Новый патриотизм — новая оппозиция? Наблюдения слева

В следующем году у Карин Клеман выходит книга в «НЛО» под рабочим названием «Патриотизм снизу. Как возможно, чтобы люди жили так бедно в такой богатой стране?». Кирилл Медведев и Олег Журавлев написали одну из глав — приложение к этой книге — под названием «Новый патриотизм — новая оппозиция? Наблюдения слева».

Кольта впервые публикует этот текст.

В своей замечательной книге Карин Клеман пишет: «Социально-критический патриотизм мог бы стать основой для возобновления левого движения, однако пока этого не происходит, в том числе — поскольку нет той политической силы, которая могла бы собрать и артикулировать разбросанные там и здесь в обыденном сознании куски левой идеологии». Мы разделяем эту идею и считаем, что нашей стране необходим прогрессивный патриотизм, а именно — патриотизм левого толка. Ниже мы напишем о том, как мы видим проект прогрессивного патриотизма, отталкиваясь от исследования Карин Клеман и нашего взгляда на общественно-политическую ситуацию в России.

Рост патриотизма

Мы считаем, что сегодня в России — да и во всем мире — рост патриотических настроений неизбежен. Поэтому левым, демократическим, силам неизбежно придется формировать свои, прогрессивные, версии патриотизма и отстаивать их в борьбе с патриотизмом правым — государственническим, националистическим, традиционалистским.

Несбыточные надежды космополитизма

Почему патриотизм неизбежен? Рост патриотического настроения и вдохновленного им правого и левого популизма, который мы сегодня наблюдаем в разных странах, — это, прежде всего, ответ на исчерпанность или как минимум дискредитированность двух традиционных космополитических, интернационалистских дискурсов: либерального и ортодоксально-марксистского.

В марксовом понимании интернационализм пролетариата должен органически вытекать, во-первых, из общности условий существования (индустриальное производство), во-вторых, из единства подчиненного положения в этих условиях. Сегодня мы имеем кардинально другую ситуацию. Наемные работники, составляя подавляющую часть общества, занимают в нем самые разнообразные позиции, крайне расслоены, и ни о какой общности как предпосылке для интернационалистской идеологии речь, увы, не идет. Неудивительно, что интернационализм, несмотря на очевидную экономическую и информационную глобализацию мирового пространства, для большинства является сегодня, скорее, абстракцией, а в качестве само собой разумеющейся ценности имеет хождение лишь в трех относительно небольших группах: а) среди интеллигенции и креативной прослойки мегаполисов, которые формируют органичную космополитическую среду; б) среди тех левых — социалистов и анархистов, — для которых интернационализм является частью усвоенной идейной традиции, разделяемой с товарищами поверх национальных, этнических, языковых барьеров; в) среди международного профсоюзного движения, которое параллельно с ростом транснациональных корпораций развивает наднациональные сети и организации, защищающие рабочих в разных странах с помощью давления на собственников и топ-менеджеров ТНК в европейских столицах. Парадоксальным образом зачастую не знающие иностранных языков и не имеющие опыта заграничных поездок российские рабочие, вступившие в независимый профсоюз, — на сегодняшний день наиболее явные субъекты «практического» интернационализма ^[1].

В целом же шествие глобального капитализма, которое, по представлениям либеральных идеологов, должно было привести к снятию национальных границ, порождает проблемы (в основном связанные с экономической незащищенностью, безопасностью и т.п.), ведущие, наоборот, к новому запросу на национальное государство со стороны непривилегированных социальных групп, а значит, на новую патриотическую идею. Идея эта может быть, скорее, национал-консервативной (против мигрантов, за «местное» сообщество и его ценности) или социал-демократической (защита от эксцессов свободного рынка), но в любом случае либеральный космополитизм оказывается ценностью — и привилегией — небольшого меньшинства.

Кризис идеологии и патриотическая «конкретика»

Рост патриотизма — это еще и ответ на кризис больших идеологий и идеологических нарративов как таковых. Когда люди больше не верят «громким словам», они объединяются вокруг «конкретных дел» и «общих пространств». Поэтому все больше людей сегодня становятся отзывчивыми к патриотизму, который способен сплотить их не только на основе идей, но и вокруг конкретных материальных объектов и повседневных практик.

Защита долины от строительства моста через нее в Южной Италии или защита уникальной «небесной линии» Санкт-Петербурга, которой угрожает строительство «башни “Газпрома”», — примеры мобилизующего постидеологического патриотизма. Другими словами, в условиях кризиса идеологии как таковой патриотизм предлагает новые формы политической достоверности — люди откликаются на «конкретику», а не «политику»: вырубка парка, являющегося неотъемлемой частью малой родины, — это вторжение в близкое пространство, и необходимость противостоять ему очевидна и не нуждается в дополнительных идеологических обоснованиях. Однако именно на основе такой борьбы сегодня развиваются или возрождаются политические идеи, которые в конечном счете будут или правыми, или левыми по своей сути. Значит, левым предстоит идеологическая борьба за роль в, казалось бы, неидеологических протестах. Более того, эта борьба уже идет: так, социологи из разных стран сегодня пишут об угрозе захвата борьбы простых людей за «общие пространства», связанные с их малой родиной, правыми популистами ^[2].

Патриотизм в России: власть и оппозиция

Конкретная почва для появления нового патриотизма в нашей стране — путинская «стабилизация». В атомизированной России 1990-х, в которой, используя пресловутую формулировку Тэтчер, не было общества, а были только индивиды и семьи, попытки сформировать новую национальную идентичность сверху проваливались. С началом 2000-х ситуация начинает меняться, политика нового режима ставит своей целью формирование нового патриотизма. В 2000-е возникают новая связь с государством и определенная гордость за него, а в связи с присоединением Крыма эти чувства обостряются. Из-за стабилизации и общего повышения уровня жизни и безопасности по сравнению с 1990-ми проходит чувство стыда за страну, которое доминировало в предшествующую декаду. Постепенно возникает запрос на новую коллективную идентичность, на патриотизм нового типа взамен просоветской реваншистской версии 1990-х. В России особенно важен фактор дискредитации космополитических идеологий: марксизм был отождествлен с провалом советского проекта, а либерализм ассоциируется с неолиберальными реформами, повергшими в 1990-х большинство простых людей в бедность и отчаяние. В этих идеологических условиях новый патриотизм становится популярным и привлекательным.

Однако после формирования путинского патриотизма наступает следующий этап, который мы наблюдаем сегодня. Он характеризуется все большим раздражением от официальной патриотической риторики, контрастирующей с лицемерием крупных чиновников и олигархов. Это раздражение приводит не к реабилитации старого либерального словаря из 1990-х («Россия должна оставить свои амбиции исключительности и стать нормальной частью цивилизованного мира»), а к запросу на новый тип патриотизма. Он появляется сейчас постепенно как третья сторона в традиционном споре оппозиционных либералов, считающих, что страна деградировала из-за давления на бизнес, сворачивания демократических свобод и экспансивной внешней политики, и пропутинских лоялистов, требующих верности режиму на основании того, что за время путинского правления Россия «встала с колен». Один из посылов нового патриотизма — мы признаем улучшения в некоторых сферах жизни по сравнению с 1990-ми, но совсем не готовы прощать этой власти то, что нам не нравится, и терпеть ее бесконечно. Мы готовы считать и называть современную Россию своей страной и гордиться ею, но это требует пересмотра отношений между властью и обществом, в первую очередь, демократизации и социальной политики в интересах большинства.

Из интервью с 13-летней оппозиционеркой, живущей в Санкт-Петербурге:

— Вы вырастете и будете работать в издательстве. Оно будет в России?

— Обязательно в России. Я никогда всерьез не задумывалась о том, чтобы уехать, и не собираюсь это делать. Я горжусь культурным наследием Петербурга, нашими новыми станциями метро, новым стадионом. Это потрясающе. Это Россия, это мой город. Я не оставлю это все ^[3].

Другими словами, вдохновленный успехами путинской эпохи новый патриотизм превращается сегодня в оружие борьбы с путинским же режимом. Как мы помним, знаковые жесты Путина, создававшие и укреплявшие его рейтинг, — от суда над Ходорковским в 2003 году до апелляции к рабочим Уралвагонзавода во время Болотной — подавались как антиэлитарные выпады против «либеральной», «компрадорской» части российского бизнеса и якобы связанной с ним общими ценностями части городского среднего класса. Интересно, что социологи и политологи, изучающие Россию, пишут о том, что оппозиционер Алексей Навальный представляет тот же идеологический проект, что и Путин, а именно — антиэлитарный патриотизм ^[4]. Однако, когда антиэлитарность правящей верхушки оказывается под вопросом, оппозиция политизирует патриотизм и превращает его в протестное настроение.

Впрочем, как и во всем мире, в России оппозиционный патриотизм или право-левый популизм опираются на формы политической достоверности, свойственные нашей «постидеологической» эпохе. Поданные как «говорящие сами за себя» вещи — зарплатный «счетчик» на экране передачи Навального, точно показывающий баснословное богатство Сечина, видеосъемки вилл и дач с дворцами и шубохранилищами, «объективные» факты, документы и цифры — лучше любого воззвания доказывают ложный, мнимый патриотизм правящей элиты. Благодаря оппозиционным, но также и государственным СМИ люди все больше ощущают дистанцию — не столько идеологическую, сколько экзистенциальную, — отделяющую их от тех, кто смотрит на мир простых людей из окон автомобилей, советует школьным учителям подзаработать в бизнесе, а студентам — покупать небольшие квартиры на первом курсе вместо того, чтобы жить в общежитиях. Это дистанция и по отношению к власти, и по отношению к элите в целом, включая ее либеральную часть. Как замечает один из информантов Карин Клеман и ее коллег, «они просто зажрались <…> и далеки. От народа. Ну не то что от народа — далеки от жизни <…>. Я не понимаю таких людей». Другая информантка говорит: «Ни одного небогатого либерала не видала».

Таким образом, экономический рост привел к «перехвату» патриотической идеи оппозицией. Патриотизм стал одним из дискурсов протеста.

В то же время протесты 2011–2012 годов и дальнейшая политизация постепенно сдвинули оппозиционный здравый смысл влево: от критики путинского режима как диктаторского к критике путинского режима как олигархического, узурпировавшего не только власть, но и национальные богатства, которые по справедливости должны принадлежать всем. Одновременно с этим произошла и более широкая «нормализация» патриотизма в популярном дискурсе — например, среди либеральных лидеров мнений. Так, Юрий Сапрыкин пишет о голосах нового поколения российских жителей: «<…> глядя на людей, аккумулирующих в себе массовую любовь, можно что-то понять о природе этой любви. Дело же не в том, что Монеточка, например, лучше всех поет, а Юрий Дудь хорошо берет интервью, — в природе их успеха есть вещи на порядок выше. Так вот, Дудь. Помимо того что он спрашивает своих гостей о том, о чем давно не принято спрашивать на публике, — о деньгах, сексе или Путине, — за ним тоже стоит какое-то новое чувство, и оно опять же имеет отношение к России. Дудь, очевидно, не космополит, ему нравятся русская музыка и русское кино, его гости интересны ему в том числе потому, что они составляют вместе с ним какую-то общность и в этой общности наиболее заметны. Его отношение к этой общности бодрое, честное и трезвое, но все же это, в первую очередь, принятие. В инстаграме Дудя, который сам по себе — влиятельное средство массовой информации, есть постоянный хэштег #за∗∗∗сь, которым автор отмечает достойные похвалы явления российской жизни. Перечень этих явлений практически ни по одному пункту не совпадает со списком “поводов для гордости” условного Минкульта или Первого канала». Быть либеральным космополитом, а уж тем более разделять антипопулистские, элитарные взгляды становится моветоном. Наконец, как показывает исследование Карин Клеман и ее коллег, патриотизм стал массовым настроением непривилегированных социальных групп, которые с опорой на патриотическую риторику сегодня критикуют элиту и власть.

Патриотизм и активизм: что делать?

Претензии к богатым, хранящим средства в западных банках, покупающим недвижимость за рубежом, отправляющим туда учиться детей, то есть видящим свое будущее за пределами России, постепенно подтачивают и общие основания либерального космополитизма, ставя вопрос о новой гражданской и активистской этике. С одной стороны, невозможно отрицать право любого человека жить и реализовываться там, где ему нравится. С другой стороны, есть некоторое этическое неудобство и противоречие в том, чтобы, критикуя патриотизм как вредную иллюзию и реализуя свои личные, в том числе карьерные, интересы, лишь пользоваться благами (социальная защита и т.п.), завоеванными поколениями активистов-патриотов, шедших на определенные жертвы, лишения. Поэтому получается, что решение жить и бороться в своей стране ради будущего своего сообщества даже для человека с космополитическими взглядами (разумеется, присущими большей части современных российских левых) оказывается в том числе патриотическим выбором. Как показывает исследование Карин Клеман, такая постановка вопроса отвечает и настроениям простых людей. «Не надо лить помои на страну, в которой ты живешь. Если чем-то недоволен, то возьми и что-то изменяй, работай», — цитирует Карин одного из своих информантов. Таким образом, осмысление и выстраивание активистской этики в новой России не могут обходиться без разговора о патриотической составляющей.

На наш взгляд, прогрессивный патриотизм должен сегодня стать оружием левых в их борьбе за гегемонию. В то же время политический смысл и идеологическое содержание патриотизма сегодня — ставка в борьбе, которая ведется на разных участках российского общества. Поэтому участники левого движения — активисты, интеллектуалы, политики, на наш взгляд, должны сегодня отстаивать прогрессивно-патриотическую повестку в рамках конкретных политических движений, идеологических дискуссий, гражданских практик.

Если присмотреться к современной российской низовой политике, то можно увидеть, что патриотическая этика воплощается в самых новых и прогрессивных формах коллективного действия. Левый патриотизм мог бы стать органической идеологией местного активизма. Недавний подъем локального и муниципального активизма — это начало формирования нового патриотического проекта местного сообщества с большой степенью автономности и инклюзивности. Инклюзивность здесь, впрочем, иногда под большим вопросом: местными активистами зачастую движет стремление защитить себя не только от произвола властей и бизнеса, но и от «чужаков», потенциально «опасных» элементов — мигрантов, маргиналов, бездомных. Другими словами, развитие местного активизма порождает одновременно и противоречие между, скорее, мелкобуржуазной, частнособственнической идеей сообщества и идеей сообщества инклюзивного, обладающей, конечно, несравнимо большим общественным горизонтом. Местный активизм — это поле борьбы и возможность для левых продвигать универсалистские эгалитарные ценности через новые формы локального патриотизма.

«Совершенно очевидно, что реакцией, с одной стороны, на уязвимость, неуверенность, незащищенность, атомизацию, которые продуцируются неолиберальной экономикой, с другой — на фальшивый и агрессивный государственный патриотизм будет дальнейшее конструирование самых разных местных, районных, региональных патриотизмов, идентичностей. И очень важно связывать их с универсализмом трудовых, социальных, гражданских прав, а также с прогрессивными линиями национальной истории.

Например, Мещанский район — исторически самый интернациональный район Москвы, само название восходит к польскому слову, почему бы не использовать этот аргумент против реакционных реконструкторов, ксенофобов и изоляционистов? Но для этого важно быть внутри процесса, а не приходить извне с готовыми схемами, пусть сколько угодно прогрессивными» ^[5].

Как и общегражданский популистский протест вроде «Болотных» и антикоррупционных митингов, так и переживающий сегодня подъем локальный активизм — это новые, только оформляющиеся тенденции в низовой политике, которые, будучи органически патриотическими, не имеют более четкой идеологии. Какой она будет?

Прогрессивный левый патриотизм, на наш взгляд, способен перечертить линии идеологической борьбы в сегодняшней России. Известно клише «левопатриотические силы», которое имеет негативный аналог, восходящий к 1993 году, — «красно-коричневые», а сегодня обозначает блок левоконсервативных и социал-империалистских сил на базе КПРФ. Объединяющей для этого блока, как и для условно левого и правого крыльев КПРФ, является фигура Сталина. На жестком противоречии по поводу сталинизма до сих пор строится основная публичная дискуссия, касающаяся истории, — спор между сталинистами и либералами. Это вполне устраивает и власть, поскольку спор между двумя группами меньшинств — ярыми поклонниками и ярыми обличителями сталинизма (при участии власти, в том числе лично президента, в роли здравомыслящего арбитра, пресекающего крайности) — сводит на нет возможность объединения большинства на другой идейной основе. А такой основой может и должен стать левый патриотизм, принимающий советский проект в целом, опирающийся на его основные символические вехи (Октябрьская революция, победа в ВОВ, полет Гагарина в космос) как на достижения народа и народов, но не затушевывающий и обратную сторону — репрессии, депортации, подавление прав и свобод, цензуру и т.п. В целом проект нового патриотизма — антиимперский, апеллирующий к традициям самоорганизации и низовой демократии, но при этом не антиэтатистский априори, в отличие от анархо-либеральных, а также либертарианских аналогов.

Действительно, попытки формирования нового патриотического дискурса со стороны национал-либералов тоже имеют место. «Здравствуй, мой прекрасный русский народ!» — так начинает свою речь на митинге против повышения пенсионного возраста известный блогер, член Либертарианской партии Михаил Светов. В его патриотической концепции русский народ — извечная жертва государства. Царская империя подавляла сверху предпринимательскую инициативу и вольную индивидуальность, советская «многонационалия» отнимала у работящих крестьян хлеб, давила предпринимателей, раскулачивала зажиточных тружеников, сажала и расстреливала лучших — то есть самых свободных и предприимчивых, потомками которых и является, по странному допущению, «прекрасный русский народ», присутствующий на митинге. Потомками же советских палачей являются, по тому же допущению, современная российская власть и силовые органы.

Артикуляция проекта левого патриотизма невозможна сегодня без переосмысления роли государства. В левом движении есть, с одной стороны, неприятие государства, связанное с анархистской и альтерглобалистской традицией, с другой стороны, сталинистский консервативный этатизм, с третьей — ортодоксально-большевистское представление о необходимости захвата государства пролетарским партийным авангардом. Дефицит осмысления государства как поля борьбы и как потенциального агента перераспределения в пользу большинства, то есть агента одновременно и интересов трудящихся, и национальных интересов, связан с отсутствием социал-демократической традиции в России. Соответственно, развитие левого патриотизма должно быть сопряжено с ее осмыслением, с разговором о возможности демократизации государства вопреки консервативно-этатистским и ультралиберальным, либертарианским трендам.

Одно из разногласий между сегодняшними политическими движениями связано с отношением к мигрантам. Национал-демократический дискурс, ориентирующийся на современных европейских правых, имеет четкую антимигрантскую направленность. Традиционный советский патриотизм, несмотря на риторику «дружбы народов», часто несет в себе сталинское понимание русского народа как первого среди равных. Эта сторона советского патриотизма проявилась во время конфликта в Донбассе, когда откровенно правая, националистическая суть кампании «Русская весна» (неубедительно прикрываемая интернационалистской, антифашистской риторикой) не помешала почти всем сталинистам ее поддержать. И именно из-за доминирования консервативных и националистических сил низовая, независимая составляющая протеста в Донбассе и в целом на востоке Украины оказалась превращена в придаток кремлевской имперской политики.

В целом как бытовая, так и политическая ксенофобия (вспомним антимигрантские выходки КПРФ) — закономерное проявление этой политической тенденции.

Новый левый патриотизм, опирающийся как на лучшие стороны советского интернационалистского наследия, так и в целом на смешение и сосуществование народов как структурный фактор развития России, — наиболее реальная возможность создать инклюзивную гражданскую нацию, включив в нее и мигрантов из стран Центральной Азии.

Гендерная повестка также должна быть артикулирована в сегодняшней России не через дискредитированные и абстрактные концепты толерантности и «европейских ценностей», а через обращение к прогрессивной стороне национальной истории, связанной с раннесоветскими преобразованиями в гендерной сфере.

«В истории каждого народа есть достижения и есть позорные страницы. Того и другого тем больше, чем больше нация, чем влиятельнее ее политика и культура. И зачастую это неразделимые вещи. Октябрьская революция, Ленин, Троцкий, Коллонтай — все это наше великолепное наследие, именно им мы по-прежнему интересны миру, а отказ от него превращает нас в унылых провинциалов, закомплексованных перед Западом, да и перед Востоком. Победа над фашизмом, советский флаг над Рейхстагом… И не надо нам рассказывать про европейские ценности — ни со знаком плюс, ни со знаком минус. Это мы раньше большинства так называемых цивилизованных стран дали избирательные права женщинам и декриминализовали гомосексуальность после революции — к ужасу как западных правительств, так и русских патриотов с французской булкой в бороде» ^[6].

В целом прогрессивный патриотизм опирается на концепцию «народной истории», предполагающую взгляд на нее с точки зрения социальной и классовой борьбы низов, вовлечения угнетенных групп в управление, в культурное и интеллектуальное производство. Принципиально важен и нациестроительный аспект революционных проектов и эволюционных социал-демократических преобразований XIX–XX веков — от Парижской коммуны через Октябрьскую революцию (которая, вопреки распространенному левацкому стереотипу, очень быстро начала сочетать интернационалистские амбиции с патриотической риторикой — «Социалистическое отечество в опасности!») к Кубинской революции 1959 года, к нарративам «английского социализма», шведской социал-демократии и так далее.

«Вспомним 1917 год — монополия царской власти на патриотизм как лояльность императору была разрушена, но буржуазии и либеральной интеллигенции не удалось закрепить идею нации как демократического единства всех классов, потому что классы были непримиримы — народ требовал социализма. В итоге большевики продвинули свою идею нации уже без буржуа — как единство трудящихся всех национальностей. Помните этот апокриф? “Мы — за Россию!” — кричат курсанты-кадеты. “Россия — это мы!” — отвечают красногвардейцы. Все верно. Большевики сделали новую Россию, растворенную в СССР, и сформировали ту нацию, которая живет в России сегодня, другой у нас нет.

Но, бывает, обходится и без революций — например, шведские социал-демократы, находясь у власти много десятилетий, также создали новую модель шведской нации, соединив протестантские традиции с социализмом. В ее основе — не викинги с рогами, которыми бредят маленькие мальчики, а защищенный труд, социальное и гендерное равенство, поддержка слабых» ^[7].

В перспективе прогрессивный патриотизм, на наш взгляд, должен стать важной частью идеологии для леводемократического политического проекта в России, направленного как против неолиберального культа свободного рынка, так и против этнонационализма и государственного охранительства.

---

^[1] Наиболее действенны в этом плане российские независимые профсоюзы, объединенные в Конфедерацию труда России. Так, например, недавно рабочие одного омского завода по производству мороженого, входящего в транснациональную корпорацию, смогли провести успешную кампанию за повышение зарплаты благодаря помощи международного профсоюзного объединения The International Union of Food, Agricultural, Hotel, Restaurant, Catering, Tobacco and Allied Workers' Associations (IUF), действовавшего в рамках этой кампании в Швейцарии.

^[2] Tuukka Ylä-Anttila. Familiarity As a Tool of Populism: Political Appropriation of Shared Experiences and the Case of Suvivirsi. Acta Sociologica.

^[3] «Фонтанка.ру», 12.09.2018.

^[4] Lassila Jussi. Aleksei Naval'nyi and Populist Re-ordering of Putin's Stability / Europe-Asia Studies, February 2016.

^[5] Из интервью К. Медведева «Станет ли “муниципальный социализм” альтернативой для левого движения?»

^[6] Из интервью К. Медведева «Новой газете», 23.12.2017.

^[7] Там же.

Понравился материал? Помоги сайту!