе довольно кафкианская ситуация. Курехин — это наш вечный «третий путь», путь немыслимой свободы. Об этом часто забывают, но если посмотреть на то, что русская политическая культура привнесла в мировую, — это радикальная идея свободы: Беньямин писал, что после Бакунина в Европе не было изобретено радикального понятия свободы (за исключением сюрреализма). А чем был русский анархизм, если не третьим путем — альтернативой как консерватизму, так и либерализму? Курехин, конечно, не называл себя анархистом, но генетически он принадлежал к этой политической культуре.

Вообще вопрос о политизации Курехина и его отношениях с Дугиным является, возможно, ключом ко всей последующей постсоветской истории. Что произошло накануне 1996 года? Ведь фактически этот год и привел нас по длинной цепочке следствий к тому состоянию, в котором мы находимся сейчас. Я это вижу так: группа людей, куда входил в том числе Курехин, пыталась продумать одну мысль, но это продумывание было искусственно прервано. Не только смертью Курехина, но главным образом либеральными репрессиями против этой группы. Эта мысль излучала опасность, и это была мысль о фашизме. Она вытеснялась и фальсифицировалась в советское время и была подавлена в постсоветское (скажем, до сих пор толком не прочитаны итальянские фашисты). Сегодня мысль о фашизме окончательно спуталась, затемнилась, что не дает большинству никаких шансов на то, чтобы разглядеть реальные процессы фашизации в современной общественно-политической жизни. На мой взгляд, со смертью Курехина возможность что-то понять о фашизме для большинства была утрачена. Он хорошо чувствовал вездесущесть фашизма в политике и в повседневности и был, кажется, единственным, кто мог заставить о нем думать. Благодаря все тому же искусству метасимуляции: нужно симулировать фашиста, чтобы выявить и понять логику метафашизма.

Конечно, иногда приходится слышать такие обвинения: мол, именно Курехин изобрел способ доказать по телевизору что угодно, мол, именно он ответственен за весь этот бесконечный разнузданный «Ленин-гриб», который царит сегодня на отечественных телеканалах. Но это скорее следует рассматривать как предостережение или раннюю фиксацию «господствующей идеологии» (он еще в 1989 году говорил, что может зародиться государство фашистского типа). То безумие, в котором мы живем сегодня, было до некоторой степени предопределено неотрефлексированностью советского прошлого. Курехин же изобрел не само это безумие, а своего рода тренажер, симулятор безумия, необходимый для выживания в России. Сегодня, смею предположить, он в своей двусмысленной манере объявил бы о том, что русские должны взять на себя коллективную вину за изобретение телевизора.

Как Ленин был грибом (то есть симуляцией гриба), так Курехин был симуляцией Курехина, первым человеком-метасимулятором.

— Курехин активно оккупировал медийные плоскости, будь то ТВ, радио или пресса. В последние годы своей жизни он активно интересовался только зарождающимся в нашей стране интернетом. Давайте опять в симулятор поиграем. Как бы вы транспонировали стратегию Курехина на интернет-пространство? Как в эпоху социальных сетей можно реализовать метод Курехина?

— В 1996 году, когда интернет еще только начинал широко распространяться, Курехин сказал про него в радиопередаче «Ночной полет», что это пространство, где нет границы между истиной и ложью, где Бог плавно переходит в дьявола и наоборот. Это пространство симуляции, в котором мы живем сегодня, и это, безусловно, его стихия. Но в этом новом пространстве симулирование паразита уже не работает, поскольку все в каком-то смысле являются медийными паразитами друг для друга — все копипейстят, репостят, ретвитят. Здесь нужно было бы изобретать что-то новое.

Когда я начал разбираться, что осталось от Курехина, — чтобы «реконструировать» его дальнейшие ходы, — оказалось, что этого не так уж и много. Но потом я понял: главное, что оставил после себя Курехин, — это симулятор самого себя: не в том смысле, что мы можем симулировать его мышление (так можно сказать про любого сильного автора), а в том смысле, что теперь у нас есть свобода симуляции чего угодно. Или как минимум возможность осознания этой свободы. Как Ленин был грибом (то есть симуляцией гриба), так Курехин был симуляцией Курехина, первым человеком-метасимулятором. Предполагаю, это и было бы его стратегией в цифровом мире, которая сменила бы паразитирование на «старых медиа». Он обращался бы сегодня к инструментам, позволяющим симулировать различные реальности и обеспечивающим переходы от одной к другой (типа ARG — «игр в альтернативной реальности»). Все его грибы, топоры, сапропели (музыканты, ученые, шпионы...) и так уже существовали на границе реальностей, а интернет и цифровые медиа предоставили бы для этих гибридов работающую инфраструктуру.

Лично меня эта игра в симулятор Курехина (во всех смыслах) привела в итоге к изобретению Метарóссии — симулируемой России после России, пространства немыслимой свободы, которое населяют метарусские. Если вернуться к началу нашего разговора, это также и пространство немыслимой литературной свободы: например, в симуляторе Метарóссии я могу сделать текстовую лазейку в симулятор Курехина и туда же включить наше с вами интервью. Различные платформы, протоколы, форматы создают в цифровом мире перегородки, но с точки зрения электронной литературы этих перегородок не существует, поскольку все они могут быть симулированы в тексте. Метасимуляторы — это настоящие литературные машины освобождения. Все это, конечно, нуждается в более серьезном обдумывании и обсуждении, для чего я планирую в обозримом будущем организовать международную научную конференцию под названием «Актуальные проблемы симуляции Курехина».

Понравился материал? Помоги сайту!