«Сладкий вкус правды Божией на устах» и 350 лет одиночества

350 лет назад, в июле 1666 года, состоялся Великий московский собор, на котором были окончательно осуждены вожди старообрядческого раскола, в том числе протопоп Аввакум, преданный анафеме, а позже принявший мученическую кончину.

Общин, где старообрядческий быт и уклад трехсотлетней давности сохранился во всей полноте, осталось совсем немного. Одна из них — «федосеевская», чей центр до сих пор находится под Ташкентом. Валентина Чупик — ташкентская правозащитница, директор международной некоммерческой организации TONG JAHONI, не первый год защищающей трудовых мигрантов в Москве, — член той самой общины.

Из Узбекистана ей пришлось уехать около десяти лет назад из-за конфликта с органами безопасности. Но дома она бывает регулярно. У нее четыре высших образования: математик, программист, психолог, кандидат юридических наук. Русской себя не называет, в российской столице чувствует себя на чужбине: «Родина моих предков и моя — это Узбекистан». Утверждение, почти манифест, парадоксально сочетается с внешностью Чупик: заплетенные в тугие косы русые волосы, голубые, немного водянистые глаза — так могла бы выглядеть позапрошлого века крестьянка из Вологодской губернии, но никак не узбекская правозащитница.

Почти неизвестная в российской правозащитной тусовке, Чупик хорошо знакома мигрантам. Срабатывает эффект «сарафанного радио», клочок бумаги с номером передают по старинке из рук в руки, в год сотни обращений. С Чупик мы встречаемся, чтобы поговорить, что означает сегодня быть старообрядцем. Валентина рассказывает.

О погромах

Мои предки, в том числе мой прапрадед, жили в городе Среднеуральске. В те места традиционно ссылали староверов-федосеевцев. Они сперва там оставались вынужденно, а потом уже и сами селились. Семья знает себя с XVIII века, сохранилась переписка, кормчие книги, где зафиксированы имена, основные события в жизни общины. В начале XX века это была целая слобода с кожевенной, ковровой фабриками, колбасным заводом.

В Узбекистан пришлось переселиться после жуткого погрома, случившегося в 1901 году: население было смешанным, община, или, как у нас это называется, «семья», жила рядом со всеми, но по своим особым уставам и правилам, что вызывало специфическую напряженность. Старообрядцы ведь такие люди: за чужой стол не сядут, молиться вместе не станут, постоянно трудятся, вообще никогда не пьют, не курят, взяток не берут и не дают и говорят любую правду обязательно в глаза. Так что особых причин для погрома и выдумывать было не нужно.

В ходе погрома большая часть общины разбежалась или погибла, мой прадед уцелел только потому, что учился в Петербурге в Технологическом институте. Когда приехал в родную слободу, увидел такую картину: все старшие братья убиты, сестра изнасилована, мать умерла с горя, отец парализован. Тогда и было принято решение уходить куда глаза глядят. Все пожитки, которые остались, погрузили на три телеги и пешком отправились на юг. Шли полтора года, пока не дошли до плодородного и гостеприимного Ташкентского ханства.

К слову сказать, многим европейским евреям пришлось пережить нечто подобное. Их заставляли носить звезды, моих предков — высокие воротники, чтобы было сразу видно, кто идет: на улице без такого воротника появляться было запрещено.

4 апреля все «старшины» обсуждают: от Бога ли власть? И вот уже третий век приходят к решению, что власти не от Господа, и анафематствуют поименно: раньше царя, губернатора, а теперь президента, губернатора, главу района.

О политике

В общине всегда был культ образования, но поступали в учебные заведения, тем более высшие, с большим трудом. Впрочем, власти нас не любили неспроста. Каждый год — и эта традиция соблюдается неукоснительно до сих пор — в общине проводится особая церемония, которая называется «анафематствование властей предержащих».

Четвертого апреля все «старшины», то есть главы «домов» — больших патриархальных семей, — собираются и обсуждают: от Бога ли власть? И каждый раз вот уже третий век подряд приходят к решению, что власти не от Господа. После чего анафематствуют поименно: раньше царя, губернатора — позже генерального секретаря, главу обкома, райкома — а теперь президента, губернатора, главу района — всех кого смогут вспомнить по имени.

В следующем году, кстати, мы, скорее всего, вынесем на обсуждение «пакет Яровой» и, я думаю, обязательно ее анафематствуем! В ходе церемонии, называя очередную фамилию чиновника, община свидетельствует: «отлучен», «отпал», «не внидет в Царствие Небесное», «отделимся, братья!».

Об общине

Центр жизни федосеевцев — это община. Кто-то живет в городе, кто-то в деревне, но в целом уклад удается сохранять, браки с «внешними» — исключительная редкость, кроме того, как правило, несколько раз в год вся община собирается на своеобразные «соборы». На них принимаются все важные решения. Участвовать в общем собрании обязаны все мужчины старше двадцати лет и все незамужние девушки. Замужняя участвовать не может, она не имеет голоса. Обсуждение у старообрядцев — это не дискуссия, не диалог в том виде, в котором мы привыкли. Но каждый из присутствующих обязан встать и высказать свое мнение, причем промолчать нельзя, даже если сказать нечего. Когда по очереди прозвучало мнение каждого, главы «домов» подводят итоги. Излишнее единомыслие считается дурным тоном. В заключение поголовного опроса «старшины» обязаны повторить прозвучавшие мнения, выбрать из них те суждения, которые разделяют все присутствующие, и уже потом огласить решение.

Нельзя быть актером, потому что это считается духовной проституцией, нельзя быть режиссером — это то же самое, что сутенер, нельзя быть военным, потому что он прикасается к оружию, нельзя быть судьей, потому что есть «другой суд».

О профессии

К моей правозащитной деятельности община относится хорошо, это считается приличным, престижным. А вот если бы я была прокурором — меня бы, наверное, изгнали. Есть ряд запрещенных профессий. Нельзя быть актером, потому что это считается духовной проституцией, нельзя быть режиссером — это то же самое, что сутенер, нельзя быть военным, потому что он прикасается к оружию, нельзя быть судьей, потому что есть «другой суд», нельзя обвинять, нельзя всегда быть на стороне государства… Не очень прилично быть адвокатом, можно, но неприлично, потому что адвокат всегда должен быть на стороне подзащитного, а не на стороне правды. Для старообрядца это дурная профессия.

Об одиночестве

Покидают общину крайне редко. На моей памяти был только один случай, когда девушку в 1988 году изгнали за то, что три раза застали на танцах, то есть на дискотеке. Два раза предупредили, а потом выделили долю, то есть посчитали все общинное имущество, разделили на число членов, вычислили, сколько именно ей полагается, и… выгнали из общины. Кроме того, сестра моей прабабки по матери сбежала с новообрядцем — но это все исключительные случаи, которые помнят веками.

Из общины не уходят, в первую очередь, потому, что в общине очень комфортно. Ты всегда себя ощущаешь любимым, я, например, не знаю, что такое одиночество, я жалею одиноких людей, но такого эмоционального состояния я никогда не испытывала. Так же как я не знаю, что такое опьянение алкоголем. Для меня весь алкоголь пахнет аптекой, я не понимаю, почему люди это пьют, если у него такой неприятный запах. Я никогда не танцевала и не знаю, зачем люди танцуют. Они дергаются, праздно проводят время, но это же невероятно скучно. А ведь в это время они могли бы делать что-то полезное! Это такое правило у старообрядцев — ты должен всегда трудиться, дети с 12 лет уже не играют, только работают. Праздность считается большим грехом.

В общине ты всегда себя ощущаешь любимым, я не знаю, что такое одиночество. Для меня весь алкоголь пахнет аптекой. Я никогда не танцевала и не знаю, зачем люди танцуют.

О взаимопомощи

С другой стороны, жить в общине очень удобно. Она берет на себя попечение о нуждающихся, выполняет функции эдакого welfare state. У общины есть собственные средства: та самая десятина. На практике в августе накануне новолетия — а церковный Новый год празднуется 13 сентября — каждый член сдает в «общий котел» месячную зарплату, как правило, августовскую, и на общем собрании принимаются решения: на что будем тратить. Сколько студентов в этом году отправляем учиться в университет, будем ли для них снимать квартиру, выделять стипендию, требуется ли кому-то материальная помощь. После того как все нужды расписаны, излишки пускаются на благотворительность. Обычно это праздничный ужин. Столы ставятся прямо на улице, как правило, приглашаются за стол «внешние». Угощения готовят всем миром. Специально для мусульман (а мы ведь говорим о Ташкенте) подписываем мясо, если блюдо сделано из свинины, ставим специальную табличку. В обычное время за помощью в общину может обратиться каждый, с улицы, не помочь ему не имеют права, поэтому казначей, заведующий общими средствами, хранит какие-то деньги специально на этот случай.

О светской культуре и сказках

Мы не так закрыты, как об этом принято говорить, все дети учатся в обычных общеобразовательных школах, все подростки поступают в вузы. Другое дело, что, если вспоминать себя (а я была круглой отличницей), все 48 четверок отцовским ремнем навсегда отпечатаны на моей спине. Я много читала, но человек, родившийся в общине, видит мир другими глазами. Как вы думаете, о чем сказка про Золушку? Она о том, что скромная и трудолюбивая девушка может добиться всего, — и это, ведь согласитесь, совсем другая сказка. Мы читаем те же книжки, что и все, но находим в них совсем другие истории.

Женщины в паломничестве присматривают для племянников и сыновей будущих жен. Какую-нибудь второстепенную святую писали с реального человека и, привозя икону домой, говорили: «Есть одна девушка, очень на эту святую похожая».

О свадьбе

Браки с родственниками до восьмого колена запрещены, а поскольку община замкнутая, почти все друг другу являются родственниками. Поэтому невест приходится везти из других регионов, где также живут федосеевцы: из России (например, с Дальнего Востока), Украины, Армении. Поэтому у нас все женщины — путешественницы.

Особенно пожилые вдовы. Они не имеют уже обязанностей перед мужем — дети выросли, хозяйство вести не нужно. Поэтому они все у нас большие паломницы, постоянно навещают могилы блаженных, дораскольные святыни, например Троице-Сергиеву лавру, — но во всем этом есть важная социальная функция. В паломничестве они знакомятся с местными общинами и присматривают для собственных племянников и сыновей будущих жен.

Собирают информацию, заводят разговоры с местными пожилыми женщинами, выясняют вопросы приданого. А потом с фотографиями приезжают домой. Когда фотографий не было, учитывая, что светская живопись считается «праздным занятием», использовали так называемые списанные иконы. Какую-нибудь второстепенную святую писали с реального человека и, привозя икону домой, не объявляли ее портретом, а говорили: «Есть одна девушка, очень на эту святую похожая».

Сейчас с подачи паломниц родители выбирают по фотографии будущую невестку, приносят сыну несколько карточек, чтобы создать «иллюзию выбора», и объявляют: нам понравилась вот эта. Теоретически он может и отказаться, но это большая редкость. У нас не принято жениться по любви.

О любви

Моя двоюродная сестра вышла замуж по большой любви. И ее до сих пор этим попрекают, да и она себя попрекает. У нас не одобряются страстные отношения, ревновать кого-либо считается очень стыдным делом, а она, если муж заглядывается на сторону, устраивает ему жуткие истерики. Потому что любит. Он вроде должен бить ее за это, потому что такие истерики строго запрещены, а бить ее не может, потому что ему жалко — тоже ведь любит.

Но если нет любви, то ни ревности, ни истерик тоже не бывает. Зато есть уважение, дружба между супругами. Впрочем, такие явления, как семейное насилие, встречаются. Мой отец лупил мать, бил детей, муж имеет право наказывать жену, но в разумных пределах. Отец эти пределы переходил. На свадьбу дарят вожжи, чтобы «пороть», но, как правило, они всю жизнь так и висят на стене, как символ. У нас не висели.

Мать имела право пожаловаться на него общине, но почему-то не делала этого. В 15 лет, став совершеннолетней, я пожаловалась на отца сама и отказалась жить в одном доме с ним, ему сделали жуткую выволочку, а маму упрекали: «Почему ты скрывала побои?» Моя другая двоюродная сестра, когда столкнулась с той же проблемой, обратилась к суду общины, и мужу, побившему ее, присудили то же число ударов, что он ей нанес. Так положено. Но это нетипичный пример, в целом все мирно.

Мой отец лупил мать, бил детей. На свадьбу дарят вожжи, чтобы «пороть», но, как правило, они всю жизнь так и висят на стене, как символ. У нас не висели.

О насилии

А вот проблема гендерного насилия существует. На девушку никто и никогда не поднимет руку, но замужние женщины неравноправны ни с мужчинами, ни с девушками, которые приравниваются к мужчинам. Жена передала свою душу мужу. Она не только не имеет права голоса на общем собрании, но и не имеет элементарного права вообще что-то решать. Даже чтобы упрекнуть мужа, женщина обязана использовать эвфемизмы. Например, вместо того чтобы назвать мужа трусом, она вынуждена говорить: «Мой муж имеет множество достоинств, кроме храбрости». Девушка может назвать трусом своего брата в открытую, а жена — нет.

Жена не может попросить мужа сделать за нее какую-то работу, в этом случае она говорит: «Уже ночь, дома у нас нет хлеба, пойду схожу в магазин одна» — на что муж, понимая, что кроется за этой формулировкой, тут же отвечает: «Давай схожу я!»

Все это, несмотря на экзотичность, если ты вырос в общине, кажется банальным; я, например, до поры до времени и не знала, что существуют на свете семьи, где принято иначе. При этом единственный шанс сохранить свои права — не выходить замуж. Стать «старицей», практически монахиней, как это сделала я. И это единственный способ эмансипироваться, который, я вам скажу, достаточно сейчас популярен. К сожалению, мы, девушки, практически не боремся за права женщин, потому что находимся в привилегированном положении. То ли от лени, то ли от страха это положение потерять.

О Москве и РПЦ

В старообрядческих храмах в Москве — а тут есть наши приходы — я чужая. Многие из них, как бы это сказать… стали довольно РПЦ-образные. Там стали слишком серьезно относиться к внешним проявлениям благочестия. В Ташкенте можно зайти в храм в джинсах, без платка, а тут мне поставили на вид, что у меня не черная, а цветная лествица (старообрядческие четки. — Ред.).

«Черноюбочное» православие со всеми этими платочками — это актерство. Старообрядчество — это очень рациональная, сознательная вера. Про то, что существуют все эти якобы «вероучительные» проблемы с ИНН, с ювенальной юстицией, я узнала только в Москве. У нас не принята не только любовная чувственность, но и религиозная экзальтация.

Мой отец то и дело ставил двойки детям партийных функционеров, а потом писал в ЦК КПСС заявления: «C Божьей помощью, стараюсь я содействовать комсомольцам в приобретении морального облика строителей коммунизма».

Об ЛГБТ

У меня есть волонтеры в моем правозащитном центре, я всех волонтеров называю своими «детишками», среди них есть пара ребят нетрадиционной ориентации. Я не могу сказать, что я сильно в восторге от этого, но я точно не собираюсь вмешиваться в их личную жизнь. Никто камнями забивать их не будет. Старообрядцы — это люди, которые живут по своим правилам, я привыкла, что мы не такие, как все, и привыкла не требовать от окружающих, чтобы соблюдали наши правила. Мы ко всем относимся с доброжелательностью, по-соседски. Другое дело, если бы с этим явлением я столкнулась внутри общины. У нас пока не было случаев каминг-аута, этот вопрос никак не проблематизируется, но если молодой человек встанет и скажет, что имеет такую проблему, ему, скорее всего, предложат воздержание, то есть «старчество», мужское монашество, либо покинуть общину.

О борьбе

Каждый старообрядец с самого детства — правозащитник. И государство, и большинство населения всегда давали нам почувствовать, что такое дискриминация, как нелегко даются любые социальные завоевания и как трудно быть в меньшинстве. Кроме того, общинное воспитание требует от нас коммунитаризма, готовности жертвовать собой ради защиты других и готовности высказывать свои убеждения, несмотря на мнение большинства. Поэтому мой отец, преподаватель Политехнического университета, то и дело ставил двойки детям партийных функционеров, а потом писал в ЦК КПСС заявления: «C Божьей помощью, стараюсь я содействовать комсомольцам в приобретении морального облика строителей коммунизма — любить труд, в т.ч. учебу, быть честными, в т.ч. в получении оценок за свои знания». На партсобрания его вызывали чаще, чем коммунистов,— то пугали, то умаслить пытались, что его очень веселило всегда. Мама моя, работавшая сметчиком в Минводхозе Узбекской ССР, все петиции против поворота сибирских рек в Среднюю Азию в середине 1980-х писала. Брата чуть не выгнали из Академии им. Плеханова за курсовую работу, в которой он доказывал экономическую нецелесообразность деятельности Госплана СССР, — а потом поставили пятерку и попросили никому эту курсовку не показывать. Независимое и социально ориентированное мышление — это норма для любого старообрядца и, я думаю, любого человека вообще. Просто не все люди попробовали «сладкий вкус правды Божией на устах», как у нас принято говорить. Попробовав его однажды, уже практически невозможно отказаться — и волей-неволей становишься правозащитником!

Понравился материал? Помоги сайту!