Павленский, не такой, как все: Выбор vs. Судьба

Публикуя текст Олега Кулика, редакция COLTA.RU планирует открыть им дискуссию о сложившейся вокруг Петра Павленского ситуации. Фактическая сторона дела изложена в нашем материале «Изображая жертву». В ближайшее время мы планируем опубликовать и другие мнения о фигуре Павленского.

Когда, год назад, Петр Павленский еще был в тюрьме под следствием, я спросил у его подруги Оксаны: как он поступит, если система протянет свои руки к ней и к их общим маленьким детям?

«Он даже бровью не поведет, — ответила Оксана, — даже если нас будут резать у него на глазах. Он безупречен. Все, что касается его судьбы, его дела, — на него невозможно повлиять извне». И закончила странной фразой: Петр не склонится перед судьбой никогда, он сделал свой выбор...

Меня это признание озадачило, если не сказать — покоробило. В нем была жесткость. Я думал принципиально иначе. Я бы не позволил волоску упасть с головы своей дочери, но слова Оксаны меня смутили. Мне стало как-то неловко за самого себя, за свой уют, вертлявость... Жена даже сказала, что от меня стало опять пахнуть как от «хипаря». Как до нашей встречи. И вот 8 июня Петра освобождают в зале суда. Странно освобождают, неожиданно, раздраженно как-то, скомканно, как бы выпихивают. Павленский на решение освободить его в зале суда отреагировал опять же неожиданно, не принял свою «судьбу», а сделал неожиданный выбор: спокойно зачитал встречный иск к ФСБ за подделку двери, созданной по проекту архитектора Щусева. Дверь оказалась фальшивой, а настоящая, за которую и был суд, пропала. Но на то обращение судья внимания никакого не обратила... Дальше для Петра начались «медные трубы»: бесконечные интервью, встречи, поклонники и поклонницы. И стандартное урчание нашей среды: это пиар, вторично, политиканство, но смело — уже привычные «ни рыба ни мясо». Здесь трудно было не зазвездить. Даже мне предлагали поговорить с Петром, чтобы он поработал на «крутые» бренды или сделал выставки в «крутых» галереях: «Он такой стильный, он так классно выглядит, представляешь, как они со своей белокурой боевой подругой будут выглядеть на подиуме!! Это мечта, это миллионы!! Мы перевернем мир моды» — и т.д. Думаю, у Петра этих предложений было еще больше. Но они на это не шли! Их подчеркнутый аскетизм, внимание к каждой мелочи своего быта и — шире — ко всяким человеческим проявлениям внешнего мира удивляли и даже отпугивали. Но все это вполне согласовывалось с тем режимом, или регламентом, как выражался Петр, выбора пути ради достижения цели. Оксана и Петр после тюрьмы перестроили свой образ жизни в сторону максимальной эффективности: все для дела!! Они стали еще аскетичнее и требовательнее к себе и к своему окружению: отказывались от публичности, не всем давали интервью, даже общение с друзьями и сочувствующими лимитировалось, если становилось слишком поверхностным и декоративным. Петр становился все более и более одиноким, чем до тюрьмы. Было ощущение, что пружина сжималась. Корни его главного преступления мне видятся в том, что он не вступил ни с кем в союз, ни с левыми, ни с правыми, ни с оппозицией, ни с творческими группами. В мужчинах — я это видел — он вызывал чувство неполноценности. Было ощущение, что выбор поведения или оценки им совершается ежесекундно. Как-то, развеселившись, я спросил его, как ему мои новые очки. «Ты сломал старые?» — спросил он в ответ. «Да нет, вот они, просто эти меня, по-моему, молодят». Петя посмотрел на меня молча так, что мне захотелось эти «вторые» очки спрятать подальше.

Если говорили об искусстве, Петр формулировал собственное мнение предельно конкретно, как будто оно много раз были обдумано и записано. Четко отвечал на вопросы, никогда не спорил и никогда не давал почувствовать себя с ним заодно, никакого панибратства, никогда. В обществе, где все ищут своих, Петр и Оксана не играли в эти игры, что и вызывало к ним огромный интерес и даже влечение. Они не скрывали своего отношения к институту брака и ханжеской морали, открыто наслаждаясь своим телом, своей притягательностью, — тут сознание менялось не только у актеров независимых театров. Это понятно. Петр прошел испытание на личностную уникальность, четко отрефлексировав свой опыт и выработав через регламент Выбора свою личную уникальную философию жизни. Он выпустил несколько книг на разных языках, из которых вставал образ неразделенности жизни и искусства. Было ощущение, что общаешься не с человеком. Меня это начинало давить. Его регламент Выбора для меня становился невыносимым, бесчеловечным. Становилось страшно за его дочерей, я боялся думать об их будущем. Петр прекрасно справлялся с ядовитым именованием, попытками поставить себя в рамки внешней регламентации. Он выбирал линии разреза своей жизни как скульптор, без колебания отрезая лишнее. А навязываемые ему жертвенность, кукольную «святость» или политиканство и политическую борьбу, то есть ангажированность, он описал как механизмы власти и манипулирования личностью. Может быть, он был слишком категоричным, определяя большинство стратегий в современном искусстве как оформительские, но он точно никогда не осуждал эти стратегии. Он говорил: так есть, главное — точно это называть, не врать. Иначе возникает приспособление к внешним формам принуждения, то есть манипулирования твоим выбором, и в конечном счете — уничтожение личности, подчинение ее толпе и тому, что он ненавидел, — общей судьбе. Вообще само понятие «судьба», или «регламент Судьбы», как он это называл, всеобщая нерешительность в выборе того, что тебе нужно, страх боли, фатум и слова «такое время» — все это он просто игнорировал как насекомых. А где же любовь, где муки и слезы, боль расставаний, спрашивал я. Где уныние и депрессии, которые валили меня и моих друзей на месяцы, а иногда на годы? Где проклятие тяжелой судьбы и мольбы о ниспослании более легкой?? В присутствии Павленского и Оксаны регламент Судьбы скукоживался под лавкой. Как рыцарь в доспехах, разворачивался режим Выбора. Он убедительно фундировал тип творчества, редкий не только в России, но и в мире, который можно определить как искусство жизни. Когда дела и слова не расходятся ни на йоту. Когда творческим действием человека является прежде всего его образ жизни. Как оказалось, это очень нелегкая судьба — судьба отделенного. Всегда отдельного, чужого внутри покорного судьбе сообщества. Такую позицию себе сложно позволить, лучше почитать о ней в книжках. Человека, который отрицает любое внешнее принуждение, не власть ненавидит: его страшатся простые люди, придавленные этим несправедливым обществом, и особенно глашатаи этого общества, приличные оппозиционеры, брезгливые и крайне трусливые.

Когда Петр прибил себя за яйца на Красной площади, все увидели странную татуировку на его правом плече, сохранившуюся с детства, — Чужой из одноименного фильма. Это не случайно. Он отличался от всех не столько своим искусством или акционизмом даже, сколько самим образом жизни. Своей непоколебимой твердостью делать свой выбор так, как будто он хозяин не только себе, но и вообще на этой земле. Петр — чужой уже не для большинства: он чужой для всех нас, ждущих своей судьбы. И это непростительно. Постсоветское общество, частью которого я являюсь, может простить, принять от внешнего мира многое — чужой успех, презрение, тщеславие, эгоизм, ложь, воровство, насилие, предательство, даже убийство и мучение близких. Но оно никогда не простит отключения своего члена от «общей судьбы», выхода из коллективного тела. Из тела благородного всеобщего зависимого страдания. Для любого нашего коллектива или для громадной массы, толпы, организованной группы, просто друзей и единомышленников, в общем, для всех вариаций общества спектакля абсолютно невыносима самодостаточная, отделенная личность. Пусть резкая, пусть со странными представлениями о ложности традиционных отношений в семье и браке, отвратительно не загипнотизированная витринами окружающего нас «документального» театра. И это пугает. Это ведь, в конце концов, несправедливо. На что он живет? Кто за это платит? Это разрушает солидарность. Возьмемся за руки, друзья! Будем искать выход вместе! Мы же вместе??! Ведь всем будет плохо по одному. Это угрожает смертью и даже хуже — бегством из нашей общей тюрьмы. А из нее ведь (и все же об этом знают!) невозможно убежать. За нами следят, но и мы все следим, чтобы, не дай бог, никто не нашел выход, не вырвался.

После истории с ханжеской премией Гавела, которую вручают за «креативный протест», но следят за ее использованием и деньги которой Петр отдал другим, стало понятно, что он не остановится. Уже после этой акции от Петра отвернулись почти все, кто был как бы против бесчеловечной системы. А система решилась на серьезное усилие по самозащите. Петр для нее оказался крайне опасен. Он как та искра в стоге сена — человек, абсолютно овладевший формой и способный вдохновить на процесс уникального формотворчества целые массы.

Поворотной точкой в жизни Оксаны и Петра стала встречная акция по выдавливанию их как нежелательного и опасного элемента из страны. На такой уровень внимания никто не рассчитывал. Появлялись версии скандала и «предложения» посадить всех четверых, включая детей. У Пети сердце не отделено от головы, он не стал спасать свою репутацию, хотя как никто несколько раз доказал, что не боится ни тюрьмы, ни смерти. Он спасал своих дочерей. Он безупречен. Только это другая безупречность. Высшая, которая отвергает Выбор, которая не бежит за идеальным, а защищает чужую жизнь, возможно, ломая свою. Возможно, когда человек проходит через семимесячный регламент молчания в тюрьме, с ним происходят необратимые изменения. Меняются регламенты. У некоторых пропадает, а у некоторых появляется чувство юмора, способность посмеяться над своей судьбой.

Цивилизованный человек XXI века находится перед невыносимым выбором двух противоположных режимов (регламентов) своего существования — Выбора и Судьбы. Каждый из них по-своему превращает нашу жизнь в мучение. Но в современной культуре регламент Выбора побеждает и становится основным как в общественных отношениях, так и в личных. Как говорит Полина Аронсон в «Режимах романтического», причиной этого является либеральная демократия, может быть, еще что-то, но, скорее всего, тот факт, что современный человек считает привязанность, любовь, дружбу, верность принципам, не говоря уже про честь, гораздо меньшей ценностью, чем чувство свободы. Чтобы понять это торжество регламента Выбора в человеческих отношениях, имеет смысл посмотреть на общий контекст развития общества еще с эпохи Просвещения, когда был совершен поворот к индивидууму. В экономике потребитель получает контроль над производителем, в религиозной сфере верующий берет на себя ответственность за церковь, важно, что это я смотрю, а не то, на что я смотрю. Даже в любви предмет обожания постепенно становится менее важным, чем субъект. Еще в XIV веке Петрарка, глядя на золотые локоны Лауры, называет объект своей страсти божественным, принимая его за наиболее возвышенное доказательство бытия Господа. А всего лишь через 600 лет герой Томаса Манна, ослепленный какой-то другой шевелюрой, приходит к выводу, что краеугольным камнем любви является именно он. То есть любящему удалось переместить центр внимания с возлюбленного на самого себя. Теперь человека интересует исключительно «я» со всеми его травмами, идиосинкразиями, эротическими мечтаниями. В отличие от любовников прошлого, выходивших из себя и куролесивших как малые дети, новый романтический герой относится к собственным эмоциям рационально, консультируется с психоаналитиком, собирает инструкции, справки, читает руководство по эксплуатации, самосовершенствуется, пытается всячески избегать конфликтов. Он осваивает язык выбора, пытается задействовать нейролингвистическое программирование и переводит свои эмоции на язык цифр, оценивая выгоду и возможные проигрыши. Люди переполнены правилами, которые доведены уже до полного маразма и биологически детерминированы. Они воспринимают себя уже не просто как объект желания, а как очень труднодоступный объект, почти как Бога, невидимого и страшно желанного всеми, но который откроется только избранным. Современный человек уже не любит никого, кто не любит его. Он хорошо умеет позаботиться о себе. Он начинает любить головой, а не сердцем.

В регламенте Выбора нейтральная полоса, которая отделяет нас от объекта желания, — это минное поле, напичканное разъедающими сомнениями, подозрениями всех во всех смертных грехах, странными звонками, намеками, мейлами, уничтоженными профилями, неловкими паузами. Никаких слез, никаких потных ладошек, никаких самоубийств, никаких расстройств, никаких разочарований, никаких стихов, сонат, симфоний, картин, писем, мифов, скульптур. Особенно скульптур как архаической формы обожествления тела другого. Себя лепить практически невозможно даже по фото. Психологическому человеку в регламенте Выбора нужно только одно — неуклонное движение в сторону здоровых взаимоотношений между ним и космосом, между ним и обществом, между ним и другим человеком. Индивид абсолютно автономен как идеальная вещь, отполирован, удовлетворен и готов потреблять другого только после жесткой сегрегации.

Как говорят социологи, всю жизнь оставаться в плохих отношениях способны только неандертальцы. Мы давно переросли дурную наследственность, заданную тысячелетиями сельскохозяйственного типа производства, и больше не нуждаемся в постоянстве нигде, в том числе и в моногамных отношениях. Верность — атавизм. Сейчас эволюция вынуждает нас искать в разных сферах проявления разных партнеров для удовлетворения разных потребностей, менять работу, менять местожительство, менять пол, цвет кожи, цвет волос и, возможно, даже вид на разных этапах жизни. Мы не должны ни на чем задерживаться, ни на чем фокусироваться. Мы должны, как быстрые нейроны, перемещаться туда, где интересно, туда, где нас любят, туда, где нам хорошо. Нам не нужна косная толпа, нам нужна толпа летучая, как на фестивале Burning Man, где тебя всасывают в силиконовый автобус, полный прекрасных анонимных тел, чтобы на следующей остановке «выплюнуть» для следующей трансформации. Нежелательная беременность и мерзкие болезни подлежат полному искоренению. Фатальность судьбы и муки любви — в архаичное прошлое. Отныне любовь и привязанность больше никак не связаны с болью. А для этого нужно работать над взаимоотношениями. Работать, как работаем над производственной эффективностью. Никаких катастроф не может быть в принципе. Если у кого-то разбито сердце, в этом виноват он сам. Он застрял в прошлом, он дикарь. Проблема, однако, в том, что электрически управляемая ванна никогда не заменит любящего взгляда или долгожданного звонка. Не говоря о том, что от нее трудно забеременеть. И что бы ни писали по этому поводу футурологи, агенты новых технологий или модные журналы для успешных и вечно молодых, величайший дар любви — это признание твоей ценности как личности, вещь, по сути, социальная — для этого требуется значимый другой. Другой, которого не выбирают, потому что он пронзил твое сердце.

Заплутав среди всех этих сценариев оптимизации и обреченных на провал стратегий, мы сталкиваемся с самой большой бедой регламента Выбора — самопоглощенностью и самопожертвованием. И вот Петр, проявляясь максимально как раз в ситуации регламента Выбора, выбирает наиболее эффективный способ проявления своей самости в этом мире — безжалостность, бесстрашие и бескомпромиссность. И в тот момент, когда он готов доказать, что он — самый сильный человек в мире, когда он был готов жертвовать чем угодно ради своего сверх-Эго (то, что Ленин вслед за Марксом называл делом Жизни или призвания), он совершает символическое самоубийство — отключает регламент Выбора. И тогда автоматически включается режим Судьбы. Единственные люди на Земле, кто готов ради его Выбора заплатить полную цену, ради него пожертвовать всем, — его жена и его дети — меняют его оптику взгляда. Он отказывается от своего Выбора, от своей репутации безупречного воина, от всего того, что составляло его имя и предмет зависти. Он бежит с детьми и подругой в другую страну. Возможно, регламент Судьбы, как в большинстве случаев, приведет его и его семью к полному краху. Этот режим потому и потерял актуальность, что неуправляем, непредсказуем и слишком открыт нерациональным импульсам и невзгодам.

Вера в судьбу, охватывающая человека при каждом столкновении с реальностью, доставляет невыносимую боль. Почти все, кто положился на нее, жалуются на невосполнимые потери, на меланхолию и горькое одиночество. Но Петр, отказываясь от регламента Выбора, рискует нам показать, как найти в себе мужество принять неведомое, брать на себя неучтенные риски и не бояться быть ранимым. Показать ранимость, а не кокетливую демонстрацию собственных слабостей, нацеленных на то, чтобы выяснить пределы терпения общества. Экзистенциальную ранимость за возвращение любви, ее таинственности и за восстановление ее истинной сути. Любовь — это непредсказуемая сила, захватывающая тебя. Если понимание зрелости и самодостаточности в регламенте Выбора оказывается настолько пагубным для нашей жизни, то именно это понимание и следует пересмотреть. Чтобы стать по-настоящему взрослыми, мы должны понять непредсказуемость, которую приносит в нашу жизнь любовь к кому-то другому. Нам нужно вернуть себе право на любовные муки, на страдание и катастрофу самореализации и на отказ от выбора в главном — в служении близким людям. Революция взаимоотношений — это единственная революция, которая может что-то изменить в мире. В этом смысл последней акции.

Понравился материал? Помоги сайту!