Армения после революции: что дальше?

После победы «революции любви и солидарности» и утверждения Никола Пашиняна премьер-министром Армения почти пропала из фокуса внимания российских медиа. Подразумевается, что сама эта революция (как и ее итоги) является исключительно локальной историей, которая не имеет большого значения для постсоветского пространства.

Действительно, с самого начала событий в Ереване Пашинян и другие лидеры протеста постоянно подчеркивали отсутствие в нем какой-либо «геополитической составляющей» — революция в Армении не ставит под сомнение сложившийся баланс сил в регионе и не пытается стать образцом для подражания где-либо еще.

Тем не менее основные черты свергнутого режима Сержа Саргсяна, как и протестов против него, воспроизводят до боли знакомый паттерн: авторитарной власти, годами запугивавшей нищее население репрессиями и происками внешних врагов, противостоит массовое движение, чьим единственным внятным лозунгом является борьба с коррупцией. После долгих лет практически полного отсутствия политической жизни в стране это движение рождается внезапно и стремительно вовлекает сотни тысяч участников, демонстрируя удивительную сознательность и способность к самоорганизации.

Но что происходит, когда его лидеры и активисты совсем неожиданно для себя приходят к власти? Осуществит ли победившая революция в Армении стремление к политической и социальной справедливости, наполнявшее массовое движение, или обернется скорым разочарованием?

Об этом Илья Будрайтскис поговорил с художником, куратором и активистом Ваграмом Агасяном, участником событий весны 2018 года.

Илья Будрайтскис: Можно ли сейчас говорить о наступлении постреволюционного периода в Армении? Или общество продолжает находиться в активной фазе и поэтому итоги весенних событий подводить еще рано?

Ваграм Агасян: Ну, мне хочется думать, что мы сейчас в Армении находимся в постреволюционной ситуации. Это термин, который можно использовать вместо «постсоветской Армении». Но, в принципе, прошло всего два месяца после революции. Вообще революция это или нет — сложно сказать. Об этом можно будет с уверенностью говорить, если произойдут системные изменения. А если нет, это останется просто сменой политической власти, что в нашем случае, конечно, совсем недавно тоже было очень сложно себе представить. Но в любом случае армянское общество пережило уникальный опыт, который вполне может повториться и в будущем.

Будрайтскис: В моих разговорах с участниками событий постоянно звучала оценка протеста как децентрализованного, в котором ведущая роль принадлежала инициативе снизу. Лидерство Пашиняна определялось как позиция модератора, чуть ли не технического менеджера в процессе низовой самоорганизации. Сейчас, когда в результате этой самоорганизации сменилось правительство, насколько отсутствие структур и доверие к менеджменту могут обернуться против способности людей самостоятельно объединяться?

Агасян: В принципе, Пашинян пришел к власти, не давая никаких обещаний. Это совсем не похоже на итог успешной избирательной кампании. Он говорил о необходимости перемен и призвал к неповиновению, что было поддержано если не всеми, то очень многими. Вся борьба была построена на разоблачении лжи: Серж Саргсян объявил о своем нежелании избираться на пост президента или премьер-министра и, как известно, не сдержал своего обещания. Именно возмущение этим сыграло ключевую роль в конструировании протеста как тотального неповиновения.

И сам процесс на улицах шел именно под таким девизом — самоорганизация и децентрализация. Накопилось большее количество проблем, и эти процессы продолжаются до сих пор, постоянно происходят локальные акции по конкретным поводам. Люди выдвигают требования на местах, иногда уже требуя что-то от новой власти. В то же время все понимают, что это правительство носит переходный характер и пока ожидать от него резких шагов не имеет смысла.

Будрайтскис: В этом децентрализованном движении протеста, как было видно, постоянно культивировался его общенародный характер, единство перед лицом авторитарной и коррумпированной власти. Постоянно подчеркивалось, что политические разногласия среди участников следует отложить на потом ради единства в действии. Тем не менее все равно можно сказать, что в этой революции принимала участие широкая коалиция разных социальных групп и политических течений, даже если эти течения себя активно не проявляли. Насколько сейчас, в условный постреволюционный период, эти различия — например, между крайне правыми, либералами, крайне левыми — становятся очевидны?

Агасян: Эти различия пока еще не очень значимы, однако уже сейчас в одном министерстве могут работать люди с разными идеологическими ценностями, и это может перерасти в конфликт, в раздор или в дискуссию, но это нормальный политический процесс. Но, когда придет время принимать политические решения, эти различия окажутся на новом уровне, и тогда уже начнется настоящая политическая борьба. Да, весной существовала общественная солидарность против власти, против беспредела, но сейчас эта солидарность уже отсутствует.

Будрайтскис: А ты мог бы привести пример какого-то вопроса, который вызывает такие программные разногласия уже внутри этого лагеря победившей революции?

Агасян: Есть, к примеру, разногласия в связи с решением по поводу обязательной накопительной пенсионной системы. В то же время есть некий консенсус в правительстве в борьбе против коррупции. Некоторые моменты в критике прошлого режима сегодня пересматриваются. В первую очередь — проблема Таможенного союза. Раньше Пашинян критиковал создание Таможенного союза и включение в него Армении. Теперь, когда он пришел к власти, стало понятно, что эти процессы очень трудно повернуть вспять и он должен работать с уже существующей ситуацией. То же самое с важными для страны вопросами экологии: одно дело — просто требовать закрытия шахт и рудников и совсем другое — в качестве премьера открыто пойти против инвесторов или диктата Всемирного банка. Именно в таких реалиях работают Пашинян и его правительство.

Будрайтскис: Насколько в движении против режима Саргсяна присутствовала повестка, связанная с социальной справедливостью, неравенством и бедностью? И ожидают ли рядовые участники этих протестов от нового правительства серьезных социальных реформ, связанных в том числе с перераспределением национального богатства? Насколько это присутствует в дебатах вокруг действий нового правительства?

Агасян: В принципе, о социальной справедливости даже во время митингов команда Пашиняна говорила не очень много. Они больше говорили о справедливости вообще, чем о социальной справедливости. То есть они говорили, что да, каждый человек, живущий в Армении, должен жить хорошо, но, что это значит, они не поясняли. Люди, в принципе, понимали под этим то, что хотели понять. И для очень многих социальная справедливость, зарплаты, пенсии — это очень важный вопрос. Я думаю, что эти вопросы по очереди будут в той или иной форме подниматься вновь и вновь.

Будрайтскис: Вообще нынешнее правительство Пашиняна больше декларирует себя как правительство реформ или как переходная формация, роль которой ограничена лишь подготовкой новых выборов в парламент?

Агасян: Это правительство действует не как временное и в качестве своей главной задачи определяет борьбу с коррупцией. Полиция и спецслужбы постоянно открывают все новые скандальные уголовные дела, которые вызывают большой резонанс в обществе. В то же время идет работа над новым избирательным законодательством. То есть два приоритета действующего правительства — борьба с коррупцией и проведение чистых парламентских выборов.

Будрайтскис: Партия Пашиняна «Гражданский договор», которая к началу революционных событий была совсем небольшой группой, видимо, станет ведущей силой в новом составе парламента. Можно ли ее сейчас определить как-то идеологически, это все-таки либеральная партия? Если либеральная, то неолиберальная или, скорее, леволиберальная? Насколько внутри нее возможно появление фракций, идеологически ориентированных полюсов?

Агасян: С одной стороны, привычная система политических координат не вполне соответствует политической реальности Армении. С другой стороны, Пашинян все время говорит, что мы — не идеологическая сила и в нашей команде могут работать люди с разными взглядами. Это сам по себе, в принципе, очень либеральный и даже неолиберальный тип мышления — отвергать идеологию вообще и соотносить твои действия исключительно с экономикой. То есть создавать синтез экономики и политики — это, в общем, очень неолиберальное поведение. Этот неолиберальный тип мышления, однако, не сопровождается пока набором конкретных мер со стороны правительства, которые можно было бы назвать неолиберальными.

Будрайтскис: Насколько я понимаю, среди немногочисленных левых в Армении сегодня есть три стратегии: часть предлагает создать в партии Пашиняна некую левую платформу, другие выступают за самостоятельную политическую силу, которая смогла бы участвовать в ближайших парламентских выборах. Наконец, есть те, кто выступает вообще против участия в парламентской политике и говорит о том, что нужно продолжать давление на правительство снизу. Какая позиция, на твой взгляд, сейчас наиболее соответствует этой постреволюционной реальности?

Агасян: Я считаю, что давление снизу — это единственное, что могут сделать сейчас левые. Существует несколько трудностей, связанных с левыми силами. Во-первых, это тень Советского Союза. Любая левая сила должна все время как бы оглядываться назад, чтобы дать свой ответ на вопрос о советском и предлагать новые, отличные от него социальные модели. Ведь критика левых всегда исходит у нас из критики советского социализма. Во-вторых, когда в любой постсоветской стране происходят демократические изменения, тут же ставится вопрос о декоммунизации, при этом коммунизм отождествляется со сталинизмом. Очень много таких примеров и в Грузии, и в Прибалтике, и в коммунистическом блоке в целом, скажем, в Польше.

Но, в принципе, положение наемных работников ужасное, люди это очень хорошо понимают, и с этим ресурсом должны работать левые силы. Создание профсоюзов, изменение Трудового кодекса — это именно те вещи, которые можно реализовать, и люди будут это поддерживать именно в контексте социальной справедливости. То есть задачей левых сил должно быть не просто создание партии, но, в первую очередь, выдвижение конкретных требований и организация общественных кампаний в их поддержку.

Будрайтскис: То есть ты склоняешься больше к внепарламентской стратегии?

Агасян: Это не выбор, а вывод из сложившейся ситуации.

Будрайтскис: Насколько фактор национализма изменился в связи с революционными событиями? Ведь во многом отвержение старого режима было связано и с отторжением гегемонии национализма в качестве его главной легитимации, универсального оправдания существующего порядка. Это был протест и против идеи сплочения перед лицом внешних угроз, концепции «нации-армии», постоянно декларируемой Саргсяном. При этом очевидно, что элементы национализма явно присутствовали и в движении против режима. Как сейчас национализм может использоваться уже в изменившейся ситуации новыми правящими элитами? Насколько он вообще сохраняет свой политический потенциал?

Агасян: Я думаю, что одним из условий успеха революции было то, что недовольство было связано с внутренними проблемами. Националистическая риторика и внешнеполитические угрозы не играли никакой роли. Однако все равно Армения — моноэтническая страна и очень националистически настроенная. И в этом смысле мало что изменилось: новое правительство вообще не ставило вопрос о пересмотре колоссального военного бюджета, который продолжает поглощать скудные ресурсы страны.

Будрайтскис: Завершающий вопрос к тебе как к участнику художественного сообщества. Это сообщество в целом активно участвовало во всех этих событиях, и некоторые его представители сегодня выступают как эксперты, даже чиновники нового Министерства культуры. Насколько, как тебе кажется, возможны серьезные трансформации в культурной сфере Армении? Какой характер они будут носить? Может ли в принципе культура стать пространством, обладающим бóльшим общественным значением, чем это было прежде?

Агасян: Что может сделать искусство… (Смеется.)

Будрайтскис: Да, что может сделать искусство?

Агасян: По-моему, искусство и литература в последние годы находились в сильной апатии. В конце 90-х и начале 2000-х ситуация была совершенно другой… Несмотря на скудость ресурсов, люди действовали и находили какие-то общие маленькие возможности что-то делать коллективно. Потом эта ситуация зашла в тупик. Изменения в области культуры должны происходить на очень личностном уровне, то есть нужно, чтобы у людей снова появилось воодушевление. Только после этого можно говорить о роли искусства и литературы в обществе. Если этого не произойдет, искусство останется маргинальным и непонятным. Я думаю, что именно в 90-х, когда поменялась система, все художники были очень воодушевлены. Сейчас пока этого не видно, но мы все должны думать, как творить, как создавать новые смыслы, потому что это, по-моему, сейчас может иметь очень сильный эффект. Именно смысла сейчас как бы не хватает.

Будрайтскис: С какими реформами в сфере культуры это может быть связано? Как сообщество, художественное и в целом культурное, может влиять на политику государства?

Агасян: После таких резких политических изменений культура и образование — это всегда последние сферы, на которые обращают внимание новые правительства. По-моему, сейчас будет так же — то есть все деньги будут идти на создание каких-то бизнес-проектов, стартапов, откровенно репрезентативных вещей в сфере искусства и образования. Ведь это неблагодарные области, в которых очень сложно добиться быстрых и видимых результатов. Все эти результаты станут очевидными через пять или даже десять лет. И, конечно, вместо того чтобы идти вглубь, легче и быстрее показать поверхностные результаты.

Со структурной точки зрения для меня лично очень важны в этом отношении архивы и музейные фонды. Если они станут доступными, то они станут исключительно важным материалом для исследовательской деятельности художников. Не знаю, придаст ли новое правительство значение этому, но если произойдет переоценка ценностей и приоритетов, то этот подход может тоже найти место в стратегии формирования культурной политики.

Понравился материал? Помоги сайту!