«Невеселый симптом общества, лишенного будущего»

Настоящий поток фотографий из 90-х, а потом споров о 90-х заполнил сеть после призыва COLTA.RU в рамках подготовки к фестивалю «Остров 90-х» вывесить в социальных медиа свои фотографии этого переломного времени. Редакция решила узнать, как объясняют себе этот взрыв умные люди.

Илья Будрайтскис
Антон Долин
Максим Кашулинский
Глеб Напреенко
Юрий Сапрыкин
Максим Семеляк
Александр Скидан
Максим Соколов
Сергей Шаргунов
Екатерина Шульман
Михаил Ямпольский

Максим Семеляк

журналист (The Prime Russian Magazine)

K списку

Любовь к 90-м, точнее, фотографическим их свидетельствам — это любовь к тому самому сослагательному наклонению из поговорки про историю. Основная ценность 90-х состоит не в том, что было, а в том, что могло бы быть. 90-е — это компенсирующий миф, и, несмотря на разницу взглядов и жизней, он у всех какой-то до странности общий — от его мемуарных капризов как будто никто не застрахован, как от эффекта красных глаз (с другими десятилетиями не так, сложнее). Сам тип этих фотографий, если присмотреться, слегка отличается от изображений восьмидесятнических, например, или нулевых. В них видится не точка отсчета, но некая утопическая потенция, чья проективная сила так и осталась под большим вопросом. Тем не менее мало что так объединяет людей, как возможность перепридумать себя.

Максим Соколов

публицист

K списку

До сих пор 90-е остаются довольно болезненным воспоминанием; они были временем максимально острым, когда рушилась старая жизнь и ее самые базовые начала. Процесс затрагивал практически все население России. В этом плане сложно найти этой эпохе аналог. Отрезок, который мог бы вызвать схожий острый резонанс, — это эпоха перелома, 1930-е. Но от 30-х нас отделяет более 80 лет. В живых сознательных свидетелей почти не осталось.

Еще Жорж Жак Дантон сказал, что революция — это сто тысяч вакансий. Это подтвердила Французская революция, это подтвердили и девяностые. Якобинская рубилка для кого-то была расправой, а для кого-то — вакансией, в девяностые были и взлеты по карьерной лестнице, и страшные переломы судьбы. Человек, который сумел занять вакансию, начинает рассказывать человеку, у которого близкие погибли на гильотине, о том, как было хорошо. Это звучит слишком жестко, но так случилось во флешмобе девяностых. Есть восточная мудрость: «Если ты идешь рядом с хромым, то поджимай ногу, чтобы хромота твоего спутника была не так заметна». Очевидно, люди, которые говорят о своем процветании в девяностые, этой мудрости не знают.

Человек, который сумел занять вакансию, начинает рассказывать человеку, у которого близкие погибли на гильотине, о том, как было хорошо.

Глеб Напреенко

историк искусства, художественный критик

K списку

Диспозиция нынешнего спора о ностальгии по 1990-м незамысловата. Официальная идеологическая установка современного российского государства — осудить крах государственности в 90-е, чтобы восславить нынешний путинизм с его клановой централизацией власти. Либерально настроенные медиа и деятели пытаются в ответ предложить версию взгляда на 90-е как на незавершенный проект освобождения от репрессивных традиций российской государственности в их советском варианте. Некоторые левые авторы предлагают деконструировать позицию и «путинистов», и «либералов», видя в нынешнем авторитарном состоянии России прямое следствие первоначального накопления капитала 90-х, логический исход тогдашнего передела экономической власти — исход, описанный, например, в книге Вадима Волкова «Силовое предпринимательство».

Мне ближе последняя позиция, которая пытается не бродить между аффективными (и идеологическими) категориями «мрачного беспредела» или «яркого освобождения», а посмотреть на социоэкономический базис новейшей российской истории. Действительно, опыт 90-х мог восприниматься одновременно как разрушительный и освободительный, подобно опыту революции и Гражданской войны в России 1917–1921 годов. Эта опасная историческая аналогия имеет одну забавную грань.

Подобно тому, как один из левых мифов гласит, что Октябрьская революция взяла вектор на изменение истории в правильную сторону, но этот вектор был загублен термидорианским поворотом сталинизма, так и либеральная мифология предлагает видеть в реформаторском рыночном запале Гайдара порыв к абсолютному благу, погибший окончательно с термидором путинского правления. Такое сходство вариантов конструирования российской истории настораживает: слишком часто в наших идеологических мифах возникает эта фигура скачкообразной «незавершенной модернизации» (можно вспомнить здесь даже Петра Первого), завершающейся установлением «Культуры Два», пользуясь выражением Владимира Паперного. Сегодня, в эпоху реакции, отчетливо ощутима функция этого папернианского мифа как способа хоть как-то примириться с фатализмом истории — с разрывом между личными надеждами на реализацию мечты, осевшими в старых фотографиях, и безличной логикой материальной реальности, приводящей всегда в другое место, нежели то, куда мечталось попасть.

Мало что так объединяет людей, как возможность перепридумать себя.

Екатерина Шульман

политолог

K списку

Во флешмобе с фотографиями из 90-х есть понятный элемент сетевого нарциссизма. Предлагалось ведь не просто повесить фотографии того времени, а свои фотографии. Все мы в соцсетях рады по любому поводу показать себя — неважно, в прошлом или в настоящем. Вокруг этого построена вся культура селфи. Посмотреть на себя молодого — еще более трогательно. Это пласт, лежащий на поверхности. Но есть и второй, общественно-политический.

Девяностые — маркированная эпоха в публичном дискурсе. Они «лихие», ужасные, пугающие. У людей, выросших в это время, такое отношение вызывает естественную реакцию протеста, как у людей другого поколения вызывало протест резкое отношение к советским годам. Когда им говорят плохо про их эпоху, им кажется, что плохо говорят про них самих. Это обидно.

Сейчас наступило время поколения, молодость и начало профессиональной жизни которого пришлись на девяностые. Оно стало движущей силой флешмоба и придало ему такой масштаб. Поколение девяностых стало «говорящим классом». Политическое значение этого состоит в том, что в нашей системе благодаря неравномерной конкуренции смена поколений происходит неестественным образом — замедленно. До сих пор первые позиции в административном аппарате страны занимает поколение 60-х. Для них 90-е были ужасным временем, когда их карьерный путь не начинался, а наоборот — прерывался из-за распада Советского Cоюза. Поэтому активнее всего миф о «лихих девяностых» транслируют они. Но когда поколение сменится (а произойдет это обязательно), придут люди, для которых 90-е были счастливой молодостью. И тогда мифология изменится еще раз.

Сергей Шаргунов

писатель

K списку

Я сам участник этого флешмоба, я вывесил фотографию, где я маленький участвую в отпевании Анастасии Ивановны Цветаевой. Интерес к себе, а не интерес к эпохе — вот что в первую очередь стоит за этим. Очень интересно вглядеться в себя прошлого и таким образом услышать связующее эхо. А подлинность человека часто в экзистенциальном смысле проявляется через фотоснимки. Поэтому дело не в том, какие это годы — 90-е или 80-е, а в том, что люди были моложе, чувства острее.

Сурков останется в памяти с группой «Тату», Глебом Павловским, изданиями OpenSpace и COLTA.RU.

Максим Кашулинский

главный редактор Slon Magazine

K списку

Флешмоб про 1990-е — это такое же явление, как селфи. Почему люди не могут никак остановиться и бесконечно выкладывают в сеть свои фотографии? Они так исследуют себя: человек не знает на 100%, как именно он выглядит со стороны, и с каждым селфи ему кажется, что он приближается к пониманию (хотя на самом деле нет). Фотография из 1990-х — это еще и популярный в медиа жанр «до и после», он очень притягательный, так как дает две точки — раньше и сейчас, а пространство между ними мы заполняем историей. Между 1990-ми и сегодняшним днем вообще есть довольно большое напряжение. Напряжение — во всем: в уровне личной свободы, в надеждах на будущее, в количестве информации. Первые два показателя снизились, третий явно вырос: достаточно сравнить, сколько фотографий у человека есть сейчас в телефоне и сколько сохранилось с 1990-х. Напряжение — как в физике: возникает между полюсами с разными зарядами. Поэтому всех закоротило.

Илья Будрайтскис

публицист, активист

K списку

Ностальгия не существует сама по себе, у нее есть источники. Это какая-то инстанция, которая организует воспоминания. Советская ностальгия пришла не просто так, а была организована и дисциплинировала «сверху». Поток воспоминаний про девяностые задумывался либеральной оппозицией, чтобы противопоставить себя советской ностальгии, официально организованной властью. Все тяжелое и неотрефлексированное в этом процессе выбрасывается, а все, что создает цельный и прекрасный образ ушедшей эпохи, остается.

Для того чтобы на смену ностальгии по девяностым пришло другое время, необходима дистанция — как 15-летний срок с начала нулевых. Думаю, через 10 лет двухтысячные тоже будут представлены как прекрасная, радостная и светлая эпоха, когда люди играли со смыслами, не интересовались политикой, наслаждались экономическим ростом. Те фигуры, которые сегодня воспринимаются неоднозначно, наверняка предстанут нам в теплых тонах. Уверен, что Владислав Сурков сможет прочитать какую-нибудь теплую публичную лекцию о двухтысячных и вызвать слезы на глазах слушателей, которые будут ассоциировать себя с ним как современники. Сурков останется в памяти с группой «Тату», Глебом Павловским, изданиями OpenSpace и COLTA.RU. Эту операцию можно проделать с любым поколением.

Будущее сегодня как будто закрыто. А прошлое распахнуто настежь.

Антон Долин

кинокритик

K списку

Мне кажется, у всего этого две причины. Политическая — уже 15 лет людям промывают мозги уверенным суждением, что 90-е были худшим временем в России вообще, и люди в это искренне поверили. Гигантское количество тех, кто в 90-е рос, взрослел, обретал профессию, почувствовало себя в меньшинстве, но ничего этому мейнстриму возразить не могло, потому что против довольно страшной статистики 90-х не поспоришь. Флешмоб — это форма гражданского протеста против этого пропагандистского штампа. Люди стали публиковать свои фотографии. Это форма частной памяти, которая вырастает в общественную акцию, когда огромное количество судеб и образов сливается в некую картину этого десятилетия, с одной стороны, далекого, а с другой — близкого, очень странного с сегодняшней точки зрения, но в то же время обаятельного и трогательного.

А другая причина — сентиментальная. 15 лет мы живем в обществе интернета, социальных сетей, бесконечного фотографирования себя, близких, окружающего мира и моментальной публикации, поскольку никто не жалеет денег на пленку и печать фотографии. Эпоха, когда для этого было необходимо иметь фотоаппарат, хранить негативы, сохранять фотокарточки, — это время, которое требует особенной археологии. Оно более жидкое. И когда люди достают из этой жидкости какие-то доказательства своего бытия тогда, с удивлением это вспоминая, это производит большой эффект на них самих и на окружающих.

Александр Скидан

писатель

K списку

Девяностые, особенно их начало, связанное с реформами, — это увеличительное стекло всех противоречий. Общество разделилось.

Для творческой интеллигенции это были открытие горизонтов, выход из подполья, возможность путешествовать, большие деньги. Для огромного количества рабочих, служащих, да и для научной интеллигенции — крушение и нищета. Острота реакции в Фейсбуке показывает, что люди из разных социальных страт пережили в этот момент просто разное. Но ностальгические вещи есть у всех. Все-таки это наша молодость. Эмоциональное отношение перекрывает спокойный и трезвый разговор. Кто-то сравнивает ностальгию по девяностым с воспеванием 1937-го, кто-то говорит, что это была лучшая пора в его жизни. Раскол девяностых и начала нулевых не вылился в гражданскую войну, но тихая тлеющая война выходила на поверхность. Такая поляризация характерна и для наших дней.

Особенность текущего момента — невозможно чихнуть, не оказав тем самым услугу Госдепу или кооперативу «Озеро».

Юрий Сапрыкин

журналист

K списку

Вообще демонстрировать друзьям собственные фотографии двадцатилетней давности — естественная человеческая потребность. На этом построен феномен «Одноклассников.ру», этим занимаются на любой встрече выпускников, на этих фото все выглядят красивее и стройнее, чем на самом деле; в конце концов, это смешно. Поэтому флешмоб про 90-е — это прежде всего удачно пойманная вещь с точки зрения психологии; это действительно цепляет. Дальше вдруг выясняется, что, посмеиваясь с друзьями над тем, какие галстуки вы носили в 95-м, вы вдруг оказываетесь частью какого-то гигантского подрывного заговора — то ли спецоперации по обелению 90-х, то ли артподготовки перед очередной рокировочкой. Но это, видимо, уже особенность текущего момента — когда невозможно чихнуть, не оказав тем самым услугу Госдепу или кооперативу «Озеро». На самом деле, как в известном анекдоте, иногда огурец — это просто огурец.

Михаил Ямпольский

философ

K списку

У флешмоба есть абсолютно понятная сторона: всем приятно вспомнить о молодости и повесить фотографии себя молодого или молодой. Это сторона легкого ностальгического нарциссизма. Но и есть и иной аспект. Это бегство из настоящего в прошлое, тем более окрашенное в цвета свободы и вольницы. Будущее сегодня как будто закрыто, и лучше о нем не думать. А прошлое распахнуто настежь. Для меня флешмоб — это прежде всего массовое обращение к прошлому как к единственной открытой временной перспективе. И в этом смысле это невеселый симптом сегодняшнего состояния общества, лишенного будущего.

Проект осуществляется при поддержке Фонда «Президентский центр Б.Н. Ельцина» (Ельцин Центр), образовательного портала «Твоя история» и Парка искусств МУЗЕОН.

Понравился материал? Помоги сайту!