Реакция и эмоции: страх

COLTA.RU открывает новую рубрику «Смыслы», где люди, важные для нашего сайта (и известные далеко за его пределами), будут анализировать для нас неуловимую вещь, которую принято называть духом времени, — чаще всего не подыскивая для этого специального повода. Начинает наш проект Михаил Ямпольский с небольшим циклом из двух статей, который называется «Реакция и эмоции». Сегодня мы публикуем первую.

Стало общим место считать третий (или четвертый) срок Путина периодом реакции. С этим мнением, конечно, не поспоришь. Сам Путин недавно на Валдае определил свою новую политику как консерватизм, при этом консерватизм фундаменталистского толка с опорой на церковь. Медведевская «модернизация» тем самым признана провалившейся, и вместо нее провозглашен новый курс в прямо противоположном направлении: от модернизации к архаизации, к новому Средневековью.

В этой связи интересно взглянуть на нынешнюю Россию сквозь призму волн мракобесия, захлестывавших Европу в прошлом. Обычно классическим периодом мракобесия и нетерпимости считаются Средние века. Но мнение это ошибочно, историки утверждают, что средневековая Европа столетиями отличалась высокой толерантностью. До ХIII века здесь не было кровавых преследований еретиков, гомосексуалов или евреев. Перелом наступил в ХIII веке, который знаменовал собой воцарение длительного, двухсотлетнего периода мракобесия. Впрочем, и наступление Ренессанса не исправило до конца положения. Основной чертой этого периода можно считать безостановочное придумывание страшных, коварных врагов, подвергающих опасности обывателей, из которых состоит «большинство». Приведу некоторые факты. Начиная с XIII века разворачиваются гонения на геев, к которым до этого общество относилось с большой терпимостью. Ранние отцы церкви, разумеется, не поощряя гомосексуализм, не придавали этой практике большого значения и считали достаточно естественным проявлением эротики. В начале же ХIV века разгром ордена тамплиеров идет под знаком обвинений в еретичестве и мужеложстве. Одно из постоянных обвинений против мусульман с этого времени — их якобы всеобщий гомосексуализм. То же самое вменяется в вину и альбигойцам, подвергшимся массовым казням. Вообще «отклонения» в вере сразу же связываются с «отклонением» в сексуальной практике. Король Англии Эдуард II, не скрывавший того, что он гей, был низложен и убит в 1327 году. Убийцы вставляют ему в анус раскаленную кочергу.

Евреи, мирно соседствовавшие с христианами, начинают подвергаться насилию и гонениям. В 1173 году монах-бенедиктинец Томас Монмутский создает жизнеописание первого христианского младенца-мученика Вильяма из Норвича, жертвы ритуального убийства, якобы осуществленного евреями. С тех пор обвинения евреев в ритуальном убийстве младенцев не прекращаются. Изобретение Томаса интересно и тем, что здесь впервые вводится в оборот классическая для волн мракобесия тема защиты детей от опасности, которую представляют евреи, педофилы, гомосексуалы, американцы и т.д. Все эти враги «естественного порядка» вещей систематически покушаются именно на детей — воплощение невинности и будущего нации. Педофилия всех разливов становится знаком тотальной и неизлечимой извращенности врагов.

В 1179 году Третьим Латеранским собором впервые кодифицируется антисемитизм. Антисемитские законы с каждым годом усиливаются, пока евреи не изгоняются из Франции, Англии, потом Испании, а крещеные евреи не становятся главными жертвами инквизиции. Евреев вынуждают носить на одежде, как позднее при нацизме, отличительные знаки. Христиане, вступающие в половые отношения с евреями, приравниваются к зоофилам. Крестовые походы постепенно вырождаются в карательные операции против еретиков внутри самой Европы. Любопытно, что тот же Третий Латеранский собор принял постановление против еретиков, ростовщиков, евреев, мусульман и гомосексуалов. Вся компания, как видим, уже в сборе. Самые строгие законы были приняты в созданном крестоносцами Иерусалимском королевстве, где впервые в истории наказанием за гомосексуализм становится сожжение заживо на костре. И все это, конечно, увенчивается сотворением инквизиции и кровавым искоренением еретичества, колдовства и любых форм инакомыслия.

Причины погружения Европы в период мракобесия, отбросивший ее на несколько столетий назад, до конца не ясны. Но два фактора, вероятно, играли тут принципиальную роль. Первый — это постепенное усиление централизованной монархии, которая ориентировалась в своей политике на унификацию контролируемого ей пространства. Все, что отклонялось от насаждаемых центральной властью норм, начинало безжалостно искореняться. Рост нетерпимости, вероятно, связан с усилением абсолютной королевской власти.

Начинается период фанатического упорядочивания и унификации всего и вся с помощью законов и эдиктов. Совокупность всех королевских указов в Европе вплоть до ХII века составляет примерно 100 томов. В течение двух темных столетий заурядный европейский двор небольшого королевства или княжества в среднем производил примерно три-четыре тысячи юридических постановлений. Как сообщает известный медиевист Джон Мунди, папа римский с 1316 по 1334 год Иоанн XXII (особенно озабоченный наведением порядка) произвел на свет 65 тысяч папских булл. Так что российский «безумный принтер» Госдума все же не так продуктивна, как ее средневековые предшественники. Легальное поле, разрастаясь, усиливало представления о норме и недопустимости отклонений от нее.

Но и этого недостаточно, чтобы понять неожиданный приход реакции и исчезновение толерантности в обществе. Существенно, на мой взгляд, то, что реакция наступает после так называемого Возрождения ХII века, отмеченного значительными интеллектуальными достижениями и высокой толерантностью. Я вообще полагаю, что реакция — помимо сугубо политических целей того или иного лидера — является реакцией на модернизирующие и инновационные сдвиги в обществе. Я также считаю, что без глубоких культурных предпосылок насаждаемая сверху реакция не может долго длиться и захватывать широкие слои населения.

В тот момент, когда устойчивый миропорядок начинает качаться под напором новых идей, в ответ на угрозу традиционным устоям паника охватывает значительную массу населения. Отсюда постоянное и острое ощущение врага, сопровождающее эти периоды. Распространяется страх перед некими внешними агентами, призванными нарушить традиционный жизненный обиход. В качестве врага всегда обнаруживается Другой, чей образ жизни и мысли отклоняются от принятого большинством. Отсюда особая вражда к гомосексуалам или приверженцам миноритарных религий. Отсюда же и ужас перед иностранцами, в том числе и такими, которые, как американцы, связываются в массовом сознании с иным и более модернизированным образом жизни.

Юрий Михайлович Лотман, неоднократно возвращавшийся к теме «охоты на ведьм» в Европе в ХV—ХVII веках, подчеркивал, что пик мракобесия пришелся в Европе на период Возрождения и время становления современной науки и рационализма. Лотман (вслед за Жаном Делюмо) писал, что именно в период после Ренессанса дьявол, ранее имевший черты фольклорного злодея и сказочного дурака, становится воплощением вселенского зла, образом Другого: «Расцвет культуры — век Рубенса, Рембрандта, Веласкеса, Пуссена, Буало, Мольера, Расина, Джордано Бруно, Декарта, Лейбница был одновременно веком, когда под напором фанатизма и атмосферы страха чудовищные казни сделались бытовым явлением, а юридические гарантии прав обвиняемых в колдовстве и ведовстве были фактически сведены на нет и спустились до уровня, по сравнению с которым самое темное средневековье представляется золотым веком. Была введена специальная судебная процедура, фактически отменявшая все ограничения на применение пыток. Подозрение превратилось в обвинение, обвинение автоматически означало приговор. Защитники обвиненных объявлялись их сообщниками, свидетели послушно повторяли то, что им внушили обвинители. Однако самое примечательное то, что в атмосфере невротического страха такой порядок стал казаться естественным не только фанатическим доминиканцам, но и светочам эпохи — гуманистам».

Главным аффектом периода дестабилизации становится Страх. В 1932 году французский историк Жорж Лефевр опубликовал ставшую классической книгу «Большой страх 1789 года». В ней он описывал невероятную эпидемию паники, охватившую революционную Францию 20 июля 1789 года и начавшую спадать после 3 августа. Причиной послужили плохой урожай, страх репрессий в связи с крестьянскими волнениями и т.д. По Франции расползлись слухи о том, что аристократы составили заговор и решили заморить нацию голодом; кроме того, распространялись слухи о массированном иностранном вторжении на территорию страны. Дикий страх перед бандитами, бродягами, иностранцами соединил эти группы населения воедино. Большой страх, как и волны мракобесия в ХIII—ХVII веках, но в гораздо более концентрированной форме, показывает зависимость паники от столкновения с сильной общественной дестабилизацией. И, как всегда, виновными считались люди, реально или фантазматически воплощавшие отклонение от привычного социального стереотипа, — иностранцы, бродяги и проч.

Я полагаю, что проходящие по России конвульсии страха перед мигрантами, гомосексуалами, педофилами, кавказцами, американцами относятся к той же психологической стихии. Мне могут возразить: гораздо более терпимая эпоха 1990-х была отмечена бóльшими потрясениями, нежели относительно стабильный период медведевско-путинского правления, но не породила сходного мракобесия (хотя всплески крайнего национализма и протофашизма были тогда налицо). Внешне это, казалось бы, так, но на более глубинном уровне нынешняя ситуация представляется мне совсем не такой стабильной, как кажется властям. Я думаю, что в 1990-е общество было гораздо более однородным и, хотя советский порядок рушился и это было очень травматично, еще не существовало глубокого ментального расслоения населения. Все еще были питомцами Совка. К 2010-му в российскую жизнь вошло поколение молодых людей, уже не знавших коммунистической индоктринации и гораздо более свободных во взглядах на жизнь. Именно в это время плоды глобализации и открытия общества стали зримыми на уровне массовой психологии. Возникновение протестного движения в конце 2011 года было знаком меняющейся ментальности. Эффект дестабилизационного страха возникает с опозданием. Джордано Бруно сожгли, когда Декарту было 4 года, на самой заре ХVII столетия, а не в глубоком Средневековье. Ужас перед геями и американцами — не просто признак социальной нетерпимости. Он представляется мне выражением паники, охватившей пассажиров тонущего корабля. Нестабильность общественного порядка проявляется в гомофобии не меньше, чем в акциях оппозиции.

В каком-то парадоксальном смысле волна нынешнего мракобесия, если не считать ее целиком и полностью инспирированной президентом и ФСБ, является симптомом мучительно протекающей модернизации сознания, болезненной реакцией на нее. Это, впрочем, не означает, что реакция неспособна отбросить Россию далеко назад, на обочину истории, и надолго превратить ее в печальный анахронизм.

Понравился материал? Помоги сайту!