Игра слов: как создавали оппозицию

Меняем имена

Разнообразные символы множатся в российском пространстве. Это не только разные ленточки, но и всевозможные имена, как сказал бы Якобсон — означающие, лишенные означаемого: фашисты, бандеровцы, пятая колонна и т.д. Все, впрочем, знают, о чем я говорю, и могут легко продолжить этот список. Эти слова задействованы государственной пропагандистской машиной, и смысл их употребления ни для кого не секрет.

Есть, однако, странные манипуляции с именами, которые как будто поддаются интуитивной интерпретации, но смысл их до конца не понятен. Вот, например, недавняя эпопея с референдумом по поводу переименования Волгограда в Сталинград. Зачем это нужно Путину, которого и так каждый день сравнивают с Гитлером? Что ему захотелось прислониться и к Сталину? Для чего ворошить этот труп? Вот объяснение этой символической манипуляции, придуманное Глебом Павловским: «Проводя менее агрессивную линию в отношении Украины, взяв курс на деэскалацию этого европейского конфликта, Путину приходится чем-то кормить ожидания нового крымского большинства, ориентированного на имперский дискурс, которое хочет побед и триумфов. Переименование Волгограда в Сталинград — компенсация за несостоявшуюся Новороссию». Честно говоря, я не очень понимаю, как такое переименование компенсирует деэскалацию агрессии в отношении Украины (если таковая вообще имеет место).

Лев Рубинштейн связывает переименование с возвращением в хорошо знакомое прошлое и вполне уместно поминает возвращение к зимнему времени. «Ага, “а вернулись мы назад, а вернулись в Сталинград”. Ну ладно, еще не вернулись. Только пока собираемся», — суммирует он происходящее. Верно, конечно, что главным идеологическим вектором развития России стало не движение вперед, а бег назад. Но почему это произошло? Что вдруг заставило власти решительно отказаться от будущего?

Любопытно, что горячка с именами городов охватывает не только Волгоград/Сталинград. Вот, например, Ксения Собчак сообщает в своем блоге, что у нее возникли сложности при смене ее российского паспорта: «…в российском у меня, видите ли, стоит “город рождения — Санкт-Петербург”, а не “Ленинград”. На мой вопрос, как же я до этого с 16 лет получала немыслимое количество загранпаспортов без всяких придирок, девушка в паспортном столе резонно ответила: “Сейчас времена изменились”. Что правда, то правда. И вот я звоню своему секретарю, прошу помочь поменять российский паспорт. А потом сажусь и думаю. И даже не могу объяснить почему, но просто вдруг отчетливо понимаю, что я не хочу, чтобы в моем паспорте стоял “Ленинград”. Не хочу, чтобы туда пусть косвенно, но проник надоевший с октябрятских времен “дедушка Ленин”».

Топонимика вызывает довольно сильные эмоции у людей, которые придают ей почти магическое значение. Собчак не хочет в Ленинград, как будто изменение топонима в ее паспорте втягивает ее в иное пространство и время. Магия имени сегодня проявилась в анекдотической инициативе самопровозглашенного (а ныне, кажется, свергнутого) мэра Славянска Пономарева, который предложил переименовать Славянск в Путинск. Вот как мотивируется такое переименование: «“Здесь далеко ходить не надо, стоит лишь вспомнить Сталинградскую битву, которая стала переломным моментом в ходе Великой Отечественной. Тогда все понимали, что главнокомандующий Советской армией Сталин не позволит, чтобы город, названный его именем, был взят вражеской армией. Так же и здесь — стоит лишь правильно переименовать населенные пункты, и это повлияет не только на боевой дух ополченцев, но и на их поддержку со стороны Владимира Владимировича. Если раньше Путин публично дистанцировался от нашей борьбы, то теперь он это сделать не сможет, ведь это теперь непосредственно затрагивает его эго”, — заявил на пресс-конференции Пономарев». Не знаю, можно ли верить этой информации. Но даже если это апокриф, он вполне вписывается в русло сегодняшних манипуляций с именами.

Изобретение ереси

Каков смысл всей этой причудливой и как будто бессодержательной семиотики? Мне кажется, она необходима для конструирования и одновременной изоляции так называемой оппозиции. Следует отчетливо понимать, что в момент первых массовых выступлений конца 2011-го — начала 2012 года никакой оппозиции не было, хотя о ней мгновенно заговорили. Была масса горожан, возмущенная фальсификацией выборов, а также некоторыми типичными чертами российской государственности — отсутствием правосудия, криминальностью власти и силовых структур, казнокрадством. Но это недовольство никак нельзя было назвать оппозицией. Дело в том, что в стране невозможно найти людей, которые бы убежденно выступали за фальсификации, криминал, воровство и правовой беспредел. Никакой оппозиции не было потому, что в требованиях протестующих вообще не было ничего, с чем могло бы не согласиться абсолютное большинство граждан. Практически все. Понятие оппозиции было, однако, мгновенно вброшено в сознание, и начались долгие и бессмысленные разговоры о том, например, что у нее нет лидера. Какой тут возможен лидер? Главная задача власти была представить массовый протест как выражение мнения меньшинства, которому был приклеен бессодержательный ярлык оппозиции.

Но если придумана оппозиция, необходимо найти различие между выходящими на Болотную и мнимым большинством населения. Помните эти жалкие попытки организовать из бюджетников контрмитинги путинского «большинства»? И именно тут начинают играть свою роль символы и означающие. Именно с помощью имен производилась и производится символическая дифференциация оппозиции, которая думала то же самое, что все население страны, то есть ничем не отличалась от большинства. Чтобы мои доводы были нагляднее, я позволю себе обратиться к истории раннего христианства, которому мы обязаны риторикой и практикой такого символического расслоения общества.

Общая категория «бесы» объединяет Акунина, Рубинштейна, Касьянова, Навального, Латынину и Новодворскую. У всех у них вместо пальцев — копыта.

Раннее христианство столкнулось с ситуацией борьбы за контроль над церковью разных христианских течений. При этом ясного способа выделения того или иного направления как единственно верного не было, как не было и унифицированной церковной институции. Именно ранние апологеты церкви придумали символическую операцию отделения правильных христиан от неправильных, которые получили наименование еретиков. Само понятие ереси было изобретено именно в этот период, потому что язычество с его религиозным синкретизмом не было с ним знакомо. В Греции было принято понятие hairesis — оно прикладывалось к некой целостной доктрине, имевшей основателя и разделявших ее последователей. Понятие это не имело никакого негативного оттенка, который ему стали придавать церковные полемисты. Раннее христианство состояло из людей, веривших в Христа Спасителя, Божью благодать и иные фундаментальные догмы. Как было отличить правильных от неправильных? Изобретение ереси выполняло именно функцию дифференциации и заодно служило постепенному формированию церковной ортодоксии. Я думаю, и в России создание оппозиции одновременно служит формированию государственной ортодоксии, которой до этого не существовало.

Можно выделить несколько риторических приемов отделения ортодоксии от ереси, приемов, действующих и по сей день, в том числе и в России. Существенно, что вся эта риторика в значительной степени избегает доктринальных аргументов по существу. Так и в России невозможно критиковать недовольных за то, что им не нравятся фальсификации и произвол. Тертуллиан, сыгравший основополагающую роль в оформлении идеи ереси, предупреждал о необходимости избегать споров по существу и обсуждения с противниками Писания: «Стало быть, не следует взывать к Писанию; не следует состязаться там, где победы нет либо она сомнительна или же и то и другое неясно» («О прескрипции [против] еретиков» (19)). Аргументы рекомендовалось искать исключительно в риторической плоскости.

Истинный христианин принадлежал к церкви, которая хранила традицию и была ее продолжателем, а еретик отклонялся от традиции, был от нее отчужден. Это отклонение от некой догмы якобы неотвратимо выражалось и в сексуальных отклонениях, разврате. Зато принадлежность к традиции была гораздо более надежным критерием владения истиной, чем понимание Писания. Признаком ортодоксии стало признание незыблемости и преемственности церковной иерархии, основанной на догмате апостольской преемственности. Церковь прямо через апостолов восходит к Христу, от которого она черпает свой незыблемый авторитет. Дениз Бюэлл в своих новаторских исследованиях показала, до какой степени конструирование ересей активировало полемику в терминах генеалогии, чистоты линии и даже в терминах этноса и «расы» (genos).

Я полагаю, что и в сегодняшней России вся официальная риторика традиции, культурной и национальной генеалогии и непрерывности континуума российской государственности от Петра до Сталина и Путина вписывается в сходную риторическую схему и играет важную роль в конструировании мнимой оппозиции.

Власть, придумывая оппозицию, изваяла собственную рожу, напугавшую, кажется, весь мир.

Ириней Лионский впервые сформулировал и принцип единого истока и общей генеалогии ереси. Ее прародителем был провозглашен Симон Самарянин, «от которого произошли все ереси» («Пять книг против ересей», I, 23). Он же утверждал, что еретики, как и язычники, посланы Сатаною и в практике своей, конечно, развратны: «живут сладострастно, ˂…˃ любят прибегать к средствам, возбуждающим любовь и влечение…» С легкой руки Иринея связь ереси с дьяволом стала общим местом церковной идеологии. Признаюсь, что впервые идея этой статьи пришла мне на ум, когда я увидел, что Москву украшают рекламные щиты, на которых помещен фрагмент картины Юрия Данича «Бесы». Там группа московских интеллигентов изображена в виде демонов с копытами. В этот момент у меня возникло отчетливое ощущение, что я имею дело с наследием Иринея. Ощущение это укрепилось после того, как по телевизору показали сделанную Хотиненко экранизацию «Бесов» Достоевского с прямыми выпадами против оппозиции.

Создание генеалогий (в обоих случаях ложных) существенно. Оно не только позволяет отделить своих от чужих; генеалогии обеспечивают единство выстраиваемого социального поля. Совершенно разные люди объединяются в некое единое образование, называемое ересью или оппозицией. Так, у Данича на его картине общая категория «бесы» объединяет Акунина, Рубинштейна, Касьянова, Навального, Латынину и Новодворскую. У всех у них вместо пальцев — копыта, отсылающие к общей генеалогии, к одному демоническому «виду». Точно так же из совершенно разных учений ранние апологеты церкви склеивали некие «общие» движения, никогда не существовавшие в реальности. К ним относится, например, гностицизм, сфабрикованный церковными полемистами.

Ортодоксы в этой картине мира принадлежат к своей «расе», в то время как придуманные еретики — к радикально чужой. Ересь у церковных полемистов обыкновенно заносится «из-за бугра». Тертуллиан разворачивает ставшую неизменной оппозицию между Иерусалимом и Афинами, при этом еретические извращения учения приписываются влиянию Афин, то есть греческой философии. Он утверждал, что валентинианство — это христианство, испорченное влиянием Платона, Маркион впал в ересь под влиянием стоиков, Эпикура и Зенона, диалектика, которая, по мнению Тертуллиана, делает невозможным достижение истины, проникла в церковь благодаря тлетворному влиянию Аристотеля. В писаниях Тертуллиана постоянно звучит презрение к философскому умничанью, которому противопоставляется авторитет традиции:

«7. Умствования — главный источник ересей; христианину довольно одной веры.

8—11. Ереси не должны искать оправдания в словах “Ищите и найдете”; имеющему веру нет нужды искать чего-то другого. ˂…˃

20—22. Истина принадлежит Христу, затем — апостольскому преданию.

23—25. Апостольское учение лишено противоречий; в нем явлена вся истина, полученная от Христа.

26—29. Церковь — единственная наследница истины и апостольского авторитета» («О прескрипции [против] еретиков»).

Стратегия придумывания ереси способствовала самоопределению церкви, обретению ею собственной идентичности, которая во многом формулировалась в полемике против тех, кому было присвоено имя еретиков.

Означающие

Удивительно, конечно, до какой степени живучими оказались риторические модели ранних церковных полемик. Российские власти действуют по прописям, опробованным когда-то Юстином Мучеником, Иринеем или Тертуллианом. Производство оппозиции из массового протеста осуществлялось с помощью вбрасывания в медиасферу неких пустых «означающих», которые помогали произвести дифференциацию там, где в реальности существовало единодушие. Я полагаю, что деятельность Думы в основном сводилась к производству такого рода одиозных знаков. Вспомним хотя бы гомофобский закон. В общество вбрасывается тема гомосексуализма, которая, казалось, давно утратила всякую актуальность. Преследование геев, естественно, вызывает негативную реакцию у значительной части интеллигенции, которая начинает маркироваться как гомосексуальная, «гейропейская», аморальная и проч. Россия в такой риторике становится автоматически защитником традиционных семейных ценностей. Происходит отделение своих от чужих, и происходит оно на поле, совершенно чуждом содержанию политических протестов. Дума постоянно производит одиозное и раздражающее здравомыслящих людей законодательство, которое работает на символическую изоляцию выдуманной оппозиции. Вспомним хотя бы пресловутый закон об НКО как иностранных агентах. Последний такой жест — агрессия против Украины и аннексия Крыма, символическое событие, наиболее успешно формирующее образ оппозиции как меньшинства, защищающего интересы НАТО и чужеродного народу. Каждый новый жест символической дифференциации усиливает ощущение некоего антинародного образования и одновременно сужает его рамки. Так благодаря крымской эпопее произошел очередной виток разделения на своих и чужих, который начался еще с гомофобской кампании.

Конечно, игра этими означающими всегда разворачивается на грани абсурда. Например, запрет на ненормативную лексику, который должен представить оппозицию как защитников брани, уж точно никак не вписывается в сохранение русской национальной традиции, немыслимой без матерка. Я полагаю, что и история с переименованием Волгограда — такой же провокационный символический жест. Он, несомненно, вызовет волну протестов, люди будут не без оснований утверждать, что речь идет о реставрации культа Сталина. Им ответят, что речь идет об увековечивании в имени величайшей победы русского народа в Отечественной войне и что их протест только подтверждает антинародную и антипатриотическую сущность оппозиции. Одновременно, как это все время и происходит, такого рода провокация неизбежно повлечет дальнейшее сползание в болото сталинизма. Символы формируют маркируемую ими реальность.

Вся эта многоэтапная символическая операция позволила власти представить недовольство населения фальсификациями и произволом как истерическое выступление «бесов» и национал-предателей против русской традиции и авторитета власти. Операция эта прошла довольно успешно. Но точно так же, как ранняя церковь обрела идентичность в процессе изготовления ересей, российская власть определила наконец собственное лицо, которого она не имела до начала манипуляций с означаемыми. В итоге на месте нейтральной вороватой бюрократической институции образовалась гомофобская, агрессивная, тупая и насквозь лживая харя нынешней российской власти. Власть, придумывая оппозицию, изваяла собственную рожу, напугавшую, кажется, весь мир. Ничего не поделаешь, за создание политических фикций приходится расплачиваться собственным лицом.

Понравился материал? Помоги сайту!