Мое воображаемое путешествие в Л/ДНР

2 марта 2014 года, сразу после того, как Совет Федерации разрешил президенту вводить войска, на крышу городской администрации Харькова забрался симпатичный молодой человек. Он повесил российский флаг и сделал селфи, на несколько дней ставшее символом «русской весны». Почти сразу в нем опознали московского руфера по имени Михаил, связанного с прокремлевским движением «Местные». Его подруга писала в Твиттере: «Пока мой мужчина развязывает войну...»

Сейчас Михаил ведет на YouTube популярный канал про путешествия. В одном из прошлогодних выпусков он отправляется в Донецк и на третьей минуте ролика встречает на улице бездомного с рыжей бородой и ясными глазами, который оказывается бывшим ополченцем, приехавшим из России. Ополченец, на войне получавший зарплату 15 000 рублей, жалуется, что воевать ему больше не разрешают, а также рассказывает, что несколько месяцев не может накопить 550 рублей на электричку до Ростова. Михаил дает бездомному 550 рублей, только что обналиченных в специальной конторе через «Сбербанк-онлайн», берет с него клятву, что завтра тот уедет домой, и отправляется делать обзор ассортимента продуктов в донецком супермаркете.

Умерший за полгода до начала Майдана Алексей Балабанов остается универсальной отмычкой для потайных дверей постсоветского мира. Когда в 2007 году вышел «Груз 200», многие посчитали, что девушка, прикованная милиционером-маньяком к кровати, — это Россия, которую терзают одетые в форму садисты. Однако чем больше проходит времени, тем труднее не замечать, что Россия — как раз капитан Журов, силовик-импотент с бесцветным лицом, а его возлюбленная-жертва, получающая в качестве подарка труп, — это кто угодно еще, например, Украина. Сам Балабанов называл «Груз 200» фильмом о любви, и снятое с афганского самолета тело жениха — неплохой способ объясниться; то самое «нас не слушали, послушайте теперь».

За прошедшие четыре года в Донбассе погибло более десяти тысяч человек. Территорию покинуло около двух с половиной миллионов. Это самая большая вынужденная миграция в Европе после окончания Второй мировой войны. И хотя примерно 900 000 переселенцев двинулось на восток, в самой России и эта война (последний плод любви двух советских республик), и эти территории являются объектом энергичного отрицания — несмотря на телевизионную пропаганду на одном фланге и героические расследования российского вмешательства на другом. Мы все немного напоминаем руфера Михаила: вот я размахиваю флагом на харьковской крыше — монтажная склейка — ишь ты, какой-то бомж, откуда он тут, возьми пятихатку.

Для Украины донбасский вопрос — больная тема, но не табу. Для большинства наших соотечественников Донбасс подвешен перед глазами в водяном пузыре, внутри которого открываются рты, произносятся слова и приводятся страшные факты, но слов не слышно, а пузырь — всего лишь некрасивый элемент ландшафта, от которого хочется отвернуться. Этот эффект «непроникновения» хорошо изображен Сергеем Лозницей в недавнем фильме «Кроткая»: пока героиня едет в колонию к мужу, попутчики и прохожие фоново обсуждают какую-то войну и заработки на ней, какие-то мобильные крематории. Любые попытки проколоть стенку пузыря приводят к чудовищным скандалам вроде того, что случился вокруг картины Беаты Бубенец «Полет пули», снятой одним кадром в расположении украинского батальона «Айдар» летом 2014 года и показанной на «Артдокфесте». Со всех сторон режиссера, с камерой проникшего в сердце тьмы постсоветского мира, обвиняли в разном: и в героизации карателей, и в убийстве главного героя, и в том, что она плохо держится и плохо дает интервью, и в том, что она «нашистка», и в том, что она «бандеровка», — и бог весть в чем еще. Остается только гадать, почему маленький фильм, показанный в маленьком зале, оказывается более эффективным высказыванием, чем печатные материалы на миллион просмотров; возможно, дело в том, что буквы всегда остаются в плену монитора, изображение сильнее слова, зрение более других чувств содействует познанию, а любое действие в реальном мире (даже простой фестивальный показ) — уже поступок.

* * *

Не желая знать, мы очень мало знаем о том, как сегодня живут территории, на которых ходит рубль и в отсутствие банкоматов завезенную из России наличность выдают в будочках с комиссией под перевод из «Сбербанка-онлайн». Apart from пытки, грабежи, контрабанда и убийства (то, с чем удобно ассоциировать Л/ДНР, чтобы иметь право туда не заглядывать), как эти республики репрезентуют сами себя? Чем гордятся, о чем рассказывают в новостях местных телекомпаний и на YouTube-канале Министерства информации? Что включает в себя местный культурный ассортимент?

Это незатейливый КВН, проходящий при поддержке интербригады «Пятнашка», где шутят про Никиту Джигурду, трансвеститов, геев, порку детей и где арбитрами выступают мужчины в гимнастерках. Это усиленная самоизоляция в ответ на изоляцию вынужденную, и это выпады в адрес США. Но одновременно — повышенное внимание ко всему «международному»: в Донецке можно снять квартиру на Airbnb, и по Фейсбуку гуляет история: человек заселился, а в доме нет лифта, потому что в нем взорвали Моторолу.

Это собственный гламур («Осенний бал в ДНР») и своя мода («платье в стиле милитари» для невесты одного из боевиков). Это фольклорные праздники календарно-обрядового цикла и православные праздники, которые кажутся менее значимыми, чем советские — День энергетика, День шахтера, 23 Февраля, 8 Марта. Спорт. Филармония. Конкурсы красоты. Немного попсы: из России приезжают Алексей Воробьев, Денис Майданов. Совсем немного рока: Юлия Чичерина в прошлом году выпустила альбом «#Войнаимир», где через один идут старые хиты вроде «Ту-лу-лы» и вдохновленные Донбассом песни — «Моя Спарта», «Мой Сталинград», «Рвать».

Шансон для старшего поколения и рэп для молодежи — как российский, привезенный Захаром Прилепиным на «ЛаваФест», так и собственный.

Ополчение читает рэп

И главное — культ войны (в котором некрофилическое слишком очевидно сплетается с маскулинным) как основная сплачивающая идеология. В Донбассе, где боевые действия стали реальностью, достигает апогея концепция российской пропаганды о перманентной Великой Отечественной, происходящей не только в прошлом, но и вообще всегда. Великая Отечественная происходит всегда и везде, где с криком «За пацанов!» гибнут наши солдаты, и это не обсуждается. «Правый сектор», запрещенная в России организация, сыграл свою роль, прочертив прямую линию от прошлого врага к этому, объединив две далеко разнесенные во времени точки в единый «фашизм», с которым надо бороться, чтобы чувствовать себя молодцом. Юные рэперы в клипе «Я сепаратист» читают об украинских снарядах и погибших согражданах, но приходят к памятнику советскому воину, памятнику, израненному в недавних обстрелах. В республиканских колоннах «Бессмертного полка» портреты погибших на той войне соседствуют с портретами погибших на этой — тех, кого официальный сетевой некрополь «Белые журавли» простодушно обозначает негероическими позывными: Кабачок, Фетиль, Костыль, Буржуй.

До войны в Донецке был центр современного искусства (какая ирония!) «Изоляция», который новые власти закрыли еще весной 2014-го со словами «у нас не пройдут эти штучки». Теперь номенклатура легитимных развлечений в ДНР очень узнаваема и мало отличается от того, что кажется правильным/безопасным и российскому официозу, — с поправкой на бюджеты.

Возможно, донбасский когнитивный пузырь и болезненная реакция на попытки его проткнуть — не только механизм психологической защиты, помогающей коллективному Каину не ощущать себя Каином, но и способ уклониться от страшной догадки: с нашей помощью на востоке Украины удалось создать реальность, от которой нас самих отделяет только зыбкая перегородка, состоящая из эфемерного урбанизма, лекций, ресторанов, коворкингов и кинопоказов — всего того, что окончательно схлынет, если окончательно схлынут деньги. И фильм Бубенец — не о «бандеровцах» или «сепарах», а о том, как ведет себя в ситуации дикого поля постсоветский, говорящий на русском языке человек, бывший октябренок или пионер.

* * *

С нелегальных шахт Донбасса начинается документальный фильм Михаэля Главоггера «Смерть рабочего» (2005), который запечатлевал угасание физического труда в постиндустриальной реальности и отталкивался от образа «пролетария-гегемона» из советской пропаганды 1930-х годов.

Концепция защиты «русского мира», на которую клюнули некоторые пассионарии, с самого начала плохо ложилась на почву Донбасса. «Донбасс — это степь. До прихода сюда Российской империи здесь не было значительных поселений и не возникало больших городов до того, как уголь стал важным ресурсом, — то есть до второй половины XIX века, — пишет Константин Плешаков в недавно изданной Йельским университетом книге «The Crimean Nexus». — Почти каждое поселение возникло как шахтерское и остается таковым сегодня. Пик развития пришелся на 1920-е и 1930-е годы. В результате социальные нормы и человеческая география Донбасса не являются ни украинскими, ни русскими, но советскими, планово сформированными исходя из потребностей индустриализации».

«Насколько я понимаю, — говорит Сергей Лозница, который сейчас снимает в Кривом Роге игровой фильм о Донбассе, отталкиваясь от любительских роликов на YouTube, — они не хотят никакой России — забудьте! Они хотят мечту. Как и у “Антимайдана”, это мечта о Советском Союзе. Не знаю, может быть, сейчас уже ничего не хотят, но тогда была мечта о том, что создал кинематограф». (Покойные Гиви с Моторолой добавили бы сюда Голливуд: сидя под обстрелом в Донецком аэропорту, они обсуждали свой байопик с Джорджем Клуни и Джейсоном Стейтемом в главных ролях.)

Подлинная реставрация неосуществима, возможна только мечта о ней — и там, в Л/ДНР, и здесь, по эту сторону перегородки. И в культурном плане «реставрация СССР» может происходить только по донбасскому сценарию — и уже происходит, судя по недавнему митингу в поддержку Путина в «Лужниках». Состав участников праздника в «Лужниках» идеально соответствует золотому стандарту Л/ДНР: спортсмены, исполнители шансона (Стас Михайлов, Лепс), юморист, условная «филармония» (Гергиев, Цискаридзе), много попсы (но те же Воробьев и Майданов), немного рока (та же Чичерина в балаклаве и темных очках), военные с речами о военном времени, представитель рэп-культуры — Тимати, чью гламурную татуировку комментаторы старшего поколения простодушно приняли за блатную. (В числе ведущих концерта — преисполненная комсомольского задора Яна Чурикова, и это огромная персональная боль: Яна — моя однокурсница, прошли лучшие двадцать лет нашей жизни, и карьерный максимум для самой блистательной выпускницы самого блистательного курса журфака МГУ — объявлять выход Григория Лепса на мероприятии по случаю пятых выборов Путина.)

Чичерина — «Рвать»

В Донбассе нет собственного кинематографа (только любительский, который показывают на конкурсах в честь юбилея Победы). У нас он есть, и на сцену «Лужников» поднимались в том числе актеры и режиссеры. И мечта о кино как о важнейшем из искусств под руководством Мединского постепенно воплощается в жизнь — коль скоро за предыдущие двадцать лет при поддержке американской индустрии в стране построилось достаточно кинотеатров, от которых Голливуд настало время отодвинуть. (Запреты маленьких британских фильмов «Паддингтон» и «Смерть Сталина» — цветочки: давайте дождемся первой диснеевской гомосексуальной принцессы и посмотрим на подлинное столкновение интересов и цивилизаций.) Многолетний сплав из советского кино в телевизоре и голливудского кино в кинотеатрах — основа нашего нового культурного кода.

И похоже, что на построение ДНР в масштабах России все уже более-менее согласились. Хорошим примером ползучей донбассизации можно назвать феномен картины «Движение вверх», которая заимствует устойчивый американский жанр спортивной драмы — то есть кино о преодолении и индивидуальном человеческом подвиге — и превращает его в нечто абсолютно противоположное по смыслу. Главные герои — команда измученных, запуганных, нищих, не имеющих нормальных обезболивающих баскетболистов под руководством тренера, у которого система фактически берет в заложники ребенка-инвалида. Игрока-литовца, которому родственники организуют побег и карьеру на Западе, товарищи возвращают в команду, манипулируя его чувством вины. Убийство израильской олимпийской сборной — универсальная трагедия — интересует героев только в одном аспекте: использует или не использует начальство этот повод для того, чтобы отменить матч и избежать позорного поражения.

Фильм с месседжем «ты всегда должен своей стране, а она тебе — никогда», цинично нажимающий на все кнопки советского ресентимента, как известно, стал рекордсменом проката, в кинотеатрах его увидели миллионы; в новогоднюю ночь пьяные на улице счастливо выкрикивали: «Саша Белов забил!»

Судя по агрегации рецензий на «Кинопоиске», в России сегодня нет авторитетного издания или критика, который пожелал бы высказаться о фильме вне нарратива триумфа, прорыва нашего кинопрома и очередной виртуальной победы над «пиндосами». Это полный отказ иммунной системы. «Движение вверх» — второй «Крымнаш», очередная точка сборки перед новым марш-броском в недостижимое прошлое.

Бывший советский человек тридцать лет бродил по пустыне дикого капитализма, уворачиваясь от бандитских пуль, подставляя лицо ветрам глобальной поп-культуры. Объявляя войну всему периметру, отмахиваясь и закрываясь от общемировой повестки, мечтая заново построить СССР, мы можем построить только ДНР, потому что в нашем распоряжении больше нет кубиков с другими буквами.

ДНР — это не только сердце постсоветской тьмы: это апогей советского человека, у которого получилось — получилось построить идеальную новую страну спустя четверть века после исчезновения прежней.

Даже если очень долго не всматриваться в ДНР, ДНР начнется всматриваться в тебя. Когда пузырь лопнет, его содержимое накроет нас с головой.

Понравился материал? Помоги сайту!