Сьюзен Нейман. Послесловие к книге «Учась у немцев. Раса и память о зле»

Сьюзен Нейман — известный американский политический философ, с 2000 года — директор Форума Эйнштейна в Потсдаме, автор книг «Единство разума: перечитывая Канта» (1994), «Зло в современной философии» (2002), «Моральная ясность: гид для взрослых идеалистов» (2008), «Сопротивление разума: манифест во времена постправды» (2017) и др.

Новая книга Нейман «Учась у немцев. Раса и память о зле» (2019) посвящена работе Германии над нацистским прошлым. К ее переизданию в «карманном» формате Нейман написала новое послесловие — в июне этого года, в самый разгар протестов, связанных с движением Black Lives Matter.

Кольта впервые публикует этот текст (с незначительными сокращениями).

Редакция выражает благодарность нашему постоянному автору Полине Аронсон, благодаря которой эта публикация стала возможной.

Дописывая эту книгу в конце 2018 года, я старалась, чтобы ее тон был обнадеживающим. Не могу сказать, что мои ощущения были именно такими, но я считаю надежду моральным долгом. Надежда не дает нам погрязнуть в отчаянии или скептицизме — в тех настроениях, что сковывают наши действия, призванные улучшить положение вещей. Следовательно, надеяться — наша обязанность. Но даже Кант, который первым высказал это положение, знал: чтобы поддержать наши надежды на моральный прогресс, нам порой нужен знак.

Протесты, которые прокатились по миру после гибели Джорджа Флойда в мае 2020 года, — именно такой знак. Когда они начались, я испугалась гражданской войны. После избрания Трампа политическое противостояние приобрело такой накал, что многие американцы заговорили о холодной гражданской войне. Но сравнения с 1968 годом, когда Ричард Никсон в обстановке широкомасштабных демонстраций выиграл выборы, апеллируя к закону и порядку, не работают. За пятьдесят лет мы кое-что усвоили. Сегодня, когда я пишу этот текст, перспективы справедливости и мира впервые за долгий срок выглядят более уверенными, хотя я не хуже других понимаю, что будущее отнюдь не предопределено.

Первое, что мы усвоили, — это то, что существует глубинная связь между нынешним расистским насилием и нашим неведением о его истории. Юридические структуры сегрегации, получившие название «джимкроуизм», были во многом устранены Актом о гражданских правах 1964 года, но в небытие должно уйти и само это словосочетание «Джим Кроу» («законы Джима Кроу» — неофициальное название законов о расовой сегрегации с 1890 по 1964 год, основанное на популярной песне о чернокожем бедняке. — Ред.). Оно только затуманивает ужасы той эпохи. Называя девяностолетний период террора именем персонажа расистской комической сценки, мы, возможно, испытываем некоторый дискомфорт, но в целом сохраняем нашу уютную невинность. Под этим подразумевается, что десятилетия после Гражданской войны были проникнуты пускай и расовыми предрассудками, но не систематическими преступлениями под эгидой государства. В действительности же «Черные кодексы» (законы, принятые в южных штатах уже после окончания Гражданской войны 1861–1865 годов. — Ред.) объявляли криминальными обычные человеческие состояния у афроамериканцев (например, временное пребывание без работы или, наоборот, владение собственным бизнесом). Тем самым они сотворили образ чернокожего (в особенности мужчины), существующий и по сей день. До «Черных кодексов» расистские стереотипы изображали чернокожих мужчин тупыми и ленивыми, но не постоянными источниками опасности. А вот после принятия этих кодексов, подкрепленных линчеванием, передачей заключенных в частные руки как рабочей силы и разнообразными клише популярной культуры, афроамериканцев начали воспринимать как угрозу. Даже двенадцатилетних.

Тот факт, что эти кодексы поддерживались памятниками, установленными гораздо позже Гражданской войны, был мало кому из американцев известен, прежде чем на эту тему в 2015 году начались серьезные дискуссии (мне он, безусловно, известен не был). В свете того, что мы сейчас знаем о сознательных усилиях, предпринятых, чтобы свято сохранить Конфедерацию в сердце американской истории, глупо утверждать, что памятники — только про былое, про наследие. Те, кто их защищает, возможно, не испытывают ненависти в своих сердцах, но не в эмоциях дело. Мы не увековечиваем в памятниках всякую часть нашей истории. Мы хотим, чтобы наши сообщества разделяли некие ценности, чтобы наши дети их чтили, и выбираем мужчин и женщин, воплощающих эти ценности в себе. Митч Лэндрю (в 2010–2018 годах — мэр Нового Орлеана. — Ред.), распорядившись убрать в Новом Орлеане главные памятники деятелям Конфедерации, произнес сильную речь, но одного мне в ней не хватило. Он предложил гражданам взглянуть на статую Роберта Э. Ли глазами чернокожей десятилетней девочки, неспособной почувствовать, что эта статуя призвана вдохновить ее или воодушевить. Я видела, как этот памятник возвышается над площадью Ли-серкл, и я бы добавила: мне бы не хотелось и того, чтобы десятилетний белый мальчик, проходя мимо этой статуи, вдохновлялся моделью мужской доблести, которой давно уже следовало быть развенчанной.

Если нам немного повезет, внимание к памятникам, увековечивающим ценности, которые мы больше не хотим чтить, может подтолкнуть нас к тому, чтобы с ясной головой поразмыслить об истории и ценностях. Хотя это чрезвычайно чувствительные темы, споры о статуях не должны быть основаны на эмоциях. Нами движут не только страсти, но и идеи: наши сердца бьются, помимо прочего, ради справедливости. Но чувства — дело личное, в то время как доводы, мотивировки публичны, и что нам нужно сейчас — это публичное исследование смысла памятников. Демократическое обсуждение тех ценностей, которые должны, по нашему мнению, быть представлены в сердцевине наших больших городов, имеет не только символическое значение; оно критически важно для системных перемен. Начать можно с разного, единого рецепта не существует. Не обязательно топить статуи рабовладельцев в море или запрятывать их в музеи, есть и другие варианты. Может быть, некоторые памятники нам удастся ввести в контекст так, чтобы нашлось место и нюансам? Кое-какие решения подсказывает обновленная концепция Монтичелло (усадьба Томаса Джефферсона в штате Виргиния. — Ред.), где можно сейчас совершить не только экскурсию по великолепному жилищу Джефферсона, но и другую экскурсию, показывающую жизнь с точки зрения его рабов. Самое, может быть, важное: чем мы хотим заменить эти памятники? Чьи жизнь и деяния мы желаем прославить? Единственный способ это узнать — общественная дискуссия о том, как разобраться в путанице наших историй, как развязать их узлы.

Работая над этой книгой, я была сосредоточена на Глубоком Юге, но только лишь потому, что он послужил увеличительным стеклом для исследования ран всей Америки. Отказ от своей истории — не только проблема Юга, или реднеков, или республиканцев. Никогда я не ощущала это с такой силой, как однажды поздним вечером на платной дороге Нью-Джерси через неделю после того, как отправила окончательный вариант этой книги. Я ехала в дождь с одной конференции на другую и громко пела вместе с радио, чтобы не уснуть за рулем. Когда зазвучала прекрасная песня «The Night They Drove Old Dixie Down» в исполнении Джоан Баэз, я испытала подъем, какой всегда испытываешь, когда слышишь любимую песню, — и вдруг ощутила холодок. Вслушиваясь в слова внимательнее, я принялась искать ноту амбивалентности: это что, действительно элегия побежденному в Гражданской войне Югу? Да, действительно, ничего не поделаешь. При том что репутация Баэз как защитницы гражданских прав безупречна. Она пела не только во время Марша на Вашингтон, но и в Сельме в марте 1965 года, когда белым там грозила смертельная опасность. Если она не увидела противоречия между оплакиванием Старого Юга и борьбой за права тех, кого он порабощал, кто может винить нас, всех прочих? Культурных каналов, по которым переносятся исторические деформации, не счесть.

За время, прошедшее с шестидесятых, мы, таким образом, испытали на себе старую «пилу» Сантаяны: тот, кто не помнит прошлого, приговорен к его повторению (цитата из американского философа Джорджа Сантаяны. — Ред.). К пилообразному, повторяющемуся графику. Одной из первых причин для печали, какие принесла пандемия, был страх, что борьба за расовую и историческую справедливость, только набиравшая силу, уступит первенство коронавирусу. Что мир будет отчаянно стремиться к былой норме: к тому, чтобы сбегать в соседний магазинчик за молоком, беспечно прогуляться в парке, прикоснуться к руке любимого человека. Я боялась, что желание вернуть себе простейшие элементы прежней жизни окажется таким сильным, таким отчаянным, что более жесткие требования справедливости будут оттеснены в сторону. Как очень часто бывало раньше.

А потом по всему миру люди поднялись с требованием покончить с нормой. Нормой были структуры, от полиции до здравоохранения, убивающие людей с небелой кожей. Нормальна была история, пронизанная ложью. Очень долго нормальным считалось зло, но вдруг чаша переполнилась. Когда убили Джорджа Флойда, это было на одну смерть чернокожего больше, чем можно стерпеть. Это убийство было не первым, какое мы видели на видео, но оно было самым непереносимым — не только потому, что мы слышали, как умирающий криком звал свою покойную мать, но и потому, что мы видели лицо другого человека, пустое и банальное в своем зверстве, — лицо человека, у которого было почти девять минут, чтобы передумать и отказаться от убийства. (Стрельба позволяет нам воображать, что все произошло слишком быстро и стреляющий не успел подумать.) Теперь это убийство выглядит как соломинка, ломающая спины целому каравану верблюдов.

События развиваются так быстро, что то, что удивляет нас сегодня, будет, скорее всего, превзойдено через неделю. Самое главное — что по меньшей мере столько же белых людей, сколько черных и коричневых, не побоялось ни коронавируса, ни слезоточивого газа, выходя с требованием покончить с системным расизмом. Опросы говорят недвусмысленно: отчетливое большинство американцев и многие белые люди в других странах видят в нем нашу общую проблему, а не то, что касается в основном лишь небелого населения. Неудивительно, что протесты начались в Америке. Дело не только в том, что, хотя расизм — проблема международная, больше людей гибнет от него на улицах Америки (и не только на улицах, но и в своих постелях — см. случай Брионны Тейлор). Что еще важнее, в отличие от других государств, Америка претендует на то, что она основана на идеалах. Историки издавна старались показать, как далека американская реальность от американских идеалов. <…> Но путь от архивов к общественному сознанию долог, и общественное понимание истории по-прежнему основано на идее американской исключительности: отклонения от американских идеалов, может быть, и признаются, но внимание сосредоточивается на попытках эти отклонения исправить. Что существенно, афроамериканцы всегда были на видном месте среди тех, кто не давал нации спокойно спать. Только очень немногие поддерживали движение за возврат в Африку. От Фредерика Дугласа до Пола Робсона и Тони Моррисон афроамериканцы были в авангарде тех, кто требовал, чтобы Америка соответствовала провозглашаемым ею идеалам.

По ряду причин — не в последнюю очередь потому, что Великобритания сумела отдать большую часть своего рабства на аутсорс колониям, — англичане еще неохотнее, чем американцы, признавали свои национальные преступления. Недавний опрос показал, что менее двадцати процентов британцев испытывают стыд из-за былой империи. Поэтому быстрота нынешних перемен в Британии ошеломляет еще сильнее, чем в Америке. Годы и годы по поводу статуи Сесила Родса шли дебаты под сонными шпилями Оксфорда; и вот Родс наконец пал. Рука об руку с символическими переменами идут требования перемен системных: сделать историю черного населения и колоний обязательной в школьном образовании, критически исследовать полицейскую практику, в Лондоне не такую губительную, как в Нью-Йорке, но все же расистскую. Lloyd's of London и другие корпорации объявили о выплате возмещений за рабство. Статуи короля Леопольда II, чья политика привела к убийству примерно десяти миллионов конголезцев, обливали в Бельгии кроваво-красной краской и теперь сносят. Австралийцы предлагают что-то помимо извинений за несправедливость в отношении аборигенов. Слушая голоса по всему миру, голоса людей, необычайно различных по возрасту, по классовому и этническому происхождению, понимаешь две вещи: что они осознанно солидарны с американским движением Black Lives Matter и что они твердо намерены разобраться с расистским наследием у себя дома. Несомненно одно: к тому времени, как эти слова будут опубликованы, нас ждет еще больше сюрпризов. Не все они будут приятными. <…>

Тут и там скептики высказывают мнение, что протесты — всего лишь повод после месяцев локдауна выплеснуть накопленную энергию, окрашивая этот выплеск в этические тона. У некоторых людей подыскивать человеческому поведению наихудшую интерпретацию — укоренившаяся привычка. Глядя на лица тех, кто вышел на улицы, и слушая их слова, приходишь, однако, к более простому объяснению. Коронавирус дал нам возможность увидеть, как глубоко мы связаны, увидеть, что мы подвержены одним и тем же болезням и что неравенство сохраняется даже в культурах, которые его якобы осуждают. <…> Кроме того, пандемия показала нам обширный массив возможностей, которые всего лишь месяцы назад выглядели неосуществимыми. Дать приют бездомным? Накормить голодных? Проекты, что и говорить, похвальные, но прискорбная нехватка ресурсов делает иx обычно… прожектами. Но быстрота, с которой для предотвращения катастрофических последствий пандемии были выделены международные средства, дает некоторое представление о том, какие шансы могли бы быть у иных перемен.

Однако трезвый взгляд на прошлое — это еще не вакцина: одним уколом от расизма не избавишься. На протяжении многих лет немцы открывали для себя ту истину, что исцеление от расистской порчи — сложный и многослойный процесс. Призывая учиться у немцев, я призывала, помимо прочего, учиться на их ошибках. Большинство их попыток разобраться с прошлым были медленными, неохотными и неполными. Но в совокупности они привели к исторически новому пониманию: невозможно достичь здорового настоящего, поглубже закапывая постыдное прошлое. Кроме того, немцы создали прецедент: можно изменить самое глубинное представление нации о себе, сделать так, чтобы она видела в себе не жертву, достойную жалости, а виновницу, к которой можно предъявить счет.

Мы все предпочли бы видеть свой народ несгибаемо героическим, но, когда это невозможно, мы склонны говорить, что история сделала из него жертву. Тот факт, что на эту позицию встали и послевоенные немцы, и сторонники проигравшего в Гражданской войне американского Юга, показывает, до чего естествен этот ход мысли. Однако следующий шаг, который сделали немцы, сперва не выглядел естественным: сместить фокус со своих собственных ран на раны, которые они причинили другим. Решившись на этот шаг, Германия ощутимо прибавила себе свободы, силы и легкости.

Эта работа продолжается и сейчас. Уже не первый день граждане Германии с цветом кожи, отличным от белого, настаивают на том, что мало сказать «нет» нацистам и «да» евреям, чтобы избавиться от расизма. Трагическим подтверждением этому служит правый террор в отношении небелых граждан Германии, в частности, недавнее убийство девяти человек в кальянных одного западногерманского города. Другие напоминания о работе, которую еще предстоит проделать, носят иронический характер. Имперский дворец на главной площади Берлина был воссоздан с нуля за 650 миллионов евро, чтобы быть переделанным в музей, где будут демонстрироваться городские коллекции неевропейского искусства. Но комиссии сейчас подсчитывают число экспонатов, приобретенных посредством колониального насилия и грабежа. Музей пока не открылся.

На этом фоне убийство Джорджа Флойда придало новый импульс и немецким усилиям, делая достоянием уже не только университетов, но и широкой публики такие американские понятия, как «микроагрессия». Популярный иллюстрированный еженедельник «Штерн» на этой неделе вышел с вопросом на обложке «До какой степени я расист?» и содержит тест, проверяющий понимание читателем привилегий белых. (Один из вопросов для примера: говорили ли вы когда-нибудь вашим детям, как избегать полицейского насилия?) Мы наконец учимся друг у друга благодаря пьянящей смеси из культурного разнообразия и подлинного универсализма, учимся тому, что кажется готовностью проложить новые пути.

Люди не просто нуждаются в просвещении — люди жаждут его. В разных странах по всему миру продажи книг — да, книг! — о расовых вопросах и расизме подскочили до небес. Патрик Уимз, директор Интерпретативного центра Эмметта Тилла в дельте Миссисипи (в память об убитом линчевателями в 1955 году чернокожем подростке Эмметте Тилле. — Ред.), сообщает, что предложений поддержки стало больше в десять раз. NASCAR (американская компания, занимающаяся организацией автомобильных гонок. — Ред.) запрещает флаги Конфедерации? Пластыри Band-Aid начинают выпускать под разный цвет кожи? Neutrogena снимает с продажи в Азии осветляющие кожу косметические средства? Все это радует, но, если отставить эмоции в сторону, ясно, что в эпоху перемен в демографии и чувствительности такие решения имеют прямой смысл и в плане бизнеса. Да, отправить на покой тетю Джемайму (рекламный персонаж, использование которого, по мнению критиков, эксплуатирует стереотипные представления об афроамериканцах. — Ред.) легче, чем демонтировать полицейскую систему. С шестидесятых мы многое узнали о силе капитализма, но мы по-прежнему не знаем, как быть с превращением в товар всего и вся. Это должно предостерегать нас, помимо прочего, и от скептицизма. Мы находимся в начале процесса. Белые подростки уже используют социальные сети не только для селфи. Историк Дайан Макуортер предлагает ударить по открытому нерву капитализма, отказав в денежной поддержке телеканалу Fox News — главной американской пропагандистской машине, работающей на идею превосходства белых. Подобно тому, как ответственные сотрудники корпораций в ее родном Бирмингеме, штат Алабама, полвека назад пришли к выводу, что сегрегация вредит бизнесу, корпорации сейчас могли бы подорвать мощь Fox News, отказавшись от рекламы на этом телеканале. Так ли уж важно, с чего все начинается — с уступки общественному мнению или с убежденности?

Большинство немцев, начиная свой путь к тому, чтобы обратиться лицом к истории преступлений Германии, были движимы обычной смесью мотивов, характерной для любых важных перемен. Личный, корыстный интерес в сочетании со страхом и осторожностью, временами — вспышки раскаяния и стыда. Вопреки предположениям за пределами страны, немцы не упали на колени, захлестнутые искупительной волной, когда масштаб военных преступлений стал ясен. И единственного немца, который так поступил, — канцлера Вилли Брандта — большинство соотечественников за это осудили — хотя этого нельзя увидеть на обошедшей весь мир в 1970 году культовой фотографии, сделанной у памятника героям Варшавского гетто. Нам не следует ждать, что для американцев, британцев и кого бы то ни было еще процесс обращения к истории будет более легким. Как почти все трудное, он займет время, ибо найдутся те, кто будет постоянно ему противиться. То, как мы начали (ведь мы уже начали!), менее важно, чем то, как мы продолжим. Ничто не направляет мысль лучше, чем слова, начертанные создателями Национального мемориала мира и справедливости:

В ПАМЯТЬ ПОВЕШЕННЫХ И ЗАБИТЫХ ДО СМЕРТИ,

ЗАСТРЕЛЕННЫХ, УТОПЛЕННЫХ И СОЖЖЕННЫХ.

В ПАМЯТЬ ТЕХ, КОГО ПЫТАЛИ, МУЧИЛИ И ТЕРРОРИЗИРОВАЛИ.

В ПАМЯТЬ ТЕХ, НА КОГО НЕ РАСПРОСТРАНЯЛАСЬ ВЛАСТЬ ЗАКОНА.

МЫ БУДЕМ ПОМНИТЬ.

С НАДЕЖДОЙ, ИБО ЕЕ ОТСУТСТВИЕ ВРАЖДЕБНО СПРАВЕДЛИВОСТИ.

С ОТВАГОЙ, ПОТОМУ ЧТО ПОДДЕРЖАНИЕ МИРА ТРЕБУЕТ ХРАБРОСТИ.

С УПОРСТВОМ, ПОТОМУ ЧТО СПРАВЕДЛИВОСТЬ — ПОСТОЯННАЯ БОРЬБА.

С ВЕРОЙ, ПОТОМУ ЧТО МЫ ПОБЕДИМ.

Берлин, 24 июня 2020 года

Перевод Леонида Мотылева

Понравился материал? Помоги сайту!