Смерть человека

В середине 90-х мне в руки попало несколько обмотанных скотчем видеокассет — документальный сериал BBC. Назывался он «Жизнь человека». Все его серии были красочными и очень познавательными: тут была и компьютерная графика, и 3D-модель младенца, было и про тонкости воспитания, и про восприимчивость к микробам то в грязной африканской луже, то на мраморном королевском полу, было про гормоны любви и просто гормоны, про карьеру и роды, роды в воду, роды в старости, старость. В общем, там много чего было — целая жизнь. Вплоть до смерти. Девятая серия так и называлась «Смерть человека».

Это было двадцать лет назад. На моих руках еще никто не умирал. Смерть кралась где-то по обочине моей памяти: дедушка умер, когда мне не было и пяти, а сообщили мне об этом спустя полгода. Уехавший в эмиграцию одноклассник разбился на мотороллере — но об этом общие знакомые рассказали года через два после его смерти, я уже и лица-то не помнила. В нашем дворе умирали, конечно, люди. Но нас, детей, загоняли в дом на время похоронно-прощальных манипуляций. В общем, смерть где-то была, но скорее образно, а не как часть жизни: без запаха, без ощущений, без собственных по этому поводу переживаний. И вот — сериал BBC. Девятая серия. «Смерть человека».

Вначале все просто: ветеран-подводник, офицер, а теперь пенсионер из Германии Ганс переезжает вместе с женой в цветущую Англию. Кажется, Девоншир. Жить в Англии — мечта всей его жизни: девонширские булочки, девонширские розы. Да, он увлекается розами. Пенсионер и его жена счастливы. Первые кадры «Смерти человека»: пожилая чета показывает корреспонденту свой уютный домик, розовые кусты, фотографии детей, разлетевшихся жить по всему свету… В камеру улыбаются их новые знакомцы по девонширской деревне. Потом, пытаясь понять все про этот фильм, я узнаю: корреспондент снимает Ганса по контракту. Дело в том, что спустя полгода после переезда в Англию Ганс оказался у онколога, который сообщил ему диагноз: рак желудка. Прогноз — три месяца. Тут-то в жизни Ганса появился корреспондент BBC, заключивший от имени телерадиокомпании договор, согласно которому корреспондент снимает жизнь Ганса до самого последнего вздоха. Участие в съемках оплачивается. Немцы, конечно, упертый народ. Вопреки прогнозу доктора Ганс проживет три ГОДА, на протяжении которых его будет снимать корреспондент BBC, а телекомпания — платить оговоренную ренту. Об этом я узнаю годы спустя. А пока на дворе середина девяностых. И, открыв рот, я смотрю за жизнью человека, который вот-вот должен умереть.

Ганс, судя по его цветущему виду, умирать не собирается. Ну вот немного увеличился живот. Куда-то подевались силы, приходится чаще отдыхать. Пропал аппетит. Да. «И стало тяжело ходить», — жалуется он какой-то внезапно возникшей после монтажной склейки тетеньке с тонометром. Она — сестра-сиделка из соседнего хосписа. Она вначале часто звонит, а потом все чаще приезжает к нашему Гансу, чтобы «вовремя понять, когда мы станем принимать меры, чтобы не было больно». (Если честно, так я впервые поняла, что от рака может быть больно. До этих пор мне казалась, что от рака просто сразу умирают.) Ганс все еще держится молодцом, все время рассказывает сиделке про розы и своих друзей, с которыми обменивается по почте (sic!) розовой рассадой. Тетенька терпеливо слушает, гладит Ганса по пожелтевшей руке и к двадцатой минуте фильма появляется в кадре едва ли не чаще жены Ганса. В какой-то момент тетенька делает Гансу подкожную инъекцию. Упаковку ампул и шприцы оставляет Гансовой жене, наставляя: «Не ждите, чтобы ему было нестерпимо больно. Сделайте инъекцию сразу, как только почувствуете, что в следующий момент ему перестанет быть комфортно». Слова непонятные. Не уверена, что во время первого просмотра я что-то вообще поняла. Но совершенно очевидно, что стремительно худеющий, с надувающимся животом Ганс ни разу в фильме не будет выглядеть страдающим или несчастным. Напротив, в следующем кадре совсем уже худой подводник на пенсии возлежит на чем-то вроде смертного одра (высокая кровать с кучей подушек) в окружении новообретенных друзей из девонширской деревни, внезапно слетевшихся детей, внуков и даже правнуков. Все они энергично поздравляют Ганса с Рождеством, которое в его жизни, судя по всему, последнее, а потом хором поют «Yellow Submarine» группы The Beatles. Ганс подключен к капельнице с анальгетиком, интенсивность поступления которого в организм он или его жена могут регулировать колесиком. Простым поворотом колесика. Спустя 7 или 8 минут экранного времени Ганс уходит. Он глубоко вдыхает, а затем перестает дышать. Его жена дает интервью. Вначале она плачет: «Мне больно, что его больше нет». А потом улыбается сквозь слезы: «Он теперь будет смотреть на меня сверху. Он стал ангелом. Ему хорошо. Я была с ним до последнего вздоха. И мы были счастливы каждую минуту нашей жизни».

В финале фильма жена Ганса посыпает прахом мужа его любимые девонширские розы. Ветеран-подводник, офицер широко улыбается с черно-белой фотографии на комоде. Звучит нежная музыка. Титры.

Я видела эту тихую и спокойную историю про смерть человека на видеокассете двадцать лет тому назад.

Спустя двадцать лет, 7 февраля 2014 года, бывший начальник управления ракетно-артиллерийского вооружения ВМФ России, ветеран-подводник, офицер, 66-летний контр-адмирал Вячеслав Апанасенко должен будет убить себя из наградного пистолета для того, чтобы в России второго десятилетия XXI века наконец публично заговорили о праве человека, испытывающего боль, на обезболивание.

Россия в Европе занимает 38-е (из 42 возможных) место по доступности обезболивания.

Болезнь и связанные с ней боли, которые, насколько можно судить, испытывал контр-адмирал Апанасенко, еще не были непереносимыми. Врачи говорят, что взгляд у контр-адмирала был далеко не потухший, сил — много, за спиной — крепкий семейный тыл. То есть он мог бы еще и потерпеть, и пожить… Кто знает, может быть, решившись на самоубийство, ветеран-подводник совершил подвиг: может быть, он вызвал огонь общественного внимания на себя. В предсмертной записке попросил не винить никого, кроме Минздрава и правительства. Точкой невозврата, по словам близких контр-адмирала, стал очередной поход его супруги за обезболивающими. Эти круги ада знакомы всем, кто когда-либо сталкивался в нашей стране с болью. Вначале к онкологу, чтобы подтвердил, что да, у вас рак и могут понадобиться обезболивающие, потом — к участковому доктору, чтобы выписал рецепт, потом — к главврачу больницы, чтобы поставил круглую печать, потом опять к онкологу, потом в аптеку, в которой нужного обезболивающего может и не оказаться. А может и оказаться, но оно уже не будет справляться с имеющейся болью. Боль ведь бывает разная. И она никому заранее не сообщает о своих планах стать нестерпимой. Каждый круг ада по врачам и в аптеку — обезболивание на пять дней. Потом все сначала. Теперь об этом, спасибо контр-адмиралу Апанасенко, знает вся страна: подробно написали в блогах и газетах, рассказали по радио и телевидению. Ценой жизни Вячеслава Апанасенко право на обезболивание, а точнее, его отсутствие стало новостью номер один.

Вице-премьер Ольга Голодец поручила Минздраву проверить, почему погибшему контр-адмиралу Вячеславу Апанасенко не давали обезболивающих. Это, наверное, правильно. Но если проверка будет проведена людьми столь же честными и бесстрашными, как погибший контр-адмирал, то результатом ее должен быть вопрос гораздо более широкий и чудовищный: почему в России умирающим людям так трудно добиться реализации своего права на достойную и безболезненную смерть.

Если постараться, то можно найти ответ и на этот вопрос. Можно сформулировать его обличающе-броско: потому что всем плевать и человеческая жизнь, как и человеческая смерть, в нашей стране, с точки зрения чиновников, не имеет ценности. Но такой, пусть и исчерпывающий, ответ не годится в качестве ключа к решению проблемы. Поэтому придется вдаваться в детали.

На сегодняшний день Россия в Европе занимает 38-е (из 42 возможных) место по доступности обезболивания. Никого конкретно виноватого в этом нет.

С одной стороны, наш Федеральный закон № 3 «О наркотических средствах и психотропных веществах» базируется на международной конвенции о них же. Конвенция эта, хотя и признает необходимость обеспечить наличие наркотических лекарственных средств для медицинских целей, в целом направлена на ограничение распространения наркотиков, на контроль над ними. И это понятно, наркомания — страшное зло. С другой стороны, наркотики — зло не только в России, но и во всем мире. Так вот, во всем мире еще двадцать лет назад (примерно тогда, когда вышла «Смерть человека» на BBC) поняли, что в борьбе с наркоманами не должны пострадать те, для кого эти самые наркотики — единственный способ победить боль. И стали менять правовую базу и практику так, чтобы, отнимая у преступников возможность воровать и сбывать медицинские наркотики, сделать основанные на них обезболивающие препараты максимально доступными для нуждающихся пациентов. Наркоманов от этого в мире, надо заметить, не прибавилось. А смерть мучительная, болезненная, страшная — перестала быть таковой.

Для России, к слову, так и не победившей наркоманию и наркоманов, эти двадцать лет оказались потерянными. В Федеральном законе «О наркотических средствах и психотропных веществах» от 98-го года среди принципов государственной политики в сфере оборота наркотических средств как не было, так и нет ни одного, декларирующего их наличие и доступность для медицинских целей. А продолжительность действия рецепта на обезболивающие препараты (видимо, во избежание злоупотреблений) — 5 дней. Для сравнения: в Великобритании и Франции рецепт на сильнодействующие обезболивающие действует 28 дней, в Польше — 14 дней, в США — 60 дней.

Нелегальный оборот наркотиков у нас — 80 тонн в год. Лишь 0,4% от этой цифры — наркотики, которые хотя бы как-то используются в медицине. При этом 60 процентов дел, связанных с оборотом наркотиков в стране, — дела медработников, в том числе и такие, как громкое дело красноярского доктора Алевтины Хориняк, которая вопреки инструкции, но по жизненным показаниям выписала страдающему от нестерпимых болей пациенту сильнодействующее наркотическое обезболивающее и оказалась на скамье подсудимых. Хотел ли кто-то специально, чтобы так получилось? Скорее, нет. Так вышло. Хотели, конечно, как лучше. Все и всегда хотят как лучше, даже когда случается наломать дров…

Два года назад врачи, благотворители, разномастные неравнодушные борцы с болью достучались до президента Медведева. И тот поручил Минздраву разобраться в вопросе. Результатом стал приказ № 1175н. Там есть разнообразные, хоть и не революционные, полезные новшества (в ряде случаев обезболивающие врач может выписать самостоятельно, не надо собирать целую комиссию; можно выдавать на руки больному или его родственникам пятидневный запас наркотических обезболивающих; пациент не обязан быть прикреплен к одной конкретной аптеке). Эти новшества могли бы, если бы хотели, применять на местах здравоохранители в регионах, чтобы облегчить пациентам доступ к обезболиванию. Но пока это применяют лишь в Москве. Да и то через пень-колоду. Чтобы применяли поголовно, нужен серьезный импульс сверху: указ, приказ, четкое описание, чего хотел бы в данном вопросе президент, в конце концов. Но государственной политики в области доступности наркотического обезболивания у нас нет. Приоритетными в сфере здравоохранения являются, очевидно, другие проблемы. Тоже, конечно, важные, но от этого не легче.

Пока ситуация обстоит таким образом, что, если человеку вот-вот станет больно, он должен немедленно оказаться, скажем, в Первом Московском хосписе. И тогда обезболивать его будут еще до наступления болевого синдрома (так, как это принято во всем мире). Но в Первом Московском хосписе 30 коек. А на всю Москву их 250. А онкологических больных в стране около четырех миллионов. Когда кому-то из них станет больно, они или их родственники отправятся получать обезболивающие по стандартной схеме, напоминающей круги ада.

Если, конечно, смерть контр-адмирала Апанасенко может изменить хоть что-то в системе, которую за двадцать лет не удалось по существу изменить десяткам неравнодушных (живых) людей и нескольким благотворительным фондам… Если смерть человека может изменить жизнь живых людей… А если нет, то все останется по-старому. И смерть человека будет, как и раньше, означать только то, что этого человека больше нет.

Автор — попечитель фонда «Подари жизнь», член правления детского хосписа

Понравился материал? Помоги сайту!