От замороженных конфликтов — к доктрине «Россия без границ»

1.

Невозможно точно установить, когда весь политический класс России в своем самосознании вернулся к картине мира, в которой границы бывших республик СССР условны. В 1990-е годы эта условность границ была одной из тем внутренней политической борьбы в России. После парламентских выборов 1996 года — всего через пять лет после крушения СССР — коммунисты затеяли политическую кампанию за денонсацию Беловежских соглашений и даже добились постановления об этом Госдумы.

Романтический реваншизм красной оппозиции был всегда. Ведь тогда, в 1996-м, возникло Союзное государство России и Белоруссии, и граница между Москвой и Минском стала условной не только де-факто, но и де-юре. В 1990-е годы национал-большевики Лимонова жили настолько «вне границ», что не признавали стран Балтии, а в 2000—2001-м даже пытались устроить «Донбасс» в Северном Казахстане. Но в целом политический класс России того времени жил в инерции Содружества Независимых Государств, признавал суверенитеты и считал, что распад СССР обошелся малой кровью, могло быть хуже. Короткие локальные войны в Приднестровье, Абхазии, Осетии воспринимались как минимальные издержки периода распада. Кремль стоял на том, что конфликты должны быть «заморожены».

Сейчас многие пишут, что поворот произошел из-за первого Майдана, «оранжевой революции» 2004 года на Украине. А она произвела большое впечатление на Кремль из-за того, что в конце 2003 года в Грузии случилась «революция роз» и Саакашвили пришел на смену Шеварднадзе. Возник пунктир, показывающий альтернативу постсоветскому транзиту. Во всяком случае, на митинге в поддержку решения Путина об отмене губернаторских выборов в октябре 2004 в Москве лоялистские партии уже стояли с плакатом «Сербия, Грузия, Украина — далее везде?». Иначе говоря, в этот момент путинский Кремль уже выстроил для себя «линию угрозы» и начал прямо использовать риторику внешней опасности для решений, ведущих к узурпации власти.

Где-то здесь — в 2003—2004 гг. — для политического класса России в целом произошел переход. Европы «от Лиссабона до Владивостока» не стало. Вместо этой концепции в умах воцарился «старина Шарп», он пришел на смену «Великой шахматной доске» Бжезинского. В России вообще очень сильна зависимость от простых американских книжек, которые не воспринимаются как исследования, а превращаются в своего рода «протоколы сионских мудрецов». Настольной книгой в Кремле стала книга Шарпа о «методах победы над хунтой», по ней чекисты стали готовиться к отражению «оранжевой угрозы».

2.

Обстрелы в Цхинвали случались часто, и их обострение в начале августа 2008 года Кремль явно не считал выходящим за рамки обычного. Саакашвили позже говорил, что активность осетинских сепаратистов была такова, что он опасался их вторжения и поэтому предпринял превентивный удар. Трудно поверить в эту аргументацию. Тем более что, как показали события 8—10 августа, Кремль оказался совершенно не готов к развитию ситуации.

Двое суток сетевые патриоты-любители следили с большим волнением за тем, пройдут ли российские войска в Рокский тоннель, связывающий Россию с Южной Осетией, или нет.

Военный ответ большой силы со стороны Кремля плохо смотрелся из всех европейских столиц. И ведомство Суркова приложило огромные усилия, чтобы сломить прогрузинские интерпретации. Собственно, именно во время российско-грузинского конфликта мы и увидели впервые всю обновленную машину «кремлевской пропаганды» — фильмы, книги, фотовыставки за пределами РФ, мобилизацию политиков в других странах, троллинг в сетях, контентное производство в больших масштабах по «темникам», трансфер этого контента в Russia Today и т.д.

Хотя попытка Михаила Саакашвили восстановить контроль над Осетией потерпела поражение, он оставался во главе Грузии еще пять лет, продолжая реформы и пользуясь поддержкой значительной части общества.

Парадокс ситуации заключался в том, что его атака нанесла большой урон Дмитрию Медведеву и отложила на год его «модернизационную» программу. Знаменитый текст «Вперед, Россия!» появился только через год после войны. Этот текст, теперь уже основательно забытый, был наполнен довольно энергичными и утопичными идеями. Тем не менее он явно свидетельствовал о том, что в России существуют «круги», «силы», «аппаратные группы» — трудно найти правильное слово для этого реформизма — даже не «течение», а, скорее, «завихрение» вокруг Кремля, которое, сохраняя в целом дизайн «мягкого авторитаризма», рассчитывало на развитие институтов, на сокращение госсектора, на прекращение разбухания госкорпораций и мысленно устремлялось к образам Силиконовой долины. И даже, как тогда писали теоретики «медведизма» Александр Аузан и Евгений Гонтмахер, — к переключению общественного договора из режима «обменять сокращение свобод на колбасу и безопасность» в режим «перейти от ценностей выживания к ценностям саморазвития».

Если бы все это состоялось, то рассинхронизация постсоветского транзита между бывшими республиками СССР, несомненно, сократилась бы. Саакашвили продолжал в Грузии реформы, о которых писали как о самом успешном примере «транзита», а тем временем в 2010 году на Украине победил Янукович, а в Белоруссии Лукашенко задавил массовые протесты и «избрался» на четвертый срок. В декабре 2011 года сильно тряхнуло и Москву, но к маю 2012-го Путин подавил протесты, аналогичные белорусским. В схватке между инновационным центром «Сколково» и тюрьмой «Лефортово» победила тюрьма.

3.

В какой мере грузинская война предопределила поведение Кремля во время второго Майдана? Разумеется, теперь невозможно уйти от проведения прямой линии между точками — военной операцией в Осетии и операцией в Крыму и Донбассе. Дело в том, что в России всегда был «генерал Ивашов» («если не мы, то здесь будут солдаты НАТО»), и всегда были сторонники «небесного СССР», которые не принимали постсоветские границы всерьез, а суверенитет бывших республик Советского Союза считали временной условностью. Но они до четвертого срока Путина числились даже не «вторым мейнстримом», а экзотическими фантазерами за пределами common sense. А теперь «Россия без границ», риторика об отсутствии суверенитета не только у соседей, но и даже у старых стран Европы — это общее место кремлевского мейнстрима.

Путин воплощает самые смелые фантазии Лимонова и Проханова. Лукашенко и Назарбаев испытывают обоснованную тревогу, глядя на это.

Между 2008 и 2014 годами прошло всего шесть лет, за которые Кремль проделал огромный путь — от поддержания замороженных конфликтов, оставшихся в наследство от развала Союза, и политики «региональной державы» с опорой на мягкую силу к попытке развалить Украину за счет отпадения шести-семи областей и создания Новороссии.

Теперь, когда мы возвращаемся к событиям «пятидневной войны», главный вопрос — к какой третьей точке ведет та прямая линия российской политики, которая образовалась из событий 2008 и 2014 годов?

Понравился материал? Помоги сайту!