Кампус из слоновой кости

Переход российских вузов в онлайн сопровождался не только дискуссией о качестве дистанционного образования и управленческих практиках в его организации. Уже после первых недель дистанта стало понятно: перевод процесса в другую экосистему неизбежно поставил вопрос об институциональных изменениях в высшей школе, которые могут за ним последовать. Каким образом российские университеты с этим справятся, не натолкнутся ли на стеклянный потолок перемен и какими выйдут из вынужденного дистанта — вопрос с открытым вариантом ответа.

Невыносимая прозрачность бытия

Тревога преподавателей довольно скоро преобразовалась во вполне осязаемый страх. Согласно исследованию РАНХиГС, некоторые результаты которого описал в начале мая социолог Дмитрий Рогозин на своей странице в Facebook, 67% опрошенных преподавателей считают, что дистанционный формат образования «неудобен» и «некомфортен». «Почти единогласное» неприятие дистанционного образования, как следует из публикации Рогозина, обусловлено опасениями перед отсутствием выбора. Преподавателей, по его словам, «страшит всеобщий, обязательный, безальтернативный переход к домашнему формату обучения». Участники опроса жаловались на «контроль со стороны руководства», которого «слишком много», на «обязательства и принуждения», а также на «приоритет отчетности над знаниями». Полные результаты исследования были позднее опубликованы на сайте вуза.

Еще одним источником страха для педагогов, перешедших на дистанционный формат, стала сама онлайн-среда — открытое пространство, в котором совершенно иначе устроена логика организации и взаимодействия и в котором не работает привычная управленческая рутина. На это обратила, в частности, внимание медиатренер Оксана Силантьева, бывший сотрудник НИУ ВШЭ, работающая с журналистами и преподавателями мультимедийных дисциплин. Основная характеристика этого пространства — цифровая фиксация любого взаимодействия его участников («цифровой след»), к которой многие преподаватели оказались просто не готовы.

«То, что сказано в аудитории, остается в этих стенах, но дословно нигде не зафиксировано: “пойди докажи, что я это говорила”, — написала Силантьева на своей странице в Facebook. — Но если я это сказала на видео или написала в сетевом тексте — в любой момент мне можно мои слова предъявить, в любой момент можно оценить мое умение формулировать, объяснять. Можно проанализировать, на какие данные и источники я ссылаюсь. Какие вопросы для самопроверки задаю. Какие вопросы выношу на экзамен». Этот цифровой образ, по ее словам, теперь доступен в любое время по запросу, а большую часть его нельзя ни удалить, ни отредактировать. «И в какой-то момент приходит осознание, что нужно думать, что и как ты говоришь, как обращаешься к ученикам/студентам, что обратная связь может прилететь откуда угодно».

Новая открытость и цифровая фиксация запустили две волны дискуссий, которые развивались последовательно. В марте и апреле предметом обсуждения среди вузовского сообщества и чиновников был технологический аспект: как адаптировать курсы под онлайн, какой контент брать с зарубежных образовательных платформ, как организовать дистанционное общение между студентами и преподавателями, как оценивать полученные знания, проводить зачеты и экзамены. Ближе к концу весны неизбежно начались дискуссии уже нормативного характера о состоянии российской высшей школы, на этот раз посвященные практикам взаимодействия между преподавателями и студентами. Их инициаторами стали сами студенты. Этические скандалы вокруг НИУ ВШЭ, СПбГУ и МГУ поставили вопрос о пересмотре норм этого взаимодействия и продемонстрировали, что необходима адаптация регуляторных процедур, защищающих все стороны этого процесса.

Качество публичного обсуждения в дискуссиях второй волны, впрочем, пока показывает устойчивое сопротивление среды: говорить о необходимости новых форм этического регулирования университетам сложно, неловко и неприятно. Ошеломляет и то, что благодаря новой открытости вузов участие в оценке их деятельности теперь принимает очень широкая аудитория. Это не только эксперты и чиновники, которым весна 2020 года дала серьезный материал для учебной аналитики, но и «случайно причастные» — члены семей, друзья школьников и студентов, да и просто пользователи сети, случайно нашедшие видеозапись занятий. Университет на глазах потерял защищенность закрытой, консервативной институциональной структуры и стал очень уязвимым пространством. Теперь каждый пользователь может оценить происходящее в вузовской среде — с разной степенью глубины и погружения в тему.

В поисках утраченной определенности

Пошатнувшееся доверие к университету как институту — пожалуй, одно из самых заметных последствий перехода на дистант. Между тем еще в 2008 году социолог Борис Дубин указывал на то, что понятие доверия в российской действительности наполнено собственным содержанием. В известной статье «Институты, сети, ритуалы» Дубин цитирует социального философа Никласа Лумана, в чьем понимании «системное доверие» — это механизм, который согласует ожидания индивида от значимых для него институтов. Институт отвечает на это ответственностью за свои действия и решения; такой обмен — это новый тип социальных связей в современных обществах. В то же время в российском обиходе, объясняет Дубин, доверие чаще всего означает «привычное, домодерное, можно сказать, архаичное представление о “правильном” социальном порядке как иерархическом и безусловном, необсуждаемом и неизменном». Весной 2020 года именно этот порядок и оказался нарушен.

Ровно такие возможные институциональные изменения вызывают наибольшее количество страхов у профессорско-преподавательского корпуса, рассказал социолог РАНХиГС Дмитрий Рогозин в онлайн-дискуссии 3 июня. Происходит это, по его мнению, потому, что в последние тридцать лет в российском образовании большинство реформ было реализовано управленцами от образования, а не самими преподавателями. «Если мы зададим вопрос о том, кто такие противники и сторонники дистанционного образования, то выяснится, что основное сражение идет не по линии “я за дистант” или “я против дистанта”, — уверен Рогозин. — Оно идет по линии доверия: “я доверяю управленцам от образования и их решениям” или “я не доверяю им и просто боюсь, что будет очередная директива, правило, ГОСТ, норма, которая толкнет меня в ситуацию дискомфорта, когда я не смогу быть преподавателем вообще и мне придется уйти из отрасли”».

В более общем смысле изменения привычного социального порядка — это основной предмет институциональных теорий. При описании этого процесса декан экономического факультета МГУ Александр Аузан обращает внимание на то, что при резком изменении законодательства возникает разрыв между формальными и неформальными институтами. Изменить формальные институты (законы) можно быстро, а вот неформальные институты (обычаи) не могут меняться скачками, объясняет Аузан. Это подтвердила и практика перехода российских вузов на дистант после выхода соответствующих распоряжений Минобрнауки: далеко не все университеты смогли оперативно перестроить выработанные годами процедуры.

Но постепенно напряжение между полюсами формальных и неформальных институтов растет, и это приводит, по определению Аузана, к «двусторонней реструктуризации». «Неформальные правила начинают медленно подтягиваться, приспосабливаться к изменившимся векторам жизни, а правила формальные откатываются назад, к более привычным формам». Впрочем, за этим может последовать и обратный процесс: формальные и неформальные правила продолжают свое движение и расходятся. В этом случае начинается своеобразная реставрация предыдущего, старого порядка, неэффективных институтов. Тут мы становимся свидетелям «эффекта колеи» — path dependence. Это институциональная инерция, которая не дает выйти субъектам изменений из определенной траектории развития.

Горизонты публичности

В академической традиции достаточно подробно описаны и ресурсы выхода из институциональной колеи. Это в том числе процедуры широкого обсуждения проблем, цель которых — восстановление доверия к институтам со стороны социума. Хотя в традиционных обществах сама организация этого обсуждения часто рассматривается как нечто, угрожающее социальному порядку и «устоям», успешная адаптация к неопределенности, которую принесла с собой новая прозрачность образовательного процесса, возможна только через практики ее широкого обсуждения — проблем как ранее существовавших, так и новых. Еще классик демократической теории Чарльз Тилли связывал проведение делиберативных процедур с рождением доверия. Он описывал это как самовоспроизводящийся механизм, утверждая, что «самый процесс обсуждения рождает доверие, а наличие доверия облегчает обсуждение».

Онлайн-пространство, в котором оказались вузы, может рассматриваться поэтому не только как площадка для зародившегося публичного диалога о состоянии российской высшей школы, но и как ресурсная среда изменений в целом. Еще в 2016 году социолог Элла Панеях говорила, что российское общество уже начало переход, который западное общество осуществило в 1960-е — 1980-е годы — «еще до всяких интернетов». Особенность этого перехода заключается в смене самой парадигмы социального взаимодействия. Механизмы координации между людьми из формальных иерархических структур, зависимых, в первую очередь, от государства, по ее словам, преобразуются в сетевые, горизонтальные, основанные на прямых социальных связях и на самоорганизации.

Для описания различий между этими механизмами Панеях предложила концепцию «текучей современности» социального философа Зигмунта Баумана. Сетевые механизмы координации между людьми не подчиняются логике «квадратно-гнездовых структур модерна», а поэтому их невозможно остановить и заключить в традиционные институциональные рамки. «Невозможно остановить флешмоб “Я не боюсь сказать”, невозможно остановить то, что студенты держат в сетях секретные сайты с рейтингами преподавателей и их смешными цитатами, — просто нет таких инструментов», — объясняла Панеях. Точно так же невозможно остановить дискуссии весны 2020 года, инициированные студенческим сообществом.

Несколько дней назад в сети появилось открытое письмо студентов Высшей школы экономики руководству и сотрудникам университета. В обращении, названном «Трудности цифровизации», авторы предостерегают университет от полного перехода в онлайн-формат, хотя они подчеркивают, что «грядущие изменения в сторону цифровизации неизбежны». Онлайн они предлагают считать «лишь одним из инструментов, который явно не сможет заменить то, что университет дает каждому участнику процесса обучения». В письме анализируются потенциальные риски, которые несет переход в онлайн для развития университета как института. Среди них — риск недополучить социальный опыт, возможный только в стенах университета, и в целом невозможность «качественно и осмысленно осуществлять учебную и научно-исследовательскую деятельность» посредством только онлайн-технологий. «Как и любой другой продукт культурной деятельности, знание требует отдельного места, в котором оно будет сохраняться и приумножаться. Таким местом является академия».

Студенты надеются, что, «несмотря на изменчивый характер современности, традиции, на которых эта современность основывается и без которых она непредставима, останутся с нами». «Классический университет — единственная институция, способная противостоять профанированию образования и науки. Онлайн-изменения утвердят тенденцию к поверхностному, сугубо практико-ориентированному обучению, аналогичному программам, которые предлагают коммерческие платформы», — говорится в письме. Завершается обращение именно предложением дискуссии: «лишь на основе диалога с учетом позиций всех сторон образовательного процесса будет возможно сохранить университет как академию, как институт, предотвратив тем самым его чрезмерную цифровизацию и компьютеризацию».

Это предложение можно использовать и для описания происходящего с российской высшей школой. Кажется, что в переходе на дистанционный формат российские вузы как традиционные иерархические структуры столкнулись с процессами, сущностно малосовместимыми с традиционной формой их бытия. Текучая современность онлайна пока вынесла на поверхность те проблемы и вопросы, которые до этого находились на дне молчаливого консенсуса. Станет ли этот период началом назревшего обновления норм и практик академического взаимодействия — вопрос ответственности вузов перед лицом новой неопределенности.

Чуть больше года назад, в апреле 2019 года, на глазах всего мира горел собор Парижской Богоматери. На реконструкцию утраченного культурного наследия могут, по разным оценкам, уйти десятилетия. В стихотворении «Notre Dame» Осип Мандельштам воспевает его «стихийный лабиринт, непостижимый лес, души готической рассудочную пропасть». И заканчивает его надеждой: «Но чем внимательней, твердыня Notre Dame, / Я изучал твои чудовищные ребра, / Тем чаще думал я: из тяжести недоброй / И я когда-нибудь прекрасное создам…» Образ сгоревшего готического собора, перестраиваемого с помощью новых технологий и обретающего так новую жизнь, кажется довольно смелой, но тем не менее подходящей аналогией для описания происходящего с университетами. Вековые традиции каменных кампусов тоже могут преодолеть сопротивление среды под давлением внешнего шока. И, пережив болезненную структурную трансформацию, которой так настойчиво требует время, зажить новой жизнью, которая пока так страшит.

Автор — доцент факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, автор телеграм-канала «Уроки эмпатии».

Понравился материал? Помоги сайту!