Может ли вирус войти в Царство Небесное?

Пандемия вируса COVID-19 стала для многих верующих настоящим испытанием. Карантин нарушил привычный уклад церковной жизни и вызвал споры о церковном благочестии и даже о вероучении. Можно ли заразиться через причастие? Правильно ли служить литургию в храме за закрытыми дверями? А участвовать в евхаристии онлайн? Раньше эти вопросы казались слишком абстрактными, но сегодня они волнуют многих.

Конечно, теолог не может обойти такой крупный сдвиг в массовом сознании и практиках. И главный богословский вопрос таков: как относиться к вирусу? Каков его статус? Это добро или зло? Это чей-то инструмент или он сам по себе?

Политическая теология: друг и враг

Несколько недель назад на воскресной проповеди патриарх Кирилл назвал коронавирус «милостью Божией». Неделю спустя митрополит Псковский Тихон (Шевкунов) описал пандемию так: «Спустя 75 лет снова война — война мировая <…> между человечеством и этим злом, которое пришло в человеческий род и против которого нам предстоит биться по-настоящему». В своем послании пастве патриарх Константинопольский Варфоломей тоже назвал вирус «невидимым, но теперь хорошо известным врагом». В похожем ключе высказалась глава службы коммуникаций Всемирного совета церквей Марианна Эйдерстен. А главный редактор влиятельного консервативного христианского издания First Things Расти Рено намекнул, что вирус — это агент власти Сатаны, страх перед которым заставляет верующих закрывать храмы и отказываться от участия в евхаристии.

Милитаристская риторика в отношении вируса — это не только церковный феномен. Ангела Меркель уже сравнивала кризис, связанный с пандемией, со Второй мировой. Генеральный секретарь ООН Антониу Гутерриш назвал COVID-19 общим врагом, который «атакует всех безжалостно».

В первой половине XX века немецкий юрист и политический философ Карл Шмитт выдвинул тезис о том, что суть политического заключается в различении друга и врага. Как только сообщество определило врага, каждый должен в отношении него самоопределиться — присоединиться к одной из сторон. Нейтральная позиция невозможна. Если враг назван, то любое уклонение от борьбы с ним будет считаться предательством. Дружить против общего врага — вот основа общественного порядка, по Шмитту. Предельная форма различения друга и врага — это война.

Шмитт был верующим католиком, и его убежденность в том, что люди не перестанут воевать друг с другом, опиралась на серьезный теологический фундамент: веру в грехопадение и поврежденность человеческой природы. Шмитт придерживался довольно пессимистичного взгляда на человека, восходящего еще к теологии блаженного Августина. Для него догма о греховности мира была реальностью, которую необходимо учитывать при построении социальной и политической теории. Позицию, которую можно условно назвать «антропологическим оптимизмом», он считал невозможной. В своей работе «Понятие политического» он пишет: «Основная теологическая догма о греховности мира и человека — равно как и различение друга и врага — приводит к разделению людей, к “дистанцированию” и делает невозможным неразличающий оптимизм понятия человека вообще». И далее он добавляет: «В добром мире среди добрых людей, конечно, царят только мир, безопасность и гармония всех со всеми; священники и теологи здесь столь же излишни, как и политики и государственные мужи». Если следовать логике Шмитта, человечество обречено на политику и она закончится только после второго пришествия Христа, когда человеческая природа будет восстановлена и трагическая поврежденность человека преодолена.

Как мы видели, вирус COVID-19 воспринимается сегодня в общественном сознании как несомненный враг, который ведет войну против человечества. С ним надо бороться и победить — или пасть смертью храбрых, если не удается с ним справиться. Директор Центра исследований науки и технологий Европейского университета в Санкт-Петербурге Ольга Бычкова пишет, что по результатам исследования реакций общества на вирус можно сделать вывод, что как священнослужители и политики, так и большинство людей склонны не только воспринимать вирус как врага, но и его антропоморфизировать. В коллективном воображении ему приписывается человеческое поведение. «Вирус ведет себя как человек, желает чего-то, любит, ненавидит и действует. Он похож на человека, но не такой, как мы. Он — другой, а значит — враг», — заключает Бычкова. Она отмечает также, что ассоциации с теорией Шмитта сейчас «обсуждаются в многочисленных неформальных беседах с коллегами и начавшихся дискуссиях в научных журналах».

Как в голливудских фильмах про инопланетных захватчиков, общий антропоморфизированный, но не-человеческий враг, кажется, способен сплотить все человечество. Кстати, Шмитт считал, что объединение всего человечества в одну политическую нацию (мировое правительство) невозможно ровно по той причине, что у него нет единого внешнего врага. Но вирус становится таким идеальным врагом для всего человечества. И вот бывший премьер-министр Великобритании Гордон Браун уже предлагает создать «временное мировое правительство». А против такого идеального врага может вестись и идеальная справедливая война.

Неантропоцентрическая перспектива

Борьба с общим врагом — очень заманчивая стратегия поведения. Она позволяет почувствовать реальное единство со всем человечеством. Это почти религиозное чувство общности вдохновляет, а победа в такой войне — и вовсе лучшее, что может пережить человек за свою короткую жизнь.

Но есть и другая перспектива. Ольга Бычкова пишет, что их исследование выявило не очень большую, но влиятельную группу, которая воспринимает вирус не антропоморфно, а как «еще одно живое существо на планете». Эта группа состоит из тех, кто давно общается с вирусами, — ученых-вирусологов, микробиологов и др. Их позицию Бычкова описывает так: «Вирус — наш сожитель, поэтому наша стратегия — оптимальное сосуществование с ним. Эта группа не отрицает разумные меры предохранения человека от вируса, но указывает на опасность массовой паники».

Что дает такая стратегия? Во-первых, она оказывает влияние на поведение и практики. Если вы однажды столкнулись с хищником и он вас чуть не съел, в дальнейшем вы будете избегать прямого контакта с ним и принимать необходимые меры безопасности. Конечно, вы можете объявить всем хищникам войну и обрушить на них всю мощь человеческого оружия, но это может подорвать экосистему, в которой вы живете. И, во-вторых, стратегия сосуществования важна для формирующегося сегодня экологического мышления. Все больше людей понимает, что они не отделены от мира, а включены в него миллионом симбиотических отношений.

Стратегия войны, кроме чувства единства и ненависти к общему врагу, не дает никаких практических результатов на будущее. От вирусов невозможно избавиться, у них есть своя ниша в планетарной экосистеме. Тут невозможно изобрести универсальное оружие, но можно научиться с вирусами сосуществовать — например, мыть руки. (Кстати, изобретение вакцин — это результат такого сосуществования.) К примеру, мы видим уже сейчас, что христианские церкви меняют свои привычные практики на более безопасные для прихожан. И это совсем не значит, что они должны обязательно возвращаться к прежним порядкам после пандемии.

Сегодня философы, социологи и антропологи обращаются к неантропоцентрической перспективе, чтобы показать, какие преимущества для человеческого социума дает стратегия сосуществования человека с другими живыми и неживыми сущностями. Это и гипотеза Геи, предложенная Джеймсом Лавлоком и Линн Маргулис и поддержанная Бруно Латуром. И проект «темной экологии» Тимоти Мортона. И работы Мануэля Деланды, Филиппа Дескола, Эдуарду Вивейруша де Кастру, Эдуардо Кона и других.

Эффект этих подходов сравним с действием красной таблетки в «Матрице». «Проснись, Нео!» — говорит главному герою Морфеус. Вернуться к реальности — это сойти с небес на землю и перестать считать себя эксклюзивным держателем прав на планету.

Экотеология

Признание стратегии сосуществования может иметь серьезные последствия для христианства. На уровне богословской риторики сегодня церкви признают необходимость иначе взглянуть на отношения человека и окружающего его мира. Но христианский мейнстрим продолжает в целом жить в парадигме инструментального отношения к любым не-человеческим существам.

Так, патриарх Варфоломей, который считает экологию сферой своего особого внимания (его называют даже «зеленым патриархом»), продолжает работать именно в этом старом дискурсе. Его послание, посвященное Дню молитвы о защите творения, начинается со слов «Наш Бог, сотворивший Вселенную и создавший землю как идеальное место обитания для человечества, дал нам заповедь и способность увеличивать, умножать и наполнять творение, господствуя над всеми животными и растениями». Аналогичные мотивы мы находим в «Основах социальной концепции Русской православной церкви» (2000), где говорится о «владычествовании» над природой и «обладании» землей, к которым, по Божию замыслу, призван человек.

Но традиционный христианский взгляд постепенно корректируется в сторону понимания взаимосвязанности всего сущего. Папа римский Франциск в энциклике «Laudato Si'» подводит к этой мысли. «Мы призваны признавать за другими живыми существами присущую им ценность у Бога, — говорит Франциск. — Сегодня Церковь не утверждает, упрощая, что другие творения полностью подчинены благу человека, словно они не ценны сами по себе, и что мы можем распоряжаться ими по своему усмотрению».

В энциклике он пишет об особом влиянии святого Франциска Ассизского, который проповедовал животным и обращался к «брату Солнцу» и «сестре Луне», то есть был пророком экотеологического мышления. Показательно, что, следуя примеру святого, папа Франциск, в отличие от «зеленого патриарха», ни разу не назвал коронавирус врагом.

Спасутся ли не-человеческие живые существа?

Богословские корни инструментального отношения человека к другим живым существам можно обнаружить и в вопросе о наследовании животными Царства Небесного. С одной стороны, еще апостол Павел говорил о том, что все творение живет в надежде, что оно освобождено будет «от рабства тлению в свободу славы детей Божиих» (Рим. 8:21). С другой, этот вопрос в богословии традиционно решался, скорее, отрицательно. Тревогу об участи этих живых существ можно увидеть во фразе, которую приписывают Бердяеву: «На что мне Царствие Небесное, если там не будет моего кота?»

Аргументы против спасения животных обычно сводятся все к тому же эксклюзивному положению в мире человека, созданного по образу и подобию Божию. Человеку присуща свобода воли, которая может избрать путь к спасению, — в отличие от животных. Душа животных не обладает бессмертием, а значит, умирая, они просто исчезают. И, наконец, Бог воплотился и стал именно человеком. При этом в Царстве Небесном, скорее всего, будут животные, но, видимо, они будут созданы заново.

Пока еще неясно, готовы ли традиционные христианские церкви ввести спасение живых существ в официальное вероучение. Но некоторое движение в этом направлении мы уже видим. В документе «За жизнь мира», опубликованном в марте этого года на сайте Греческой архиепископии в Америке и подготовленном лучшими американскими православными богословами, говорится: «[Бог] обновит небо и землю, и в Его свете возрадуются все существа земли, моря и воздуха. <…> окончательное спасение, обещанное в Священном Писании, охватывает всю космическую реальность, а потому достигнет совершенства только в обновленном творении (которое Священное Писание неоднократно изображает как изобилие животной и растительной жизни в не меньшей степени, чем жизни человеческой)».

В христианском сознании то, что не перейдет в вечность, не имеет подлинной ценности. А значит, любые декларации о значимости живых существ лицемерны без признания их благой посмертной участи. И вирусы — не исключение.

На пороге новой экклесиологии

Принятие ценности не-человеческих живых существ, которое включает в себя их спасение в вечности, бросает вызов традиционной экклесиологии — христианской доктрине о Церкви: через это признание они включаются в ее горизонт. И это радикально меняет вопрос о церковном устройстве. Ведь считается, что только крещеные люди могут попасть в Царство Небесное. Но, если Бердяев встретит там своего кота, кого еще он там увидит?

Неантропоцентрическая перспектива, стратегия сосуществования открывают для теологии возможность при/переоткрыть церковную реальность. По аналогии с проектом Тимоти Мортона я называю этот подход «темной экклесиологией». В ее фокусе — то, что в традиционной экклесиологии находится в тени: множество человеческих и не-человеческих существ, которые исключены из церковного описания, но все равно находятся в Церкви. Подобно темной материи во Вселенной, они не видны, но оказывают на нее огромное «гравитационное» влияние. К примеру, помимо не-человеческих существ в православной экклесиологии нет места женщинам, квир-людям, некрещеным теологам, человеческим эмбрионам. Но все они присутствуют в Церкви и оказывают на нее большое влияние.

Эта перспектива не отменяет прежнего взгляда на церковные структуры и установления, но дополняет его. Евхаристия была установлена самим Христом и считается главным церковным таинством, но Церковь не сводится к евхаристии. Традиционно считается, что крещение — это дверь в Церковь, но в традиции есть некрещеные святые (к примеру, некоторые мученики древности не были крещены). Консервативные христианские церкви осуждают гомосексуальность как грех, но у них есть святые гомосексуалы и даже трансгендеры. Получается, что традиционная христианская экклесиология — это верхушка айсберга, подводная часть которого превышает надводную в разы.

Возвращаясь к коронавирусу, можно сказать, что в перспективе «темной экклесиологии» вирус — тоже часть Церкви, но его статус не может быть точно определен — это не формальное членство. Кто-то спросит: но как может принадлежать к Церкви то, что заставляет людей страдать? Так же, как любой христианин-абьюзер, которому на радость предлагают «ломать жену об колено».

Пандемия уже внесла свои коррективы в церковные практики, теперь пришло время переосмыслить ее с точки зрения христианской теологии. Стратегия различения друга и врага фиксируется на испорченности человека, на неизбежности зла, но позволяет ощутить единство в борьбе с общим врагом. Стратегия сосуществования дает возможность посмотреть на человека через призму не-человеческого другого, увидеть, в чем заключается наша собственная человечность, а может быть, даже заново ее обрести.

Понравился материал? Помоги сайту!