Изображая жертву

16 января в эфире украинского телеканала «Громадське» художник Петр Павленский объявил, что он вместе со своей соратницей Оксаной Шалыгиной и их детьми эмигрировали из России, причем уехали еще в середине декабря 2016-го. По его версии, причиной отъезда стало политическое преследование, которое было оформлено в обвинение в сексуальном насилии в отношении актрисы «Театра.doc» Анастасии Слониной. Ее он обвинил в доносительстве. Вскоре выяснилось, что на Павленского действительно было написано заявление об изнасиловании. В тот же день ситуацию прокомментировали руководители «Театра.doc» — Елена Гремина и Михаил Угаров, а также режиссер Всеволод Лисовский, который рассказал в общих чертах предысторию случившегося. Помимо изнасилования стало известно о драке между актером театра Василием Березиным с одной стороны и Павленским в сопровождении еще нескольких человек с другой — позже, уже в январе, против художника было возбуждено еще и дело об избиении. Мнения в обществе разделились. Марина Винник разбирается в ситуации.

Уже несколько дней я читаю мнения и участвую в дискуссиях о Петре Павленском, о его политических и личных позициях. С одной стороны, мы упираемся в невозможность грамотно вести разговор о насилии, а с другой, нам сложно обсуждать политические механизмы, которые влияют на каждого. Случай этот вроде бы неоднозначный и одновременно с этим очень типичный для современного депрессивного состояния российского оппозиционного сообщества (совсем недавно похожим образом обсуждали группу «Война»). Мне не понравились те интервью и статьи, которые я увидела в СМИ, своей однозначностью, своим стремлением занять сторону. Поэтому я и решила составить вот эту подборку комментариев людей, чьим суждениям склонна доверять.

Прошлое

О том, как устроена жизнь Петра Павленского и Оксаны Шалыгиной, они сами довольно открыто рассказывают в интервью. О чем же рассказывает Оксана?

Надежда Замотаева
психолог кризисного центра «Сестры», Москва

Жена оправдывает мужа. Оправдывает насилие и говорит о нем как о норме отношений и жизни. И это еще видят дети. Отсюда вывод, что либо человек сам насильник, либо она в хронической психологической травме после пережитого неоднократного насилия всех видов, в том числе и сексуального. Когда человек рубит себе палец — это уже к психиатру. Все базовые инстинкты уничтожены. Такое не происходит само по себе.

Вмешивается общественное мнение, которое декларирует, что пострадавшая виновата сама.

С актрисой (Анастасией Слониной. — Ред.) все как раз в порядке. Есть осознание своей личности, границ своих и других, все в порядке с инстинктами, осознанием себя и защитой своих прав. Хуже дела обстоят у общества, которое может не принимать заявление, не оказывать помощь, хотя созданы структуры и для защиты прав и оказания помощи. Вмешивается общественное мнение, которое декларирует, что пострадавшая виновата сама. Проблема насилия [заключается] прежде всего в его неосознанности, «невидении» — и отсюда в том отношении, которое имеем, то есть оправдании и допустимости в отношении кого угодно.

* * *

Даже если считать личную жизнь чем-то совершенно отдельным от искусства, не очень понятными были акция по привлечению секс-работниц в суд и абсолютно неотрефлексированное использование чужой уязвимости как способа выстроить свое высказывание.

Что, собственно, случилось в декабре?

Всеволод Лисовский
комиссар постановок «Театра.doc», Москва

Заявление Анастасия [Слонина] написала в течение суток. Обычный срок при таких историях. Репутация у ментов известная, нет рефлекса сразу к ним бежать. Проплакалась, зашила раны в травматологии и пришла ко мне. Решила, что это ей они нож к печени только приставляли, а кому-то еще могут и воткнуть. После Одессы и Васи было ощущение что они разгоняются.

Отыграла она вечерний спектакль, и поехали мы с ней в отделение. Ничего невинного между ними, разумеется, не было. Результаты полной судебно-медицинской экспертизы есть у полиции. То, что Павленский с Шалыгиной изберут приблизительно такую форму защиты, было предсказуемо. То есть мы не ждали, что Настю объявят агентом госбезопасности и Матой Хари. Думали, что будут играть в «экстравагантная девица, провокативное поведение, фанатка, психопатка». Но то, что общественность свяжет эту уголовную историю с происками спецслужб, было понятно. Полтора месяца мы жили в ожидании информационно-помойного душа, который столь щедро пролился на наши головы недавно. Мы принципиально не делали первого хода в этой «партии». Противник нанес удар, мы ответили, сообщив общественности то, о чем знаем. Мы осознанно решили не идти в СМИ первыми, не хотели использовать ситуацию как повод для пиара. Нам не очень нравится, когда наши имена и название театра полощут в криминальных новостях.

Кроме того, влиять медийной шумихой на ход следствия нам кажется не совсем правильным. Поэтому мы решили раскрывать рот только в ответ. Полтора месяца ежедневно ждали, когда же разверзнутся хляби небесные (это забирало довольно много сил), и нас удивило, что правоохранители, в свою очередь, информацию СМИ не давали, хотя и могли. Важно подчеркнуть, что «Театр.doc» как организация ко всей этой истории отношения не имеет. Так же как и, допустим, я, а тем более Елена Гремина (директор «Театра.doc». — Ред.). Уголовные дела будут возбуждены (или не будут) по заявлениям частных лиц. Конечно, эти лица — наши сотрудники, друзья, младшие товарищи, и мы несем за них определенную моральную ответственность. Вот и включились.

Интервью Павленского и отъезд из России

Первое интервью, которое появилось в сети по поводу этого случая, принадлежит Петру Павленскому, и там он даже не объясняет, что случилось.

Сююмбике Давлет-Кильдеева
digital-социолог

Павленский очень грамотно уводит разговор от самого инцидента, ничего не рассказывая о деталях произошедшего, и сразу начинает говорить о том, что он представляет опасность для власти, его семья под угрозой и для него очевидно, что Анастасия Слонина, которая обвиняет его в насильственных действиях сексуального характера, является провокатором, сотрудничает с полицией и ФСБ. Ход очень грамотный, и Павленский хорошо это знает, весь его акционизм завязан на точном попадании в болевую точку общества. Он быстро переключает внимание с обвинений в свой адрес на обвинения жертвы, играя на чувствах публики, благо в нашей истории достаточно примеров гонений и репрессий и начиная со сталинских времен доносчики и стукачи вызывают сильнейшую эмоцию — неприязнь и даже ненависть.

Он быстро переключает внимание с обвинений в свой адрес на обвинения жертвы.

При этом то, что произошло на самом деле, не обсуждается и никак не комментируется, а было бы интересно послушать — на данный момент известно, что потерпевшей зашивали раны, она вышла из квартиры практически голой, потому что с нее срезали одежду, она обращалась к врачу и отнесла заявление в полицию, которое, между прочим, не хотели сразу принимать, потому что сама ведь наверняка виновата. Это классический виктимблейминг (обвинение жертвы) и со стороны Павленского, и со стороны полиции: человека, который находится в уязвленном положении, человека, получившего физическую и психологическую травму, обвинить в том, что он врет, сам во всем виноват, сам себе разрезал руки и одежду. Это страшно, и важно разбираться в этой ситуации, потому что это четкий месседж для всех жертв насилия: не высовывайтесь, первыми под огонь попадете вы, вас обвинят во лжи, и вы не то что не добьетесь справедливого возмездия, а, наоборот, получите новую травму.

* * *

Адвокат Павленского Ольга Динзе дает интервью про якобы нетривиальность дела, которое собираются открыть, — в то время как никакие дела о насилии (особенно в России) простыми не бывают.

Мари Давтян
адвокат, соавтор законопроекта «О профилактике семейно-бытового насилия», Москва

Она — адвокат Павленского, она обязана его защищать. Но изнасилование — одно из самых латентных преступлений. И эти дела никогда не бывают «прозрачными» для правоохранительных органов. Потерпевшие страдают от стереотипного отношения следователей, которые очень часто не только не верят пострадавшим, но и не считают нужным проверять их доводы, а все «расследование» сосредотачивают на потерпевшей, пытаясь выяснить все обстоятельства ее личной жизни. Точной статистики нет, но пострадавшие часто не обращаются в органы, так как испытывают чувство стыда и не верят в помощь полиции. Так и работает виктимблейминг (обвинение жертвы), и вместо того, чтобы проводить объективное расследование, очень часто просто пытаются обвинить потерпевшую в легкомыслии или вранье.

Потерпевшие страдают от стереотипного отношения следователей, которые очень часто не только не верят пострадавшим, но и не считают нужным проверять их доводы, а все «расследование» сосредотачивают на потерпевшей, пытаясь выяснить все обстоятельства ее личной жизни.

Пресса

Легко ли освещать эту историю в прессе, когда обе стороны дают такие противоречивые оценки случившемуся?

Александр Горбачев
редактор отдела специальных корреспондентов «Медузы», Москва

История с «делом Павленского», на мой взгляд, является, в первую очередь, следствием тотального недоверия к институтам, существующего в российском обществе: условные «мы» не можем положиться на суд/полицию/государство в расследовании подобных инцидентов; поскольку «мы» им не доверяем, выводы приходится делать самостоятельно. Сам обвиняемый художник на этом недоверии и сыграл, превентивно превратив бытовое дело в политическое (уточню: я не имею в виду, что он обязательно виновен, а говорю прежде всего о расстановке знаков в этой истории). Очевидно, что если бы общество впервые узнало об этом от тех, кто обвиняет Павленского в побоях и домогательствах, дело воспринималось бы по-другому. Своим заявлением Павленский максимально актуализировал общее недоверие к закону, существующее у его публики; внес выгодное ему сомнение, которое к тому же никак нельзя верифицировать. Это как с историей про Трампа и проституток: невозможно доказать, что этого НЕ было, а значит, всегда остается вероятность, что это правда. Таким образом, и без того с трудом работающий в России механизм доверия к жертве тут осложняется еще и тем, что Павленский превращает в жертву себя; дальше это становится сюжетом про выбор между репутациями.

Вместе с тем освещение этой истории в медиа мне в целом кажется адекватным. Заявление Павленского и его отъезд из России — это очевидное новостное событие, которое невозможно проигнорировать; в этом смысле неизбежно, что его позиция появилась в СМИ первой. Потом, однако, на мой взгляд, все (как минимум те издания, которые я видел) сработали абсолютно корректно — предоставили все возможности высказаться стороне предполагаемых жертв, указали на некоторые противоречия в словах художника и т.д. Именно с журналистской точки зрения в этом деле ничего сложного нет; действуют обычные правила. И уж, конечно, было бы странно требовать от изданий принимать в этом деле какую-либо сторону. Решения в таких случаях выносит все-таки суд (хотя тут см. первый абзац), а задача журналистов состоит в том, чтобы четко изложить и по возможности верифицировать события, как они видятся разным сторонам конфликта.

Условные «мы» не можем положиться на суд/полицию/государство в расследовании подобных инцидентов; поскольку «мы» им не доверяем, выводы приходится делать самостоятельно.

Художественное сообщество

Обесценивают ли подобные (неподтвержденные) обвинения предыдущие художественные акции Петра Павленского?

Боряна Росса
художница, акционистка, Сиракузы (США)

Я считаю, что нет специальных людей, которым позволено делать все. Есть разница между идеей художника и реальным насилием над человеком или животными. Если преследуются идеи, тогда ясно, что нужно поддержать свободу их высказывать, но если человек совершил преступление, это не имеет ничего общего с его или ее свободой высказывать свое мнение. Нужно ясное разграничение, я думаю. Был уже случай Трушевского, где разговор шел о том же.

Я лично не могу разобраться, что это все — донос или настоящее насилие. Если донос — тогда нужно поддержать людей, которых несправедливо обвинили, это, по-моему, очевидно. Ложь нельзя поддерживать. Но если насилие действительно присутствовало, нет причин поддерживать насильника только из-за профессиональной симпатии. Больше того — к сожалению, факт насилия компрометирует идеи художника.

Валерий Леденев
художественный критик, Москва

Прокомментировать могу именно допущение — то есть ситуацию, при которой мы допускаем, что попытка изнасилования и агрессия в адрес актрисы Анастасии Слониной все же имели место. Сразу оговорюсь, что не хотел бы комментировать официальные обвинения в адрес художника — мне, как и многим, произошедшее кажется неожиданным, но во всем этом, увы, нет ничего невероятного. Как нет невероятного в версии о подлоге, которая точно так же пока не доказана.

Факт возможной причастности автора к попытке изнасилования старые его акции не компрометирует. Хотя бы потому, что обсуждаемая попытка изнасилования — в случае, если она будет доказана, — остается фактом частной жизни Павленского и как художественная акция им не позиционируется. Вопрос в том, было ли насилие в самих работах Павленского, сделанных до настоящего момента. Лежали ли оскорбление, угнетение другого и насилие в основе его акций? Какова внутренняя мотивация его радикальных перформансов и как она сочетается с внешней стороной его действий внутри социального пространства? Если отвечать на эти вопросы, то поводов обвинять автора в психологическом или физическом насилии не так уж много — если не брать инцидент с приглашением в суд секс-работниц и сопутствовавшую риторику, что и в самом деле выглядело сомнительным.

Никита Кадан
художник, Киев (Украина)

Лучше не требовать чистоты от каких-то малознакомых тебе людей и не разочаровываться после. Кажется, сейчас надо срочно занимать места на одной из сторон, а я еще вникаю в детали. Очень стыдно будет ошибиться. Но сегодня уверенно могу сказать две вещи. Если это правда, то прежние заслуги и роль в политике/культуре/искусстве вообще ничего здесь не оправдывают, они в данном случае просто не в счет. И если это правда, то значение акций Павленского в современной российской истории не исчезает и не уменьшается. Оставить бы эти сферы разделенными и не смешивать оценки. Но вот «уверенно сказать» что-то можно, только добавив «если».

С одной стороны, есть «культура изнасилования» в ее особо гнусном постсоветском изводе, а с другой — способная на все власть. Обе эти стороны абсолютно реальны, с обеих, естественно, льется постоянная ложь. И обе дают возможность сделать последнее и окончательное обобщение, после которого разбираться уже вообще ни в чем не надо. Или возможность махнуть рукой — мол, уже ни в чем невозможно разобраться. Собственно, я какого-то выхода не вижу и почти ничего не могу тут предложить. Может, кроме какого-то нового духа терпеливой строгости в том, чтобы либо разбираться в каждом из подобных случаев (это же не мне одному кажется, что случаев будет еще немало?), либо воздерживаться от комментариев. И еще от игр «вознесем божество — сбросим божество» предлагаю отказаться.

С одной стороны, есть «культура изнасилования» в ее особо гнусном постсоветском изводе, а с другой — способная на все власть.

Александр Володарский
публицист, Берлин (Германия)

Люди хотят простых решений и однозначных ответов. Собственно, ответы в деле Павленского почти у всех заготовлены заранее. Все просто выбирают из потока противоречивых фактов те, которые подтверждают их картину мира, и отбрасывают те, которые ей противоречат. У одних Павленский — герой, мученик и оппозиционер, у других, напротив, он — насильник и безумец, для третьих Павленский плох своим статусом оппозиционера, и тут подвернулся отличный повод наконец-то свести всю его деятельность к сексуальным перверсиям и психическим отклонениям.

Либо статус художника и политзаключенного будет защищать Павленского от любых обвинений и любой критики, либо все обвинения в адрес Павленского будут считаться правдой, даже самые дикие и противоречивые. Фигура адвоката пострадавшей добавляет происходящему какого-то карнавального безумия: в своем комментарии он практически ничего не сказал по существу обвинений, зато в лучших традициях советской прессы заявил, что «так называемый художник ответит за свои художества». Функционер «Единой России» неуместно смотрится в качестве защитника актрисы из оппозиционного театра, но и для сложной эфэсбэшной многоходовки (версия, на которой настаивают защита и сам Павленский) он кажется слишком уж нелепой и гротескной фигурой. Если допустить, что органы провели сложнейшую операцию по дискредитации художника, то уж в обвинители следовало бы взять кого-то, менее напоминающего комсомольского работника, кого-то, ассоциирующегося с оппозицией. Марк Фейгин вот чуть ли не в грудь себя бил — «возьмите меня», но нет, адвокат — единоросс Лысенко.

Лично я не имею никакого мнения по поводу виновности Павленского. Способен ли Петр на жестокость? Допускаю, что да, в этом плане Павленский напоминает такого литературного революционера, успешно «преодолевшего в себе человеческое» и не замечающего его в других. История об отрезанных фалангах пальца убедила меня, что за его деятельностью мне будет комфортнее наблюдать с почтительного расстояния. Значит ли это, что он заведомо виновен? Конечно же, нет. Действительно ли было совершено насилие или же на пострадавшую надавили и вынудили написать заявление (не важно, кто надавил — органы или ее бывший парень, также достаточно загадочная фигура в этой истории) — у нас нет ничего, кроме домыслов и пристрастий.

А обвинение в изнасиловании и обвинение в работе на ФСБ слишком серьезные, чтобы принимать их на веру исходя из личных или политических симпатий и антипатий. Но неспособность критически взглянуть на кумира или соратника (или же, напротив, желание обвинить неприятного персонажа во всех грехах сразу) — это только часть проблемы. Настоящая проблема (даже в каком-то смысле трагедия) — в том, что отношение «сообщества» к Павленскому, солидарность или ее отсутствие, осуждение или поддержка ни на что толком в политическом плане не повлияют.

Можно сказать, что политики как коллективного и массового действия нет, нет ее даже в оппозиционном сообществе — есть лишь вечные разговоры о ней. И осознание этого факта резко понижает уровень дискуссии: нет смысла говорить о единстве и разделении личного и политического, когда никакого политического на самом деле не существует. Остается одна «бытовуха».

Франция

Насколько вероятно, что семье дадут политическое убежище, и по каким правилам действуют французские власти?

Саша Дванова
волонтер по работе с беженцами во Франции, ожидающая статуса беженца, Марсель (Франция)

Франция не делает различия между просителями политического убежища из России и большинства других стран мира: французское ведомство, принимающее решение о предоставлении статуса беженца (OFPRA — Французский офис по защите беженцев и апатридов), не считает Россию безопасной страной. Соответственно, россияне проходят через те же самые процедуры, через которые проходят, например, сирийцы или уроженцы Эритреи. По прибытии им следует обратиться в первичную организацию приема просителей убежища (эту функцию несут аккредитованные ассоциации), получить повестку в префектуру (или префектуру полиции, если дело происходит в столице и окрестностях), сдать там отпечатки пальцев, подписать документы на пособие и пройти некоторые другие формальности. То, что интересует префектуру на данном этапе, — это удостовериться, что по дороге во Францию ты не успел побывать в каких-нибудь еще безопасных странах и, если ты въехал по визе, эту визу не выдала какая-то другая страна, участвующая в Шенгенском соглашении. В префектуре вручают довольно увесистую анкету, которую предстоит заполнить, приложив к ней свой récit — историю своих бедствий, объясняющую, каким преследованиям подвергся проситель (или просительница) на родине и что ему угрожает в случае, если он будет вынужден туда вернуться. На все про все дается 21 день — на самом деле, это не так много, даже для тех, кто бодро говорит и пишет по-французски, а уж тем, кто пока не говорит и не пишет, приходится излагать все на родном языке и отдавать переводчикам. Отправив документы по почте, можно с облегчением вздохнуть и ждать писем из OFPRA — сначала подтверждения регистрации своего досье, потом приглашения на собеседование.

Французское ведомство, принимающее решение о предоставлении статуса беженца, не считает Россию безопасной страной.

Насчет того, можно ли получить убежище во Франции на основании обвинения в сексуальных преступлениях, я сильно сомневаюсь. Страна, в которой вот уже несколько лет одной из самых обсуждаемых тем остается дело Доминика Стросс-Кана и которая несколько последних лет совершенствует законодательство, защищающее пострадавших от насилия (хотя и не всегда успешно и гладко), не слишком расположена на официальном уровне выносить такие решения. Я думаю, что если Петр Павленский и получит положительный ответ, то на основании других преследований, на основании активистской, перформативной, художественной деятельности, на основании своей политической позиции — и того, что за эту позицию он, например, сидел в СИЗО или проходил экспертизу в Институте Сербского, вокруг которого во Франции сохраняется ореол одного из главных институтов по преследованию диссидентов.

Несмотря на то что Павленский, как это принято говорить, получил во Франции хорошую прессу, обвинение в сексуальном насилии, скорее, станет для местных чиновников камнем преткновения в его деле, нежели дополнительным аргументом в его пользу. У политической эмиграции художников из России и окружающего ее пространства во Францию — долгая традиция. Сегодня решение о политической эмиграции чаще всего выражается в запросе политического убежища. Последним из российских художников, который получил убежище во Франции, стал Константин Алтунин, автор парного портрета Путина и Медведева в кружевном нижнем белье (в свое время его живопись наделала немало шума, но сейчас, мне кажется, уже все забыли о нем). На самом деле художники и активисты составляют очень скромную долю среди россиян, обращающихся за защитой к Французской Республике. Большинство — совершенно обычные люди из Чечни и Дагестана, которых российская власть ассоциирует с опасными исламистами; негетеросексуальные люди, не являющиеся активистами и пострадавшие за ту самую частную жизнь в четырех стенах, к которой всегда призывают гомофобы; матери не совсем белых детей, которые тоже преследуются за личную жизнь. О них всех не так часто говорят, не так часто пишут в прессе, но это все — тоже политическая эмиграция. Вообще эмиграция — это тот самый случай, когда личное всегда оказывается политическим.

* * *

Получается, что этот случай вывел всех в какую-то новую слепую зону. Поддержать можно либо девушку — жертву насилия, либо художника — жертву системы, и нужно срочно определиться с выбором.

Может быть, стоит посмотреть на ситуацию не как на возможность однозначного и единственно верного выбора — и тогда станет понятно, что один и тот же человек может быть жертвой в одних обстоятельствах и источником насилия в других. Здесь нет абсолютно никакого противоречия.

Если делу будет дан ход, то станет известно, что же будет более весомым аргументом для французских властей: жертвенность и репрессии (которым Петр подвергался в России как художник) или угроза (которую Петр как предполагаемый насильник представляет для общества). А то, что один и тот же человек может находиться в обеих позициях поочередно, — не такая уж и невероятная новость.

Понравился материал? Помоги сайту!